|
|
От
|
Hemingway
|
|
|
К
|
All
|
|
|
Дата
|
21.01.2008 11:36:10
|
|
|
Рубрики
|
Прочее; Россия-СССР;
|
|
ПРОБЛЕМЫ КАЧЕСТВЕННОГО ПОДХОДА В СОЦИОЛОГИИ
блестящая статья на мой взгляд:
ЛОГИКО-ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
ПРОБЛЕМЫ КАЧЕСТВЕННОГО ПОДХОДА В СОЦИОЛОГИИ.
А.А. Кожанов
Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе...
“Сонет к форме” В. Брюсов
Доказать тезис о противопоставленности качественной и количественной социологии не представляет особого труда, хотя на первый взгляд более продуктивной выглядит позиция, обосновывающая их единство и взаимодополняемость. Тем не менее, вопрос о принадлежности к научной социологической программе остается принципиальным - ни один исследователь не сможет избежать ситуации выбора, когда сама логика научного поиска затребует обоснований для определения концептуального хода исследования, когда вопрос достоверности и точности знания выйдет на уровень методологической рефлексии. В таком случае социолог решает, каким будет создаваемый им мир в зависимости от того, какими методами он будет описан, проинтерпретирован и объяснен. Из любого исследования видно, что такое мир количественной социологии (мир структурно-функциональный, натуралистический) и что такое мир качественной (феноменально-драматургический, интерпретативистский).
Покажем далее некоторые методологические и логико-эпистемологические проблемы качественной социологии, ориентируясь на социолога в ситуации принятия решения.
1. “Объективные” предпосылки возникновения качественной исследовательской программы в социологии.
Если предположить, что научная деятельность является законосообразным процессом, а не случайным результатом спонтанных иррациональных догадок и интуиции, если придерживаться функционалистской строгой версии социологии науки Р. Мертона, то основным элементом анализа появления качественной социологии станет понятие “вектор познания”. Еще в “Мифе о качественной социологии” [1] была указана связь с методологическим релятивизмом Фейерабенда - безответственным в смысле логико-эпистемологического обоснования. Следует, однако, развести методики качественного исследования и стратегию качественной социологии (как исследовательской программы). Применительно к первым можно только приветствовать новые (скорее, модернизированные самые что ни на есть старые) методы, обогащающие социологический инструментарий, ведь для них с определенностью известны как преимущества, так и ограничения. Их миссия непритязательна: обеспечить богатый, полный, глубокий сбор данных. Далее, увлекаясь практической социологией и впадая в крайности переоценки определенных социальных явлений (“застревание”), нас убеждают, что в современном социальном мире присутствуют (в радикальном варианте - господствуют) данные “особого” типа - укорененные в сознании протосоциологические полуфабрикаты [известная идея в духе Тарда, приписывающая психике функции субстрата социального]. Тогда и возникает “объективная” необходимость выработки нового подхода, который был бы адекватен задачам анализа новой социальной среды. Такая историческая цель вполне соответствует распространенным воззрениям феноменологической социологии и философии. Эксплуатация темы стохастики, кажется, ставит под сомнение возможность количественного анализа; новые социально-этические догмы (Ч.Р.Миллс и З.Бауман о роли социологии в обществе) принижают необходимость последнего. Никто не станет отрицать, что методы глубинного или биографического интервью дают факты, феноменальная природа и социальное значение которых не может быть проинтерпретировано без ошибок и потерь в рамках количественного подхода. Методы качественной социологии занимают свое место честно и обосновано. Однако представляется чрезмерным “методологическим анархизмом” ситуация, когда качественная социология как стратегия начинает напоминать идеологию, находясь все еще на стадии практической апробации, то есть, не имея так называемой “философской заземленности” - научной обоснованности вывода.
Если бы вышеупомянутый “вектор познания” в социологии указывал на эволюционную преемственность качественных методов как результат победы над количественными в ходе изменения социальной среды, то нам следовало бы признать, что качественная стратегия есть прообраз будущей социологической науки, по-новому понимающей социальную реальность. И поскольку качественная социология действительно добилась некоторых впечатляющих результатов, направление мертоновского «вектора» кажется понятным.
