Форум С.Кара-Мурзы

	От	Мак
	К	Monk
	Дата	22.04.2008 19:59:17
	Рубрики	Прочее; Тексты;

Фундаментальное расхождения между манипуляцией людьми и идеалами демократии?

Цитаты из Бейтсона:
"фундаментальное расхождение между "социальной инженерией", манипулирующей людьми в целях построения общества "по планам и чертежам", и идеалами демократии, предполагающими "высшую ценность и моральную ответственность индивидуальной человеческой личности".
"...Теперь, когда у нас есть такие методы, станем ли мы хладнокровно обращаться с людьми как с вещами?"

http://cat4chat.narod.ru/Part/st3_1.htm

Из статьи Грегори Бейтсона "СОЦИАЛЬНОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ И КОНЦЕПЦИЯ ВТОРИЧНОГО ОБУЧЕНИЯ"

"Вклад д-ра Мид состоит в том, что она, обогатившись сравнительным изучением других культур, смогла выйти за границы привычного для ее собственной культуры хода мысли и сказала фактически следующее: "Прежде, чем применять социальные науки к нашим собственным национальным проблемам, нам следует пересмотреть и изменить наши привычки мышления в отношении целей и средств. В своей культурной среде мы научились классифицировать поведение как "средства" и "цели", и если мы будем продолжать определять цели как нечто отдельное от средств и применять социальные науки как инструментальные средства, грубо используя рецепты науки для манипулирования людьми, то мы придем скорее к тоталитарной, нежели демократической системе жизни". Решение, которое она предлагает, состоит в том, чтобы скорее искать "направления" или "ценности", имплицитные средствам, чем вглядываться в цель, заданную проектом, и думать, оправдывает или не оправдывает эта цель применение манипулятивных средств. Для планируемого действия мы должны найти ценность, имплицитную и синхронную самому этому действию, а не отделенную от него в том смысле, что действие должно обрести свою ценность при соотнесении с будущей целью. Фактически статья д-ра Мид -- это не прямая проповедь о целях и средствах; она не говорит, что цели оправдывают или не оправдывают средства. Она вообще говорит не о целях и средствах, а о наших мыслительных тенденциях в отношении целей и средств и об опасностях, заключающихся в наших мыслительных привычках.

Именно на этом уровне антрополог может сделать максимальный вклад в проблему. Это его задача -- увидеть наиболее общий фактор, имплицитный широкому разнообразию человеческих феноменов, или, напротив, заключить, не различаются ли по существу те феномены, которые кажутся подобными. Он может отправиться в одну из общин Южного Моря, такую как Манус (Manus), и обнаружить там, что хотя все конкретные действия местных жителей отличаются от нашего собственного поведения, тем не менее их базовая система мотивов довольно близко сравнима с нашей собственной любовью к предусмотрительности и накоплению богатства. Или же он может отправиться в другое сообщество, такое как Бали, и обнаружить там, что хотя внешние проявления местной религии близко сравнимы с нашими собственными -- преклонение колен для молитвы, воскурение фимиама, речитатив, сопровождаемый ударами колокола и т.д., -- базовые эмоциональные тенденции фундаментально отличаются: в балийской религии поощряется механическое повторение, бесчувственное исполнение определенных действий, тогда как христианская церковь требует подобающего эмоционального отношения.

Антрополога заботит на простое описание каждого из случаев, а несколько более высокая степень абстракции, большая широта обобщения. Его первая задача -- детальный сбор множества конкретных наблюдений местной жизни, однако следующий шаг не -- простое суммирование этих данных, а скорее интерпретация этих данных на абстрактном языке, предельно и охватывающем словарь и идеи, эксплицитные и имплицитные для нашей собственной культуры. Невозможно дать научное описание местной культуры английскими словами; антрополог должен разработать более абстрактный словарь, посредством которого могут быть описаны как наша собственная, так и местная культуры.

