От Илья Вершинин Ответить на сообщение
К Илья Вершинин Ответить по почте
Дата 15.12.2004 20:26:49 Найти в дереве
Рубрики Персоналии; Версия для печати

3.Что дальше? Учиться!

ЧТО ДАЛЬШЕ? УЧИТЬСЯ!

Первые мирные годы

В Феодосии наша батарея заняла оборону на побережье. Мы не имели навыков стрельбы по подвижным морским целям, и поэтому напряженно учились, стараясь приобрести их. Уже на третий день после освобождения города мы смогли на практике проверить плоды своей учебы. В то утро наблюдатели из многих точек города, в том числе и с башни роскошной виллы владельца табачной фабрики «Стамболи» сообщили о появлении на горизонте какого-то судна. Командир батареи Бонич на НП встал за стереотрубу, посмотрел и приказал передать на все позиции, чтобы без его команды огонь не открывали.

Пароход приближался к бухте. Но вдруг он стал разворачиваться.

— Огонь! — скомандовал командир батареи. Снаряды легли близко от бортов.

А когда батарея открыла беглый огонь, пароход получил прямое попадание в носовую часть. На капитанском мостике подняли белый флаг и судно взяло вновь курс на гавань.

— Стой! Не стрелять!

Мы спустились в порт навстречу нежданным гостям. Пароход шел из Турции с заходом в румынский порт и на его борту не знали, что в Феодосии уже Советская власть. Пассажирами парохода оказались преимущественно коммерсанты и спекулянты с огромной грудой чемоданов. В них в изобилии лежало также ручное оружие...

Через некоторое время нашу батарею расквартировали в Симферополе. Сперва мы расположились в Сергеевке, потом в Красной Горке — это пригороды Симферополя. Батарею включили в состав дивизиона при 4-й армии. Дивизионом командовал Л. Бахвалов. Начались занятия мирного времени, усердное самоусовершенствование. Ведь в жизнь нашего молодого поколения вторглись тревожные дни двух революций, а затем суровые испытания войны. Дороги в школу пришлось заменить бесконечными военными тропами. И теперь, когда лучшие годы прошли на полях сражений, нами владело жгучее желание как-то наверстать упущенное время. Поэтому мы с большим рвением включились в культурно-просветительную работу. Наш драмкружок, кстати, показал бойцам и местным жителям даже «Женитьбу» Гоголя и другие довольно сложные сценические произведения и, нужно сказать, не безуспешно.

На седьмой день нового, 1921 года нашу батарею перевели в другой дивизион и направили под Керчь. А через два месяца мы были уже в немецкой колонии Ольгино в Северной Таврии. Штаб третьего легкого артиллерийского дивизиона 3-й Казанской стрелковой дивизии находился в то время в 20 км оттуда — в Большой Лепетихе.

Оставшееся позади суровое военное время наложило свою жестокую печать на экономику страны. Не хватало хлеба людям и угля заводам. Даже соль стала дефицитом. Мародеры могли за пуд ее получить четыре-пять пудов зерна. Кулаки имели зерна достаточно. Но они предпочитали скорее сгноить его в земле, чем дать своим пухнущим с голоду соседям.

Части Красной Армии, в том числе и наша батарея, активно помогали крестьянам. Везде, где останавливались, мы на своих лошадях пахали, сеяли, жали. В Ольгино мы выделяли часть своего продовольственного пайка голодающим Поволжья. В то время мы, по распоряжению местных властей, стояли на квартирах и питались у немецких колонистов, поскольку они отказались выполнять обязательный продналог. Вначале они относились к нам высокомерно, не желали разговаривать. Наш хозяин даже побил свою дочь за то, что она пришла к нам на вечер и танцевала с красноармейцами.

Вмешались коммунисты во главе с комиссаром В. Пичугиным. Они проводили широкую разъяснительную работу среди населения. Это способствовало установлению правильных взаимоотношений. И когда во время весенних полевых работ мы оказали им помощь, отношения между нами еще больше улучшились. Они убедились, что мы вовсе не грабители, как утверждали белогвардейцы. Нас стали лучше кормить и даже сажать за один стол с хозяевами. Девушкам не препятствовали больше ходить на наши вечера, и те охотно танцевали с нами.