Однако имеет место другое видение проблемы. Рассмотрим качественную социологию не как “ready-made science”, а как “science-in-the-making” [2, с. 490]. Тогда, следуя современной философии и социологии науки и зная, что факт не является зеркалом реальности, остановимся на том, что производство знания, как доказано эмпирически, социально ситуативно и контекстуально (Кнорр-Цетина, 1981; Латур и Вулгар, 1986; Цукерман, 1988). Таким образом, качественная социология является парадигмальной новинкой, рожденной не достоверностью вывода как в логическом позитивизме, а масштабностью и значимостью обобщений (1), специальным популяризованным способом презентации знания в науке и обществе. Качественная парадигма (2) в этом смысле субъективна, то есть создана, а не открыта. Ее необходимость вовсе не доказана. Впрочем, случайность вовсе не указывает на ошибочность. Любая парадигма случайна. То, что существование качественной методологии не является объективным следствием направления “вектора познания” означает, что качественная парадигма, как и любая другая, не может быть логически обоснована из самого факта ее существования, то есть не предполагает гарантированную успешность и эффективность.
Как парадигма, качественная социология переходит в стадию институционализации. Видимо, следуя Куну [3], конвергенция качественного и количественного подходов в социологии невозможна. Следует отметить также, что институционализация качественной методологии будет осложнена тем, что данная стратегия содержит много герменевтических элементов интуитивного научного поиска, без алгоритмов и без теоретически наполненных концептуальных схем, что делает качественную социология неповторимой для каждого конкретного социолога, индивидуальной, субъективно окрашенной и многозначной. “Качественникам” придется учить социальных ученых этике и эстетике, их стратегии, рефлексии, психологии и другим “унификаторам” личного опыта. От реализации этой задачи зависит будущее качественной социологии.
2. Логико-эпистемологический анализ.
Качественный метод как стратегия представляет собой комплексную систему процедур и методов, являясь по сути самостоятельной в методологическом плане исследовательской программой в определении Имре Лакатоса. Это доказывается через анализ логики научного поиска. Для подобного анализа Лакатос разработал и применил к истории математики типологию систем логического вывода, или теорию каналов истинности. Такая процедура оценки была бы полезной для качественной методологии как шаг в развитие “двойной рефлексивности”.
Качественный подход в социологии - это индуктивистская программа. Соблазн опираться на природу фактов, а не на картезианскую веру в разум имеет глубокие корни в истории науки и восходит к временам Лейбница и Бэкона. Индуктивизм как метод построен на принципе ретротрансляции. Течение истинностных значений происходит снизу, от области тривиальных эмпирических фактов вверх, к индуктивному выводу и экстраполяции. Однако, как замечает Лакатос, “истина внизу не имеет той силы, которую она имела наверху” [4, c. 112].
В контексте теории каналов истинности новое понимание получает традиционная дихотомия количественного и качественного подходов. Так, в социологии выделяются две базовые исследовательские программы: индуктивная (качественная методология) и дедуктивная (количественная), различие между которыми носит характер парадигмальный, но в конечном итоге происходящий от типа логической цепи умозаключений, как фенотипические расовые различия людей происходят не от климата, не от формы организации социальной жизни, не от культурных факторов, а от генов - изначально заложенных элементарных единиц. Таким образом, проводя сравнение качественной и количественной социологии, мы должны останавливаться не только на внешних атрибутах, но, прежде всего на глубинных механизмах логического вывода, определить его преимущества и недостатки для конкретного подхода, а затем транслировать наши выводы на научную практику и искать подтверждения проведенной логико-эпистемологической экспертизы. Позитивизм как парадигма - это, в терминах Лакатоса, эмпирицистская дедуктивная система, имеющая