Вот это и есть тот подход, который дал возможность д-ру Мид указать на существование базового и фундаментального расхождения между "социальной инженерией", манипулирующей людьми в целях построения общества "по планам и чертежам", и идеалами демократии, предполагающими "высшую ценность и моральную ответственность индивидуальной человеческой личности". В нашей культуре издавна таятся два конфликтных мотива: инструментальные наклонности, которые наука имела еще до промышленной революции, и акцентирование ценности и ответственности индивидуума, которое еще старше. Угроза открытого конфликта между этими мотивами возникла только недавно в связи с углублением понимания и признания идей демократии и одновременным расширением тенденций инструментализма. В конечном счете конфликт вылился в борьбу не на жизнь, а на смерть вокруг роли социальных наук в упорядочении человеческих отношений. Вряд ли будет преувеличением сказать, что именно роль социальных наук составляет идеологическое содержание этой войны. Должны ли мы сохранить приемы и права на манипулирование людьми в качестве привилегии планирующего, ориентированного на достижение целей и жадного до власти меньшинства, для которого инструментализм науки обладает естественной притягательностью? Теперь, когда у нас есть такие методы, станем ли мы хладнокровно обращаться с людьми как с вещами? Что вообще мы собираемся делать с этими методами?

----------------------------------------------------------------------------
http://cat4chat.narod.ru/Full/etkind.htm#top

Из Предисловие Александра Эткинда.

Центральной для интеллектуальной биографии Бейтсона была концепция двойных связей. Согласно Бейтсону, двойные связи возникают, когда один из партнеров посылает другому противоположные сигналы разного логического типа. Например, мать говорит ребенку, какой он красивый, и избегает смотреть на него; или жена, недовольная мужем, рассказывает мужу о дурном муже своей подруги; или опоздавший на сеанс пациент отрицает, что хотел этим выразить недоверие терапевту; или правительство говорит, что повышает налоги для того, чтобы лучше заботиться о народе. Всякое слово или жест имеет два значения, буквальное и метафорическое. Бейтсон рассказывает о типологии отношений между ними и, конкретно, о последствиях их расхождений. Вся его философия есть апология метафорического, утверждение самостоятельного значения метафоры как особой сущности -- семиотической, терапевтической, политической.

Он рассказывает о том, что метафора не есть литературный троп, но логический тип коммуникации между людьми, животными, обществами и, возможно, компьютерами; что метафорический смысл сообщения живет своей жизнью и может систематически отличаться от его буквального ряда; что субъект свободен или несвободен в выборе логического уровня, на котором он общается -- буквального или метафорического; и что несвобода этого выбора ведет к тяжким последствиям вроде шизофрении. Сама формула double bind метафорична и, соответственно, с трудом переводится на другой язык; но переводить нужно, и мое решение таково: двойная связь, хотя более точными были бы "двойной захват" или даже "двойной переплет". Внимание к метафоре делает анализ Бейтсона одним из ранних опытов пост-структуралисткой семиотики. Философы, психологи, политические ученые конца 20 века постоянно использовали понятие двойной связи, редко ссылаясь на Бейтсона: тоже двойная связь и признак подлинного успеха в науке.
----------------------------------------------------------------------------
http://cat4chat.narod.ru/intro_max.htm#top

Из статьи переводчиков Д.Я.Федотова и М.П.Папуша.

Грегори Бейтсон (1904--1980) -- выдающийся англо-американский философ, этнограф и этолог.

В 40-е годы Бейтсон тесно сотрудничает с Норбертом Винером, активно участвуя в первых конференциях по кибернетике, регулярно организуемых Фондом Джосайи Мейси. Бейтсон одним из первых пытался применить системный подход для осмысления фундаментальных методологических проблем как естественных, так и общественных наук. В 1948 году начинается совместная работа Бейтсона с американским психиатром Юргеном Рушем в его клинике. В 1951 году публикуется их совместная монография "Communication: The Social Matrix of Psychiatry" (N.Y., Norton, 1951), в которой была предпринята попытка рассмотреть психические заболевания как особые формы нарушения коммуникации.