Мирная обстановка позволила личному составу больше общаться между собой. Комиссар и парторганизация проводили мероприятия, в которых могла участвовать вся батарея. На фронте такие мероприятия проводились порознь, с небольшими группами. Мы ближе знакомились друг с другом, у многих из бойцов обнаружились незаурядные способности. Вспоминается такой случай. Как-то под вечер в воскресенье мы с Гришей Козловым вышли на улицу. По пути в красный уголок встретили Ваню Иванова, Колю Жежелева, Федю Иванова, Гришу Бабаева и других. В красном уголке вовсю старался командир орудия Афанасий Климов, упражняясь на гармошке.

— Ты чего здесь пиликаешь? — пошутил наш фуражир Гриша Бабаев.

— Ты и сам бы хотел попиликать, да не умеешь.

— Играю так, что ты рот разинешь и ноги сами в пляс пойдут!

— Ты? Не бреши!

— Спорим?

— Ладно. На что?

— На бочку вина, — предложил Бабаев.

— Согласен. По рукам!

Бабаев взял гармонь. Мы отлично знали, что он не играет. В батарее несколько гармошек, но он никогда не брал их в руки. С интересом наблюдали, что он станет делать.

Федя Иванов подталкивал меня:

— Грише просто вина попробовать хочется. У нашего хозяина есть небольшой бочонок
— купит и вместе с нами отведает как проигравший.

А Гриша уже перебирал лады. Аккорды звучали слаженно. И тут он растянул до предела меха и помещение наполнилось задорной мелодией «Яблочка».

Мы растерялись. Потом горячо аплодировали.

Климов «побит», но говорит, как бы утешая себя:

— Он же умеет играть только одну вещь.

— Хочешь, поспорим еще на один бочонок? — ответил Гриша.

Климов смолчал. Гриша заиграл снова. Его талант гармониста открылся во всей своей красе и силе. Звуки то текли потихоньку, то бушевали, то жалобно плакали, то выплескивались ликующей радостью жизни. Мы зачарованно слушали. Душа как бы стала богаче и шире.

Мало-помалу раскрывались внутреннее богатство людей, их таланты и способности. Нашлось немало музыкантов. Б батарейной канцелярии создали целый струнный оркестр — там каждый умел играть на нескольких музыкальных инструментах. А спортсмены! Когда нашу трехдюймовку надо было поднять на лафет, то стоило Л. Косолапенко приложить руки, как все сразу становилось на свое место. В поднятии гири ему не уступали Гриша Козлов, Ваня Иванов, Пантелей Гузей, а также автор этих строк. В Ольгино мы часто устраивали с крестьянами, приезжавшими на мельницу, соревнования по поднятию двухпудовой гири. В русской же пляске редко находился достойный конкурент А. Устинову.

Да, все, кто когда-то уверял меня, что в батарее славные ребята, оказались правы. Личный состав батареи был спаянным и дисциплинированным, с высокой сознательностью. Работа, которой изо дня в день с любовью и старанием занимались комиссар В. Пичугин и парторганизация, приносила свои плоды. Мы уважали своих старших товарищей во главе с новым командиром батареи Николаем Черкасовым. Ели с ними из одного котла вареную картошку, но когда дело касалось службы, не допускали панибратства, хотя в те годы отсутствовали некоторые воинские формальности. Например, командир мог отдавать приказания совершенно свободно, без приказного тона, и тот, кому он приказывал, мог тоже выслушивать их в вольной позе. Но приказание выполнялось обязательно и точно.

Командир батареи Черкасов на первый взгляд казался человеком суровым. На самом деле он был доброжелательным, справедливым и всегда готовым прийти на помощь. Не любил пустословия. Завоевал всеобщее уважение. На его широкоплечей крепкой фигуре форма всегда сидела аккуратно, лицо было тщательно выбрито.