свойство быть предположительной. Этим определяется её слабость. Будучи фальсифицируемым, натурализм не был способен к выживанию и модель Гемпеля сегодня в социологии явным образом почти не используется. Другая версия дедуктивного метода - по аналогии с евклидианской математической программой - структуралистская и функционалистская парадигмы, для которых практически нет угроз опровержения, поскольку они построены на принципе трансляции тривиальных аксиом. Будучи верифицируемыми по своей природе, они готовы к любой модернизации (“сальто-мортале”, по Лакатосу) и, выражаясь словами классика, “верны, потому что истинны”, то есть неуязвимы для критики. Что же говорить о качественной социологии, чья индуктивистская сущность так слаба перед скептическим критицизмом, что никакие попытки логиков (например, Б.Рассела или Р.Карнапа)(3) добавить к ней расширение возможностей не были удачными. Мир чувственного опыта, коллекционирование наблюдаемых артефактов, конструирование теоретических значений на основе эмпирии - слабая эпистемология для науки, в особенности занимающейся изучением социальной реальности. И в этом смысле полностью нелепым выглядит “обоснование” качественного подхода З.Бауманом: заявляя о стохастичности социальных фактов, об их непредсказуемой вариабельности и т.д. он, на самом деле, наносит удар по основаниям той теории “здравого смысла”, которую строит. В условиях стохастики, онтологической нестабильности шансы “выжить” есть только у дедуктивной системы, хотя она-то как раз, в отличие от качественной методологии, не готова и не может эту нестабильность мира ни описать, ни объяснить. Индуктивная же программа практически обречена, если не будет предпринята попытка новой эпистемологической реформы, и это и есть ее гуманистическая перспектива. “Однако история логики (или теории каналов истинностных значений) от Декарта до наших дней была в сущности историей критики и совершенствования дедуктивных каналов и разрушения индуктивных каналов” [4, с.112].
3. Обоснование качественного исследования как этнографического.
Опыт научных смещений от одной теории к другой показывает, что в философии следует видеть мощный инструмент научного развития, как прогрессивного, так и наоборот. Под знаком философских доктрин находили свое оправдание многие социологические теории, которые испытывали трудности с соседствующими и соперничающими парадигмообразующими догматами, но и от философии же многие из них получали контрольный выстрел в голову, когда подвергались чересчур скрупулезной проверке.
Качественный подход в социологии долгое время (думается, что и до сих пор) не находил философского пристанища ни в одной доктрине, кроме, пожалуй, у Фейерабенда, странноприимный дом которого напоминает ночлежку псевдонаучных (а возможно революционных) теорий. Существует две принципиальные линии защиты качественной социологии: французский постмодернизм (деконструкционизм) и американская постаналитическая традиция. Именно вторая любопытна с точки зрения строгой теории познания.
Постаналитический американский философ Дональд Дэвидсон - фигура, безусловно, авторитетная и популярная. Его интеллектуальный штурм твердынь субъективизма и релятивизма Куайна, кажется, почти увенчался успехом. Чем может Дэйвидсон помочь качественному подходу в социологии? Он вселяет надежду на то, что данные качественного исследования ... объективны! По Куайну, они, конечно, субъективны, так как респондент получает их из внешней среды посредством нервных реакций организма, перерабатывает, привнося субъективный смысл в этих “кроликов”, и затем передает исследователю. При таком подходе респонденту нельзя верить на слово и, не обладая эпистемологической привилегией знать о чем-то лучше, чем мы, он призывается скорее в свидетели, чем в эксперты. Дэйвидсон считает, что внутренний субъективизм Куайна преодолим и вводит понятие интерсубъективности. “...Интерсубъективность есть область, в которой каждый из нас использует свои собственные мысли для того, чтобы придать смысл мыслям других людей, так что в процессе общения мы создаем нечто интерсубъективное (4), которое и является объективным” [5, с. 65].