В 50-е годы Бейтсон руководит знаменитым исследовательским проектом, проводившемся в госпитале Управления по делам ветеранов (Пало-Альто, Калифорния), в который также входили Дон Д.Джексон, Джей Хейли, Джон X.Уикленд и Уильям Ф.Фрай. Проект касался исследования парадоксов патологической коммуникации при шизофрении, и привел к открытию концепции double bind.

Идеи Бейтсона сыграли огромную роль в зарождении радикально новой формы психотерапии -- системной семейной терапии. Именно благодаря Бейтсону в психиатрии и психотерапии стал использоваться совершенно особый способ "эпистемологической пунктуации" клинической и психотерапевтической реальности -- системная методология, опирающаяся на такие понятия, как "саморегуляция" и "нелинейная циркулярная причинность". В результате в качестве "пациента" для семейного терапевта стал выступать не индивид, демонстрирующий те или иные нарушения, а вся его семья. Психопатологическая симптоматика стала рассматриваться как функция сети внутрисемейной коммуникации.

Хотя Бейтсон сам почти не занимался психотерапией, его считают своим учителем основатели ряда психотерапевтических подходов.

В последние десятилетия жизни, опираясь на свои энциклопедические знания, Бейтсон разрабатывал науку о живом, принципиально переосмысляя традиционные научные представления о разуме и материи. Он доказывал, что "разум" имманентен всему живому, образуя неразрывное единство с неживой природой.

К сожалению, работы Бейтсона недостаточно хорошо известны в России. Мы предлагаем вниманию читателей подборку текстов из книги "Steps to an Ecology of Mind". Эта книга -- систематизированный сборник статей Бейтсона, опубликованных в различной научной периодике в 1935--1971 гг.

При подготовке перевода к публикации мы столкнулись с рядом трудностей. В частности, перевод на русский язык термина double bind представляется достаточно сложной задачей, поскольку семантическая структура русского языка не позволяет сохранить всю смысловую многозначность этого английского выражения, возникающую из соединения прилагательного "double" и существительного "bind".

В отечественной литературе сложилась некоторая традиция перевода этого термина как "двойная связь" (см., например, А.М.Руткевич. От Фрейда к Хайдеггеру. М., 1985, с. 132). Однако существуют и такие варианты, как "двойной сигнал", "двойная команда", "двойной приказ", "двойное послание", "двойной узел", "двойной зажим", "двойной капкан" и т.д. Не ставя под сомнение ни один из вариантов, мы хотим ввиду принципиальной важности данного термина наметить границы смыслового спектра, который этот оборот имеет в английском языке.

Глагол "to bind" обычно переводится как "скреплять, обязывать". Словарь COLLINS дает следующий список синонимов:

bind (v)
1. compel -- принуждать, подчинять;
2. confine -- ограничивать, держать в пределах;
3. detain -- задерживать, замедлять;
4. engage -- обязывать, связывать;
5. fasten -- прикреплять, привязывать;
6. oblige -- обязывать, заставлять;
7. restrict -- ограничивать;
8. secure -- гарантировать, ограничивать;
9. tie -- стеснять, связывать, обязывать;
10. wrap -- обертывать, укутывать.

В английском языке есть идиоматические выражения "to get into а bind" или "to be in a bind", что означает "попасть в безвыходную ситуацию, попасть в переплет". Из ходового английского юридического оборота "the agreement is binding upon both parties" ("соглашение обязательно к исполнению обеими сторонами") ясно видны такие свойства "bind", как императивность, вчинение и вменение. Также отчетливо видна имплицированная возможность применения санкций в случае неисполнения данного вменения.