Своеобразно в нашу жизнь вошел помощник командира батареи Александр Аржаев. Шло как-то собрание личного состава батареи. Вдруг рядом с президиумом открылась дверь и появился молодой человек в распахнутой шинели, под которой виднелась простая красноармейская форма. На голове буденновка, на ногах брезентовые сапоги. Спросив, кто командир батареи, он доложил о своем назначении в батарею. Комбатр представил его всему личному составу как своего помощника и затем разрешил идти устраивать свои дела. Но Аржаев предпочел остаться на собрании. Сняв головной убор, он сел на свободный стул около двери. Когда вокруг какого-нибудь вопроса возникал спор, он просил слова. Бодро вставал со своего места, откидывал назад длинные густые пряди волос и начинал говорить. Речь текла связно и толково. Уже в тот вечер он завоевал наше расположение. Позднее оказалось, что Аржаев кроме всего виртуозно печатает на машинке. Он мог разговаривать с тобой или петь, а его пальцы в это время отстукивали письмо...

Мы любили и уважали также ветеринарного фельдшера Петра Верхотурцева за его удивительную привязанность к лошадям. Он научил нас смотреть на боевого коня совершенно иными глазами — как на верного друга и помощника. Поэтому мы и отказывали нередко себе во многом, чтобы только лошадь была накормлена и отдохнула.

Человеком, который в батарее хорошо знал материальную часть орудия и артиллерийскую технику, считался Лукьянов. Он неустанно стремился сделать из нас мастеров своего дела.

Вскоре бойцы старших возрастов стали готовиться к демобилизации. Предстояло прощаться с теми, с кем делили лишения фронтовой жизни, горечь поражений и радость побед, кусочек хлеба и щепотку табака, — расставание с людьми, дружба с которыми закалилась в огне войны.

Утром, в день отъезда демобилизованных, батарея построилась. На правом фланге — командование, знамя и все отъезжавшие. Зачитывается приказ. Комиссар В. Пичугин благодарит демобилизованных от именит всего личного состава за самоотверженную борьбу по защите социалистической Родины.

— В том, что мы победили врага, в том, что только недавно вместе очистили страну от последнего ставленника капиталистов Врангеля, есть также большая доля вашего мужества и боевой отваги.

Комиссар заверил, что остающиеся в строю бойцы-артиллеристы не забудут былых сражений и сделают все для воспитания молодых бойцов в духе боевых традиций. Под конец комиссар от имени парторганизации, командования и всего личного состава пожелал отъезжавшим счастливого пути, успехов на трудовом фронте, достойных боевых побед.

— В добрый путь, дорогие товарищи!

Отъезжавших провожали всей батареей. Затем старшина повел строй демобилизованных на станцию. Многие, в том числе и я, тоже пошли с ними. Целый час до отъезда мы беседовали и вспоминали минувшие времена. Еще раз перед глазами прошли холодные пронизывающие ночи, когда за Васильевкой, будучи почти окруженными, мы добирались к своим. Вспоминали все это со смехом, но в то время нам было не до шуток. Тогда казалось, что за каждым кустом притаился враг, а малейший шорох — это шаги белогвардейца...

«А помнишь?», начинал кто-нибудь и опять оживали эпизоды фронтовых дорог, встречи с местными жителями, приключения с девушками. Было, что вспоминать.

— А помнишь, Карлуша, как ты из английского сукна сшил френч?

— Конечно! Сшил себе, а носили все, в том числе и ты, Гриша.

— Верно, — соглашается Гриша Козлов и добавляет: — В точности, как и с моими сапогами — все носили.

— А эта ежеутренняя потеха с портянками — кто проспит, тот весь день без них ходит, всем не хватало.

Кургашов не без ехидства спросил:

— А кому все-таки меньше всех удавалось портянками пользоваться? –

— Карлуше, конечно! Он же у нас был самый маленький и больше всех хотел спать.

Раздалась команда садиться в вагоны. Рукопожатия. Объятия. Повлажневшие глаза. И вот уже стали от нас удаляться боевые друзья Степан Черноок, Григорий Козлов, Федор Иванов, Иван Иванов, Афанасий Климов, Николай Голубев, Николай Жежелов и другие. Мы покинули станцию, когда поезд скрылся из виду.

Было бесконечно грустно, будто от сердца кусок оторвали.