Что это значит для социологии? Есть общие нормы рациональности (5), которые с разным успехом могут быть найдены у всех народов и этносов, обладающих значительным языком (богатым и логически полным). Эти нормы рациональности вселяют уверенность в успешность трансляции одной культуры в рамки другой, от респондента к исследователю и делают процесс коммуникации эффективным пониманием другого. Напомним, что согласно Куайну, языковые словари вовсе непереводимы ввиду разной онтологической базы. По Дэйвидсону [6, 7], интерпретация возможна и, скорее всего, истинна, если акт коммуникации достаточно глубок, и мы докопались до норм рациональности. Конечно, утверждение “Снег бел” истинно в любой культуре, где снег как явление природы присутствует и будет любопытно посмотреть на социокультурную интерпретацию этого факта, однако надо заметить, что за оптимистической перспективой Дэйвидсона стоит одно ограничение: из всего этого ничего не следует для внутрикультурных исследований. Теория интерсубъективности значений и вера в общие нормы рациональности пригодна только для обоснования этнографического подхода, где качественные методы всегда занимали первое место. Для тех исследований, которые принято называть собственно социологическими, интерсубъективность теряет свой смысл, поскольку в акте коммуникации мы преодолеваем не языковую или культурную отчужденность, а психологические или социальные барьеры. Здесь нормы рациональности не являются гарантами истинности понимания, поскольку приходится смотреть не глазами Леви-Стросса на туземца, у которого нет одного из законов логики, а глазами Дж. Платт на британских ученых, рациональность которых для социологии не интересна. Действительно, для социологии понятие рациональности во внутрикультурном исследовании становится камнем преткновения, приводящим исследователя к “логическим и содержательным трудностям рационального объяснения действия”. Таково первое ограничение для применения модели Д. Дэйвидсона в социологии.
Наш второй контраргумент выглядит так: если нет идей вне или до акта коммуникации, то исследуем ли мы социальную реальность или же все-таки реальность психического отражения темы беседы в зависимости от психических, ментальных и прочих внесоциологических факторов - характеристик развития личности?
Какой срез мы делаем в плане культурной антропологии, если человек вне и до нашего вмешательства не продуцировал те идеи, которые нас интересуют? Следует ли элиминировать наше влияние, как рекомендуют качественные стратегии, так сказать, “устранить шумы”? Но в этой же пропорции мы снизим продуцируемость идей, а, следовательно, и качество данных. Мы делаем вывод, что идеальное качественное исследование будет настолько глубоким, насколько оно будет глубоким по отношению к нам, к нашей культуре, к нашим идеям, насколько глубокой будет наша саморефлексия. По этим же соображениям психоаналитики до консультационной практики сперва изучают сами себя - так и исследователь всего лишь инструмент исследования. Качественные данные еще более субъективны, по Дэйвидсону, чем думали раньше, поскольку поиск в темной комнате зависит от того, у кого фонарик, какой это фонарик и куда ему вздумается светить. И далее мы делаем вывод второй, что процесс двусторонней коммуникации делает интервью взаимным обогащением личностных миров. Следовательно, идеи появятся у вашего респондента глубокие ровно настолько, насколько глубоко в этом экзистенциальном акте он приблизится к вам. Это значит, что влияние исследователя не только не устранимо, но и необходимо для эффективного понимания и утверждать обратное - по инерции следовать этосу позитивистской социологии.
Дэйвидсон, решая эту проблему, разделил знание на три вида, отделив то знание, что внутри нас (результаты прошлого опыта), от знания, которое рождается в акте коммуникации. Предметом изучения в качественных исследованиях является структура или содержание картины мира нашего партнера по коммуникации. Но очевидно, что инструмент нашего познания (мы сами - “I”) отделен непреодолимой пропастью от цели нашего исследования - понимания другого индивида. Очевидно, что в подавляющем большинстве кросскультурных исследований мы имеем дело с изоморфными структурами знания: ситуация нашего усвоения тех самых базовых норм коммуникации, которые обеспечивают успешность самой коммуникации, отлична от множества ситуаций коммуникаций и их значения в экзистенциальной судьбе других людей. Это сильно проблематизирует возможность интерпретации: “Лежащая в основе интерпретации неопределенность есть ее общепринятая характеристика” [6]. Степень же успешности или эффективности коммуникации не имеет критериев оценки.