Прилагательное "double" кроме ряда значений, связанных с удвоением в смысле физического удваивания, сдваивания и арифметического умножения на два, имеет активную смысловую ветвь, связанную с обманом и нечестностью. COLLINS дает в этом отношении следующие синонимы:

double (adj)
1. deceitful -- лживый;
2. dishonest -- нечестный, недобросовестный;
3. false -- ложный;
4. insincere -- неискренний;
5. knavish -- жульнический, плутовской;
6. perfidious -- предательский, вероломный;
7. treacherous -- вероломный, коварный;
8. vacillating -- нерешительный, непостоянный.

Этой смысловой ветви отвечают следующие выражения и обороты:

1. doubling -- уловка, увертка, уклончивость;
2. double-dealer -- двурушник, обманщик;
3. double-faced -- двуличный;
4. double-tongued -- лживый, неискренний;
5. double-cross (v) -- обмануть, провести, "кинуть";
6. double-talk -- намеренно лживая манера речи, преступная "феня";
7. double-think -- знаменитое оруэлловское "двоемыслие".

Очевидно, что при переводе double bind оборотом типа "двойной сигнал" этот ряд смыслов полностью утрачивается. Сами по себе выражения "двойной сигнал" или "двойная связь" по-русски звучат достаточно этически нейтрально и не порождают ассоциаций с чем-то ложным, обманным, мошенническим, коварным, злонамеренным, циничным и даже, возможно, криминальным. Между тем, Бейтсон прямо определяет индивидуума, находящегося в ситуации double bind, как "жертву".

Учитывая все сказанное выше, можно было бы предложить следующее описание ситуации double bind: double bind -- это недобросовестно (а, возможно, и злонамеренно) вмененная двоякого рода обязанность, которая содержит внутреннее противоречие и никоим образом не может быть исполнена в принципе, что совершенно не освобождает жертву этого вменения от наказания за его "неисполнение". Классический пример -- знаменитое требование: "Приказываю тебе не исполнять моих приказов". В известном смысле, double bind можно рассматривать как вид жестокой шутки.

Положение довершается тем, что в силу специфики ситуации жертва не только лишена возможности защищать себя, взывая к логике или справедливости, но даже вообще как бы то ни было указывать на само существование ситуации double bind, поскольку такое указание было бы равносильно обвинению противоположной стороны в нечестности и означало бы вступление в прямую конфронтацию, несовместимую с драгоценной иллюзией "любви", "братства" или "соборности".

Увы, ценой сохранения иллюзий часто становится гибель рассудка. Приходится только удивляться, что многим такая цена отнюдь не кажется чрезмерной.

Думаем, что именно здесь и проходит грань между "двойным сигналом" и double bind. Для того чтобы "двойной сигнал" превратился во вменяющий double bind, этот "сигнал" должен быть получен от инстанции, за которой его получатель признает право "вменять" и чьи вменения считаются обязательными к исполнению и обсуждению не подлежат. Коммуникация такого рода предполагает не только специфические нарушения в сфере формальной логики, но и асимметричное распределение власти в коммуникативном контексте. Это остается верным и для случая "терапевтического double bind", поскольку за терапевтом некоторые возможности такого рода, очевидно, предполагаются.

Нужно сказать, что по мере расширения и углубления исследований сферы коммуникации людей, неантропоидных млекопитающих и прочих организмов и выхода этих исследований за первоначальные рамки чисто психиатрических феноменов, во взглядах Бейтсона и его ближайших сотрудников на проблему double bind наметилась тенденция к снижению, если можно так выразиться, межличностного драматизма и принятию более формальной и невовлеченной позиции. Можно привести цитату из заключительного параграфа статьи Бейтсона, Джексона, Хейли и Уикленда (Bateson, Jackson, Haley, Weakland, 1968), в которой подводятся итоги совместной работы:

"Исследовательский проект прекратил свое существование в 1962 году после десяти лет совместной работы. Суммарная формулировка общего мнения группы касательно double bind к моменту прекращения проекта включала следующие пункты:

(1) Double bind есть класс последовательностей, возникающих, когда феномены исследуются с точки зрения концепции уровней коммуникации;