Снова Феодосия и Симферополь

Постоянным местом дислокации нашей дивизии стал Крым. Наш артдивизион расквартировали в Феодосии. Во всем ощущались последствия трудных военных лет. На первых порах мы спали на холодном цементном полу. Нам пришлось приводить в порядок как свое жилье, так и канализацию, водопровод, кухни, столовые, конюшни ... Через некоторое время мы уже могли уютно сидеть в столовой и спать в кроватях на белых простынях.

Многие занятия, собрания и иные мероприятия проводились сразу для всего дивизиона. Это укрепляло дружбу и чувство коллективизма. Меня перевели в штаб дивизиона. Тут пришлось работать бок о бок с многими командирами. До этого я лишь слышал об отважном командире батареи Андрее Бобрике. Теперь этот ветеран войны командовал нашим дивизионом. Его заместителем был назначен Иван Бердников, тоже ветеран войны. Адъютантом дивизиона, т. е. начальником штаба, служил ранее знакомый мне стройный и симпатичный Владимир Кучбарский. Тут работали еще завхоз Леонид Уланов, начальник связи Сергей Исаенков, помощник завхоза Павел Зиновьев, писарь Федор Чертко и старший артиллерийский техник Яан Пух. Моим непосредственным начальником стал казначей-квартирмейстер Андрей Лисовский, рослый мужчина, с небольшими усиками и длинными волосами, носивший шинель до пят.

Занятия проходили теперь совершенно иначе. Примитивные средства военного времени — кулак, пальцы, спичечный коробок и т. д. — изжили себя. Их место при наблюдении и подготовке к стрельбе заняли такие оптические приборы, как стереотруба и буссоль. Старым воякам стоило немалых трудов отвыкнуть от укоренившейся привычки и переучиться. Поэтому не удивительно, что происходили прямо-таки курьезные случаи. Например, в летних лагерях в Дарнице под Киевом, стрелявшие зачастую забывали изменять угломер на 30-00, из-за чего пушки вместо того, чтобы быть нацеленными на полигон, глядели жерлами... на колокольню Киево-Печерской лавры. Та была хорошо видна. Назвав ее, уже не требовалось давать дополнительные уточнения наводчикам и поэтому большинство стрелявших командиров и выбирало в первую очередь именно эту колокольню точкой наводки.

К концу пребывания в летних лагерях проводились финальные соревнования между лучшими батареями. В одно лето в них принимала участие и наша батарея. Нашего командира Степана Сорокина отвели на НП с завязанными глазами. Главный судья снял повязки и быстро поставил задачу стрельбы.

— Задача ясна, — ответил Сорокин. — Разрешите выполнять!

Оглянувшись разок и чуть-чуть подумав, он стал передавать исходные данные. Кто победил, мы так и не узнали, поскольку после стрельб начальство уехало на разбор. Нам, однако, казалось, что «потерь» соседняя батарея имела больше, даже их командир выбыл из строя, получив «тяжелое ранение».

То, что наша батарея шла в числе лучших, показали соревнования командиров орудий и наводчиков. Каждая батарея выставляла одно лучшее орудие. Из него должны были кроме наводчика основного расчета стрелять и наводчики остальных орудий батареи. Стреляли прямой наводкой по крупной, нарисованной кругами, мишени. Вслед за сигналом руководителя соревнований командир орудия подавал команду на открытие огня. Первых четыре контрольных снаряда отстреливал наводчик основного расчета. По их результатам командир орудия определял окончательные исходные данные для стрельбы. Затем первый боевой снаряд отстреливал наводчик основного расчета, потом по очереди, по одному снаряду — остальные наводчики. Кто не успевал выстрелить в предусмотренное время, выбывал из соревнований.

Дело кончилось тем, что команду нашей батареи премировали двухнедельным отпуском, а командира орудия и наводчика основного расчета — именными карманными часами. Кстати, у нас наводчиком основного расчета был ветеран гражданской войны Л. Карнаушенко, который до того дня так и не смог толком овладеть грамотой. Но старый опыт все-таки не подвел!