Важный вывод можно сделать, соединяя индуктивистскую сущность качественной социологии, подчеркнутую Лакатосом, с интерсубъективистской концепцией Дэвидсона. Качественная социология не является эмпирической. Эмпиризм в социологии традиционно связан с дедуктивными каналами истинности. Для того чтобы быть эмпириком нужно согласиться с “третьей догмой эмпиризма”(6) Куайна: признать личный характер сознания. Когда же Дэвидсон полагает, что основой познания является не восприятие, а интерпретация, язык и ситуация, он фактически описывает трансцендентную функцию интерсубъективности. Это означает, что количественная социология эмпирична, т.к. от внутренних данных чувственного опыта (картины мира) человек переходит к анализу внешнего, удивленно находя много общего и универсального между его личной (первичной) и внешней картиной мира. Так рождается идея “охватывающего закона” в социологии, тематика структурализма и функционализма, статистические закономерности. Качественная социология как система идей идет принципиально другим путем: “Сначала мы раскрываем то, что находится в сознании других людей, а затем уже переходим ко всему остальному” [5, с.63].
Таким образом, информация (в широком смысле, знание) о ситуации или контексте пробивается от внешнего мира (первичного) к внутреннему, рождая в этом акте коммуникации идеи и представления, формирующие в этом синтезе интерсубъективную картину мира - нашу собственную и, одновременно, единую согласованную. Тезис релятивизма, таким образом, снимается. Но что более важно, индуктивизм в таком изложении становится обоснованным методом, со всеми его ограничениями и недостатками. Качественная социология переходит от исторической традиции “психологизированной” социологии к герменевтическим идеям, где реальность представлена в виде сплава языка и интерпретации. Не являясь эмпирической, по сути, качественная социология имеет дело с языковыми формами организации знания. Основа качественной социологии состоит в анализе интерпретаций: соединение семантических и синтаксических норм языка становится основополагающей задачей построения новой интерсубъективистской эпистемологии.
4. Проблемы языка и интерпретации.
Более половины всех данных качественной социологии - это язык, его неповторимое звучание или транскрипт. Какие же языковые игры ведет респондент с нами? Во-первых, он включает язык в контекст, меняя его форму и содержание от случая к случаю по степени доверительности отношений. Чем выше IQ респондента, тем сложнее и богаче его речь. Этим и занимается лингвистика. Нередко случается, что именно языковые нормы становятся преградой понимания в социологии. Два респондента говорят одно и то же, но по-разному. Исследователь объединяет их мнения в единое и строит описание типа. Согласится ли респондент, если предъявить ему чужой текст, что это его позиция, его суждение, его мотивировка? Для социальных исследований науки ответ, скорее всего, “нет”. Должен ли исследователь поверить ему, признать свою ошибку (“неправильно понял текст”) и переписать типологию? Или отвергнуть право автора текста на оценку “правильности” его интерпретации, сославшись на объективные закономерности лингвистики, напомнив ему, кто пациент, а кто врач? Возможен и обратный вариант, когда два ученых-респондента выскажутся как единомышленники, но будут поняты как оппоненты. Это крайние позиции, а сколько между ними может существовать версий, толкований, многозначностей и просто ошибок. Где критерий истинности? Если найдется решение этой задачи, возникнет другая: принцип языковой неустойчивости. И многозначность развернется уже не в пространстве, а во времени. Язык как социальный институт меняется. Следовательно, все интерпретации языка в качественном исследовании должны быть одномоментными. В полевой работе это условие вряд ли полностью выполнимо. Кроме того, возникновение значения, то есть смысловое знаковое определение ситуации, распределено во времени: например, если чья-то смерть оценивается ретроспективно, то исследователь никогда не сможет точно знать, к какому времени относится возникновение этих оценок и суждений, о степени влияния каких факторов внешней ситуации могут быть сделаны выводы, к какому контексту культурной среды эти выводы могут быть применены для интерпретации.
Само понятие языковой нормы не универсально. И если для этнографии это означает тезис Куайна о непереводимости словарей, то для внутрикультурных исследований языковая неустойчивость означает дискретное множество значений. Такие значения выбираются по правилам, о чем говорит семиотика. Правила эти исследователю в большинстве случаев неизвестны и могут варьироваться от общепринятых до глубоко индивидуальных.