(2) При шизофрении double bind есть необходимое, но не достаточное условие для объяснения этиологии, и, противоположно, есть неизбежный побочный продукт шизофренической коммуникации;

(3) Для этого типа анализа эмпирические исследования и теоретические описания индивидуумов и семей должны акцентировать скорее наблюдаемую коммуникацию, поведение и контексты отношений, нежели фокусироваться на перцепции аффективных состояний индивидуумов;

(4) Самым полезным способом формулировки описания double bind является не терминология связывателя (binder) и жертвы, а терминология описания людей, захваченных системой поведения, продуцирующей конфликтующие описания отношений и вытекающее из этого субъективное страдание. В своих попытках работать со сложностями многоуровневых паттернов в человеческих коммуникативных системах, исследовательская группа предпочитает акцент на циркулярных системах межличностных отношений, нежели более традиционный акцент на поведении отдельных индивидуумов либо на единичных последовательностях взаимодействия."

Тем не менее в статье 1960 года "Групповая динамика шизофрении" (см. в этой книге) Бейтсон по-прежнему описывает "double-binding" как вид нечестной борьбы, а в статье 1969 года говорит о крайней болезненности и потенциальной патогенности пребывания в ситуациях односторонне навязанного double bind, хотя субъектами таких ситуаций в этой статье являются не люди, а дельфины.
Приняв во внимание все вышеприведенные соображения, переводчики и издатели сошлись во мнении, что на данный момент наиболее приемлемым русским оборотом для "double bind" является вариант "двойное послание". Этот вариант, с одной стороны, несет определенные коммуникативные коннотации, а с другой -- видится как разумный компромисс между чрезмерной страдательностью "зажима" и "капкана" и полной абстрактностью "сигнала".

Хотя вполне возможно, что через некоторое время русский язык ассимилирует этого "пришельца", и сочетание "дабл-байнд" станет не более затруднительным для русского языка и уха, чем уже вполне обрусевшие "гештальт", "паттерн", "интерфейс" или "виртуальный веб-сайт на сервере провайдера".

---------------------------------------------------------------------
http://cat4chat.narod.ru/steps_part.htm#top
Грегори Бейтсон. ЭКОЛОГИЯ РАЗУМА. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии.
Москва: Смысл. 2000

---------------------------------------------------------------------
Статья из этой книги в переводе Д.Федотова и М.Папуша:

http://cat4chat.narod.ru/Part/st3_7.htm

DOUBLE BIND, 1969

Теория double bind стала для меня примером того, как следует думать о некоторых вещах, и хотя бы поэтому стоит вспомнить всю историю.

Случается -- в науке часто, а в искусстве всегда, -- что пока проблема не решена, непонятно, в чем она состоит. Поэтому, возможно, будет полезным отметить в ретроспективе, какие проблемы были решены для меня теорией double bind.

Во-первых, это -- проблема овеществления (reification).

Ясно, что в разуме (mind) нет объектов или событий -- нет свиней, нет кокосовых пальм и нет матерей. Разум содержит только трансформы, перцепты, образы и т.д., а также правила создания этих трансформ и перцептов. Мы не знаем, в какой форме существуют эти правила, однако предположительно они включены в саму "машинерию", создающую эти трансформы. Мы далеко не всегда отдаем себе отчет в том, что эти правила и есть сознательные "мысли".

В любом случае, бессмысленно говорить, что человек испугался льва, поскольку лев не является идеей. Человек создает идею льва.

Привлеченный для объяснения вещественный мир порождает ассоциации не с различиями и идеями, а только с силами и импульсами. Per contra, мир формы и коммуникации ассоциируется не с вещами, силами или импульсами, а только с различиями и идеями. (Различимое различие [a difference which makes a difference] есть идея. Это -- "бит", единица информации.)

Но эти вещи я понял только позднее -- с помощью теории double bind. Тем не менее, они, конечно, имплицированы в теории, которая едва ли могла быть создана без них.