Осенью 1924 года наш дивизион разместился в Симферополе. Там на его базе сформировали 3-й артиллерийский полк 3-й Крымской стрелковой дивизии (так переименовали после размещения в Крыму нашу 3-ю Казанскую стрелковую дивизию). Эта мера укрепила стрелковую дивизию, повысила ее боеспособность и подчеркнула важное значение артиллерии. Артиллерия становилась настоящим «богом войны». Командиром полка назначили прежнего начальника артиллерии дивизии Рашевского, бывший военный комиссар артиллерии дивизии В. Орловский стал военным комиссаром полка, а адъютант артиллерии дивизии В. Голушкевич — начальником штаба.

Кроме командования артиллерийского полка в комсостав вошли такие опытные командиры, участники гражданской войны, как Андрей Бобрик, Александр Верещетин, Антон Герасимов, Афанасий Климов, Петр Могилев, Степан Сорокин, Николай Старичков, Иван Шеленков, Михаил Котиков, Иван Польский и другие. Многие из них впоследствии окончили высшие учебные заведения РККА и выдвинулись на руководящие должности в Советской Армии. Военное образование получили также многие младшие командиры и рядовые бойцы. Немало из них заняли позднее ответственные посты в армии.

Остаюсь в артиллерии

Однажды октябрьским утром 1925 года меня вызвали в штаб полка. Конкретно и кратко, как это принято в армии, сообщили, что меня и еще десять человек направляют в Одесскую артиллерийскую школу. Через несколько часов мы уже сидели в вагоне и смотрели на убегавший назад красивый крымский пейзаж. Что скрывать, сердце тревожно щемило: примут ли? Все произошло так быстро, что не успели ничего освежить в памяти, не говоря о более тщательной подготовке. Особенно волновался Иван Гриненко. Суровая жизнь отпустила ему только одну зиму, чтобы ходить в школу.

Поезду не было дела до наших тревог. Он, постукивая колесами, приближал нас к Одессе. Мало-помалу мы успокоились и на остановках выходили ради любопытства взглянуть на окрестности. В Мелитополе купили арбузы. Пара стоила пять копеек. Они были до того велики, что до Одессы мы с ними так и не управились.

Утром перед нами предстала Одесса. На привокзальной площади нас заботило одно — где размещается артиллерийская школа и как туда добраться. Трамвайная остановка, которую нам указали, находилась сравнительно недалеко от вокзала. Выйдя из трамвая, мы начали искать военную школу. Когда подошли к большому четырехэтажному дому из красного кирпича, окруженному высокой оградой, Гриненко толкнул меня:

— Гляди, ограда-то из старинных пушечных стволов!

— Ну, тогда мы в правильном месте!

Остановились перед железными воротами. Пока вызывали дежурного, мы рассматривали свой новый дом. О том, что здесь действительно живут артиллеристы, убедительно говорили и стоявшие у главного входа пушки.

Пришел дежурный и провел нас на территорию школы. В глубине просторной площади возвышался большой корпус школьного здания. Мы обратили внимание на футбольные ворота по концам площадки. Справа мощеная булыжником дорога вела под арку, соединявшую главное здание школы с меньшей, трехэтажной постройкой. Параллельно дороге шел обрамленный живой изгородью асфальтированный тротуар, правее него находилась уютная площадка с фонтаном. С левой стороны, параллельно улице, тянулась липовая аллея со скамейками. Артиллерийский парк виднелся за плацем.

Благоговейно вошли в вестибюль, потолок которого опирался на беломраморные колонны. При виде блестящего как зеркало паркета мы еще больше оробели. Швейцар (старый царский генерал, как мы после узнали) чрезвычайно вежливо проводил нас в гардероб.

Справа, на табличке около двери я прочел: «Библиотека и читальный зал». Оставив шинели и чемоданы в раздевалке, мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж. В открытую дверь одной из больших комнат увидели накрытые к завтраку столы.

Нас направили в помещение дежурного офицера. Он предложил нам сесть, а сам куда-то позвонил по телефону. Вскоре вошли представители учебной и хозяйственной частей. Первым делом нас накормили завтраком. Потом представитель учебной части объяснил порядок проведения вступительных экзаменов и дал листочки с наименованиями дисциплин и фамилиями преподавателей, которые будут их у нас принимать.