Суммируя, скажем, что, слушая речь респондента, иссследователь-качественник рискует в диапазоне от искаженного до полного непонимания. Следует помнить также и о том, что язык исследователя тоже неустойчив, а, кроме того, еще и научен, то есть его восприятие настроено на рациональность и логичность текста, что рождает континуум вариабельности суждений между одним исследователем и другим и между исследователем и респондентом.
Относительно биографических данных, которые являются самыми субъективными (мы рассматриваем социально-демографические данные как наименее субъективные), Дж. Гилберт и М. Малкей применили понятие дискурс. “Дискурс следует понимать при этом в самом широком смысле, как всякое высказывание, предполагающее говорящего и слушающего и намерение первого определенным образом воздействовать на второго” [8, с. 276]. Действительно, при любом типе атмосферы в исследовании, при любых рамках референции, при самом доверительном раппорте и при самой свободной и глубокой технике интервью (по Пэнто и Гравитц) мы получим лишь дискурс в его текстовом выражении. До тех пор, пока интервью есть имитация беседы, до тех пор, пока мы имеем двухстороннюю коммуникацию, будет неустранимо присутствовать этика дискурса, или, по определению Ю.Хабермаса, “коммуникативная аргументация”.
Остановимся на двух проблемах качественных данных, вызванных влиянием этики дискурса:
1. Э.Гидденс выделил в дискурс-анализе три уровня: дискурсивное сознание, практическое сознание и подсознательное. Отбрасывая третье как внесоциологическое, остановимся на первых двух. Текст, который получает исследователь, - это представление о первом уровне. То, что находится на втором уровне и представляет несомненный социологический интерес, ни в процессе интервью, ни через наблюдение не станет для нас открытым и ясным окончательно. Те идеи или суждения, которые не вербализируются по разным причинам, представляют собой концентрацию личностных смыслов, оценок и представлений, без которых грамотная и однозначная интерпретация текста невозможна. До тех пор, пока мы пользуемся понятием дискурс, мы будем вынуждены признавать неустранимое присутствие недосказанностей, а значит и недопонятостей.
2. Имплицитность самореференций. В трехчастной композиции биографического метода: биографический факт - суждение (оценка) - self-reference, влияние дискурса будет сказываться в том, что самореференция будет иметь доминирующе значение для респондента. Возможность аналитически отделить то, что “он” думает, от того, в чем “он” хочет нас убедить, на данном этапе развития методики качественного исследования - неразрешимая проблема, которая под силу только, пожалуй, техникам клинической психиатрии. Следовательно, данные качественного исследования будут обязательно ненадежны, если понимать под надежностью “очищение” мнений и суждений от последствий социальной мотивации респондента на участие в интервью. Или “он” соглашается на участие и тогда непременно приукрашивает реальность, или остается чист и достоверен, но молчит.
В такой дилемме и проверяется любовь к науке.
5. Проблема цикличности и замкнутости.
Некоторые трудности качественной социологии, указанные ранее или оставшиеся за рамками рассмотрения, либо сужают возможности качественного исследования, либо проблематизируют надежность качественного знания. Парадокс, который мы рассмотрим далее, выражает исторически определившуюся традицию критики качественной социологии и этнографии и фактически имеет целью поставить жирный крест не только на качественной социологии, но и на любом понимающем объяснении в науке. Речь идет о проблеме интерпретаций. Интерпретации языка, или интерпретации текста в постмодернистской традиции.
В работе “Дилемма Гермеса” В.Крапазано пишет: “Этнограф не видит парадокса в том, что его “условные интерпретации” подкрепляют “окончательные презентации” (возможно, по этой причине он настаивает на возможности окончательного прочтения <“текста культуры”>)” [цит. по: 9, с. 10]. Парадокс интересен тем, что его никак нельзя было ожидать, исходя из анализа строения логики научного вывода в качественной социологии. Индуктивистская программа направлена как раз на очищение от метафизики и спекуляций “здравого смысла” в бэконовском смысле. Индукция, как предполагалось, лучше соответствует эмпирической сути социологии. Парадокс же в том, что, стремясь избавиться от программируемой количественной концептуализации, предполагая быть исследованиями “tabula rasa”, качественная методология создает замкнутый круг логической (по большей части интуитивной) цепи умозаключений посильнее любой концептуальной схемы. Процедура вывода в качественной социологии не предполагает процедуры проверки и не имеет никаких внешних детерминант - ни теоретических, ни практических. Но получается, что внутренние детерминанты, природа которых является предметом изучения в социальной психологии, оказывают давление, не поддающееся контролю. Таким образом, метафизика все же присутствует, поскольку семантическое содержание доктрин качественной методологии беспрецедентно самодостаточно. Качественные исследования являются скорее соревнованием литераторов, чем ученых: мастерство отточенной фразы и умение показать значимость презентируемого знания имеют больший вес в научной аргументации, чем точность или надежность.