Наша первая статья о double bind содержит многочисленные ошибки, связанные просто с тем, что мы тогда еще не произвели членораздельного исследования проблемы овеществления. Мы говорили в этой статье так, как будто double bind -- это что-то такое, что может быть сосчитано.

Конечно, это чепуха. Нельзя сосчитать летучих мышей в кляксе, поскольку их там нет. Тем не менее некоторые "с мышами в голове" могут "увидеть" нескольких.

Однако есть ли в разуме double bind? Вопрос не тривиальный. Также, как в разуме нет кокосов, а есть только перцепты и трансформы кокосов, так и тогда, когда я воспринимаю (сознательно или бессознательно) double bind в поведении моего босса, в моем разуме возникает не double bind, а только перцепт или трансформа double bind. Однако теория не об этом.

Мы говорим, следовательно, о некотором виде путаницы в правилах создания трансформ и о приобретении или культивировании такой путаницы. Теория double bind утверждает существование эмпирического компонента в становлении или этиологии шизофренических симптомов и связанных с ними паттернов поведения, таких как юмор, искусство, поэзия и т.д. Характерно, что теория не делает разницы между этими подвидами. Ее понятия никак не определяют, станет ли данный индивидуум клоуном, поэтом, шизофреником или какой-то их комбинацией. Мы имеем дело не с отдельным синдромом, а с семейством синдромов, которые в большинстве обычно не считаются патологическими.

Позвольте мне ввести слово "трансконтекстуальный" в качестве главного термина для этого семейства синдромов.

Кажется, что как люди, чья жизнь обогащена дарами трансконтекстуальности, так и люди, измученные трансконтекстуальным замешательством, в одном отношении похожи: для них всегда или часто существует возможность "двоякого прочтения" ("double take"). Падающий лист, приветствие друга, "дикий шиповник у реки" не есть "только это, и больше ничто". Внешний опыт может быть вставлен как кадр (framed) в контекст сна, внутренняя мысль может проектироваться в контексты внешнего мира. И так далее. Всем этим вещам мы ищем частичное объяснение в обучении и опыте.

Конечно, в этиологии трансконтекстуальных синдромов должны быть генетические компоненты. Ожидается, что они могли бы действовать на более абстрактных уровнях, нежели уровень опыта. Например, генетические компоненты могли бы определять способности в обучении трансконтекстуальности или (более абстрактно) потенцию к приобретению таких способностей. Либо, напротив, геном мог бы определять способность сопротивляться трансконтекстуальным обходным путям или потенцию к приобретению таких способностей. (Генетики уделяют очень мало внимания необходимости определения логической типизации сообщений, переносимых ДНК.)

В любом случае, точка встречи генетически детерминированного с опытным весьма абстрактна, и это остается верным, даже если генетическое сообщение воплощается единственным геном. (Единственный бит информации -- единственное различие -- может быть ответом типа "да-нет" на вопрос любой степени сложности на любом уровне абстракции.)

Кажется, что нынешние теории, предлагающие для "шизофрении" единственный доминантный ген с "низкой проницаемостью", оставляют это поле открытым для любой эмпирической теории, которая указала бы, какой класс опыта может заставить латентный потенциал проявиться в фенотипе.

Я должен, однако, признаться, что эти теории кажутся мне малоинтересными, если только их сторонники не попытаются уточнить, какие компоненты сложного процесса определения "шизофрении" обеспечиваются гипотетическим геном. Идентификация этих компонентов должна быть процессом вычитания. Там, где вклад среды значителен, генетику нельзя исследовать, пока эффект среды не идентифицирован и не взят под контроль.

Но что верно для одного, то верно и для другого; и то, что было сказано выше о генетике, накладывает на меня обязательство прояснить, какие компоненты трансконтекстуального процесса могут быть обеспечены опытом double bind. Следовательно, было бы уместным пересмотреть теорию вторичного обучения, на которой базируется теория double bind.

-----------------------------------