Когда ждали преподавателя математики, мимо нас прошел строй курсантов. Впереди шагал с четырьмя треугольниками в петлицах старшина. Это был старшина второй батареи Федор Ромадин, как потом выяснилось. Здесь, забегая вперед, скажу, что через три года я сам стал старшиной той же батареи и так же вел строй курсантов в столовую.

Наконец пришел преподаватель математики 3. Кругляков. Ему мы сдали последний экзамен. Затем нас представили заведующему учебной частью Герасимову, которому мы и отдали экзаменационные листы.

При распределении я вместе с И. Гриненко и Г. Малеванчуком попал во вторую батарею. Там снова встретились со старшиной Ф. Ромадиным. По его распоряжению кладовщик выдал нам обмундирование и постельное белье, показал койки и представил командиру отделения, а также помощнику командира взвода. Должности младших командиров занимали курсанты четвертого курса или, как здесь называли, старшего класса. Надо сказать, что они хорошо справлялись со своими обязанностями.

Так начался новый период в моей жизни, путь в кадровые военные. Решился вопрос, который еще недавно волновал меня и моего друга Володю Семенова.

В школе существовали строгий распорядок и дисциплина. Все делалось точно по часам. Слово «подъем» таило в себе магическую силу. Если еще секунду назад повсюду царила мертвая тишина, то стоило этому слову слететь с уст дежурного, как школа молниеносно оживала. Все быстро вскакивали с постели, одевались и — в строй. Горе тому, кто опаздывал хотя бы на секунду, или спросонок до построения не успевал застегнуть все пуговицы, или затянуть ремень. В другой раз такого промаха больше старались не допускать. Слово «подъем» навечно въелось в память — я и сейчас еще могу вспомнить тембр голоса и интонацию того или иного дежурного, произносившего его.

Начались напряженные занятия. Советская республика, разумеется, не могла больше довольствоваться артиллеристами — мастерами спичечного коробка, военное дело тоже требовало современного уровня. Артиллерийское дело, военную топографию и тактику преподавали наряду с командирами Красной Армии также бывшие царские генералы и офицеры. Большинство курсантов имело низкий общеобразовательный уровень. Поэтому по вечерам в классах, лабораториях и читальном зале шла напряженная работа по закреплению слышанного за день и выполнению домашних заданий. Самым больным местом являлись математика, физика и химия. Но именно хорошее знание этих дисциплин закладывало основу для успеваемости по специальным предметам и, прежде всего, по артиллерии. Поэтому мы считали вполне оправданной строгую требовательность преподавателей к нам.

Преподаватель математики Зиновий Кругляков был небольшого роста, очень подвижный. Он носил потертый портфель, выглядел всегда серьезно, но был остер и меток на язык. Читал свой предмет, равняясь по самым слабым. Их он держал у доски до тех пор, пока те все не поймут. Успевающих спрашивал лишь тогда, когда приступал к разъяснению очередной теоремы. Хотя он был штатским, но требовал строгой дисциплины. И все же он считался всеобщим любимцем. Он убедил нас в том, что математика — основа артиллерийского дела и ее надо отлично знать. Мы полюбили этот предмет, так как Кругляков сделал его интересным. В его руках «сухие» цифры и формулы словно оживали. Многие уравнения и формулы я помню до сих пор.

Артиллерию нам преподавал бывший штабс-капитан царской армии Здоровченко. Свой предмет он знал отлично и умело передавал нам свои знания.

Преподаватель общей тактики Иваненко в первую мировую войну командовал пехотным полком. Выглядел он выше среднего роста, сутуловатым. Подпоясывался двумя сшитыми вместе солдатскими ремнями. Сначала мы считали тактику «сухим» предметом, но Иваненко сделал свои лекции настолько интересными, что мы слушали его, разинув рты. Основные положения он объяснял, оживленно жестикулируя, и даже не замечал, когда измазывался мелом от лысины до колен. Все приводимые им цифры и эпизоды мировой войны были поучительны и убедительно иллюстрировали основные положения уставов.