Разоблаченных тайн святой родник
Их упоит в бессонной жажде знанья,
И Красоты осуществленный лик
Насытит их предельные желанья.
“К счастливым” В. Брюсов
Подведем итоги: любое социологическое исследование, выполненное по канонам качественной методологии, - шедевр и безусловный вклад в мировую науку. Ни одно сколь-либо последовательно и внимательно выполненное качественное исследование не может быть отвергнуто как ложное. Любое качественное исследование также не может быть признанно истинным или абсолютно верифицируемым, поскольку всегда найдется другой автор, чье видение этой же проблемы прямо противоположно и чья исследовательская работа в такой же степени заслуживает (или в такой же степени не заслуживает) признания, и у нас все еще нет определенной процедуры проверки, оценки и сравнения исследовательских практик. Таким образом, не существует способа просеивания социологических работ. Ни одна статья или книга не может быть фальсифицирована, поскольку еще задолго до своего рождения является относительно верифицируемой. Если воспользоваться приемом Х. Патнема и применить теорию Д. Дэвидсона к его же методологии, то получится, что сам факт создания социологического объяснения или феноменального описания проблемы доказывает успешность коммуникации между Автором и Средой и, исходя из самого факта наличия в голове ученого какого-либо знания, социологическая “grounded theory” не нуждается в каком-либо другом внешнем эмпирическом обосновании. Это не является, как может показаться, недостатком организации социологического сообщества, в котором в условиях фрагментации знания и общего антагонизма нет консенсуса; напротив, доминирующий дискурс в лоне качественной социологии, основанный на методологическом анархизме, указывает на монологичность текста качественного исследования. Голос автора, как его определял М.Бахтин, доминирует. Нам могут возразить, что существует процедура триангуляции. Однако триангуляция может лишь обозначить противоречие или явное нарушение согласия, но не может предложить выход из ситуации, поскольку правила игры в аргументации качественной методологии не прописаны. Другими словами, никто не докажет Вам, что ваше исследование плохо или в чем-то слабо, если Вы сами себе это не докажете. С точки зрения джастификационизма (justification) такое положение вещей в социологии нетерпимо. Социолог-качественник - это и прокурор, и адвокат, и судья в одном лице. Такая ситуация напоминает разгадывание кроссворда, если бы мы из уважения к правам и свободам мыслящего индивида, из любви к его индивидуальности разрешили бы ему и всем остальным участникам игры дорисовывать или стирать клетки в словах, обеспечивая большую продуктивность процесса накопления знания. Предложение им быть вдвойне рефлексивными кажется просто наивным.
Фактически, речь идет о своеобразном догмате непогрешимости. Парадоксально, что введение догмата о непогрешимости свидетельствует на деле о безбрачном, и в этом смысле аморальном союзе методологического плюрализма с инстинктом протонаучной любознательности. В социологической науке были попытки ввести такой догмат, как на стадии метафизической социологии (социальной философии), так и на примере позитивистской идеологии. Беспочвенная аксиоматизация знания - опасная ловушка “здравого смысла”. Никогда ранее, однако, этот процесс не приобретал такого массового характера. Всеобщий тезис релятивизации наделяет любого современного социолога функциями, которые ранее выполняли лишь избранные - такие как Спенсер, Парсонс, Фуко. Дело парадигмального строительства оказывается общим делом всех социологов, независимо от уровня их теоретико-методологических притязаний. Эту тенденцию современной социологии, фрагментирующую знание, Р.Коллинз назвал основным препятствием, “чтобы продвинуться в социологии” [10, c. 67].