Особенно хорошо мне запомнился первый урок топографии. В классе чувствовался холод. Внезапно открылась дверь и вошел низкого роста седой и полный старик в военной форме. Встал за стулом у стола и поздоровался. Когда мы ответили на приветствие, он перекинул правую ногу через спинку стула и сел. Ни слова не говоря, выложил из кармана на стол две жестянки. Из одной взял четверть кусочка сахару и сказал, отправляя в рот: «Полезно». Из другой вынул папиросу и, беря ее в зубы, произнес: «Вредно, а в итоге — ничего».

Начался урок. Примерно через полчаса раздалась громкая команда:

— Встать! Выбрасывание рук вперед, вверх, вниз ... Делай. Раз ... два...

К этой «зарядке» он прибегал всегда, когда замечал, что кто-нибудь из курсантов дремлет. Генерал царской армии Радкевич после Великой Октябрьской социалистической революции перешел в Красную Армию. Свой предмет он преподносил очень наглядно. Был большим ревнителем спорта, ежедневно принимал холодные ванны. Этим и объяснялось, что он в свои восемьдесят лет еще ездил на велосипеде, выглядел очень живым и подвижным.

Немало с нами потрудились и строевые командиры. Они как заботливые отцы делились своими знаниями и опытом, неустанно занимались воспитательной работой. Командир батареи Гуданец и его преемники А. Селюков, И. Шелягин и Касьянов делали все, чтобы из нас получились достойные командиры-артиллеристы. Именно им мы обязаны правом считать себя артиллеристами.

Благодаря ближайшим помощникам командира батареи Б. Чуднову, И. Курбатову, Э. Метусу, Костенко, Эрайзеру и Панченко сухие фразы уставных положений как бы ожили. Их смысл и содержание становились понятными. С чувством признательности вспоминаю и преподавателя автотракторного дела Раммо, эстонца по национальности. Благодаря его стараниям и упорству, мы впервые в своей жизни запустили моторы.

Мы были не только учащимися, но и военными. За каждым из нас согласно месту в строевом составе батареи закреплялись оружие и амуниция. Разведчику, например, надлежало держать в порядке карабин, шашку, стереотрубу, компас, планшет и, конечно, коня и седло. А малейшее пятнышко на оружии или металлических частях измерительных приборов и упряжи считалось равнозначным незастегнутой пуговице или слабо затянутому поясному ремню, одним словом — неряшливостью.

И все же оставалось время и на самодеятельность, и на спорт. Среди курсантов имелись неплохие артисты, режиссеры, певцы, декламаторы. Своими силами устраивали спектакли, концерты, вечера отдыха и т. д. Хорошо запомнилась созданная и поставленная на сцене курсантами второй батареи инсценировка «Тревога». Помимо артистов в ней принимали участие даже наши кони Митька и Петька. Одна сложенная курсантами песня стала широко известной. Ее подхватили потом и на улицах Одессы.

Спортивные кружки, которыми руководили преподаватели Чикваидзе и Булкач, дали Красной Армии многих выдающихся офицеров-спортсменов, ставших впоследствии хорошими организаторами спортивно-массовой работы в воинских частях. Мы усердно занимались всеми видами легкой атлетики, увлекались футболом, пробовали силы в классической борьбе и тяжелой атлетике. Но все же видом спорта номер один являлся, понятно, конный спорт. Он требовал много времени и труда. Тренировки и выездка молодых лошадей шли по утрам до подъема, т. е. за счет сна. Самыми большими его энтузиастами были Н. Борисов, А. Канана, В. Кульватенко, Н. Магро, К. Паппа и автор этих строк. Умелыми специалистами и неутомимыми учителями оказались наш командир батареи А. Селюков, командиры







Л. Шифрин, Кауган и инструктор верховой езды М. Корниенко.

Наступила осень 1929 года. Все, чему нас со старанием и настойчивостью учили, было еще раз проверено на государственных экзаменах. Они показали, что четыре напряженных учебных года прошли не зря. Мы получили настолько основательные знания, что в дальнейшем многим из нас стало доступным высшее образование в военных академиях.