ЛИТЕРАТУРА:
Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Миф о качественной социологии. // Социологический журнал, № 2, 1994.
Fucks Stefan, Ward Steven What is Deconstruction, and where and when does it take place? Making facts in science, building cases in law. // American Sociological Review, vol. 59, № 4, Auguste 1994, p. 481-500.
Кун Т. Структура научных революций, М.: 1975.
И.Лакатос Бесконечный регресс и основания математики // Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Учебная хрестоматия.” 2-е изд., перераб. и доп. М.: Издательская корпорация “Логос”, 1996. 400 с.
Боррадори Дж. Американский философ, М: Дом интеллектуальной книги, Гнозис, 1998. - 200 с.
Дэвидсон Д. Материальное сознание // Аналитическая философия. Избранные тексты. Сост., вступ. ст. и коммент. А.Ф.Грязнова, Изд-во МГУ, 1993, - 181 с.
Дэвидсон Д. Метод истины в метафизике // Аналитическая философия: Становление и развитие (антология). Общ. ред. и сост. А.Ф.Грязнова. М.: ДИК, Прогресс-Традиция, 1998.
Гилберт Дж. Н., Малкей М. Открывая ящик Пандоры. (Социологический анализ высказываний ученых), М: Прогресс, 1987.
Девятко И.Ф. Пределы понимания: лингвистическая метафора и проблемы этнографической интерпретации культуры // Аспекты социальной теории и современного общества, Центр социологического образования ИС РАН. М.: Изд-во “ИС РАН”, 2000. с.9-25.
Коллинз Рэндалл Социология: наука или антинаука. // Теория общества. Сборник. Вступ. ст., сост. и общая ред. А.Ф.Филиппова. - М.:Канон, 1999. - 416 с.
R.K.Merton The bearing of sociological theory on empirical research. // Five Essays on Sociology.
Миллс Ч.Р. Социологическое воображение., М: Стратегия, 264с.
Приложения:
(1)Девиз радикальных эмпириков: “Доказано, что это действительно так, хотя мы и не можем показать значение всего этого”. Лозунг второй группы: “Мы не знаем, истинно ли то, что мы утверждаем, но это по крайней мере значительно” [11].
(2)Употребление термина “парадигма” условно, т.к. институциональные формы качественной социологии слабо развиты, нормы и теоретические правила не прописаны в императивной форме (что временно объясняется методологическим своеобразием и неповторимостью каждого отдельного кейса), что не позволяет социологам решительно и безотказно называть себя “качественниками”.
Замечено, что “качественники” опираются на образ интегрированной науки со стертыми междисциплинарными границами, с пересечением объектов и методов, что происходит из идеи консенсуса всемирного научного сообщества. Любопытно, что ранее эта идея принадлежала позитивизму как тезису единства метода; однако сегодня представители количественной социологии, напротив, выступают за автономность знания, строгость внутринаучных идентификаций и социологическую честность в веберианском смысле - “мосты в этой крепости должны быть подняты” (Н.Элиас). Если для качественников социология - это призвание, то для количественников - профессия. Такой обмен ролями объясним, видимо, стадией “взросления”, “онормаливания” позитивизма, его перехода к позиции доминирующей парадигмы в свете теории Т.Куна.
Романтическая “интегративность” качественной социологии свидетельствует о том, что весьма удачная презентация знания и своих достижений в научном сообществе может заменить для социологической концепции логико-теоретическое обоснование и позволять легко уходить от критики, ссылаясь на принцип Ч.Р.Миллса “Каждый сам себе методолог” [12], на всеобщий релятивизм, в этом случае незаконный и безответственный.
(3)Вряд ли можно считать успешно осуществленным проект “вероятностной индукции”.
(4)Интересно, что ранее понятие “интерсубъективизм” было использовано А.Шутцем для обоснования тех же принципов качественной социологии в рамках феноменологии.
(5)Имеется в виду «рациональность как диспозиция».
(6)Метафора принадлежит Д.Дэвидсону