Школа заложила основу и нашим общественно-политическим знаниям, вооружила нас революционной теорией марксизма-ленинизма. С помощью политотдела школы, начальником которого был комиссар Я. Ф. Генин, партийной и комсомольской организаций, преподавателей социально-экономического цикла, мы стали смотреть на события общественно-политической жизни совсем иначе. Перед нами в полном свете предстала хищническая сущность империализма. Годы, проведенные в стенах военной школы, значили в нашей жизни очень много. В школе сформировались наши личности и характеры, развились способности. Мы стали сознательными защитниками идей коммунизма и социалистической Родины.

Я — кадровый командир

Десяти лучшим выпускникам дали право выбрать место службы. Я выбрал артиллерийскую бригаду, дислоцированную в Ленинградской области, и после отпуска прибыл туда, теперь уже как кадровый командир.

Штаб и некоторые подразделения бригады размещались в дачном поселке с множеством живописных парков, а также красивых дворцов, которыми еще недавно владели великие князья и царские придворные.

Казармы артиллерийской бригады находились неподалеку от вокзала. В штабе я встретил ранее прибывших сюда соучеников. Познакомились с заместителем начальника штаба Н. Горбуновым, затем с начальником штаба Р. Михайловым и, наконец, с командиром бригады И. Блюмом, который и определил для каждого из нас место службы.

Мне, Н. Борисову и А. Таткало повезло — мы получили назначение в учебный дивизион. Он размещался в здешних казармах, между тем как многие части бригады были разбросаны по городам и поселкам Ленинградской области.

Командир учебного дивизиона Лейнберг, эстонец по национальности, определил нас в батареи. Я попал во вторую батарею, которой командовал Сивков.

Командование и парторганизация бригады возлагали на нас, молодых командиров, большие надежды в боевой подготовке подразделений. Они со своей стороны делали все, чтобы мы по возможности быстрее «вросли» в семью командиров бригады и завоевали авторитет.

Проведенные зимой в районе Ропши боевые стрельбы оправдали надежды командования. Все воспитанники Одесской школы отлично справились со своими задачами.

В мае следующего года нашу артиллерийскую бригаду передали в состав Белорусского военного округа. Наше новое место дислокации находилось в районе Мозыря. Летом из Одесской артиллерийской школы прибыли еще молодые командиры. Теперь можно было завершить комплектование бригады и со всей энергией и напряжением взяться за учебу.

В первый год службы летние лагеря находились неподалеку от зимних квартир. Занятия проходили на местности в окрестностях казарм. Здесь, в Белоруссии, нас окружал великолепный ландшафт, очень похожий на пейзажи великого русского художника Шишкина.

Командование и парторганизация бригады старались по мере сил сделать уютней быт личного состава. Сообща мы благоустраивали окрестности казарм. На помощь пришли и заботливые руки жен командиров: на прикроватных тумбочках появились даже салфетки и вазы с цветами. На общественных началах организовали командирскую столовую, которой руководила женская комиссия. Ответственную должность шеф-повара заняла мать жены командира Ю. Сорокина. Кормили здесь всегда вкусно. Поэтому женщины, освободившись от возни на домашних кухнях, могли посвятить себя общественным делам, заниматься в различных кружках. Жены командиров Минченко, Сорокина, Таткало и Хаилова помогали ликвидировать – неграмотность среди бойцов-артиллеристов.

Все сообща взялись и за организацию культурного досуга. Выявление самодеятельных артистов дало поразительные результаты: нашлись мастера на все руки — от певцов-солистов до клоунов. Здесь вновь проявилась одаренность жен командиров. Клуб превратился в центр кипучей культурной жизни.

Оживились и спортивные дела, особенно конный спорт. Энтузиастами его стали в первую очередь воспитанники Одесской школы. Конным спортом мы занимались почти всегда, но теперь, когда вся бригада находилась в одном месте, численность любителей этого вида спорта изрядно увеличилась. По распоряжению комбрига выездкой и организацией соревнований занимались командиры ремонтной батареи, причем особенно значительный вклад в это внес мой заместитель Борис Регент.

Не пустовал также и стрелковый тир. Поэтому не приходится удивляться, что в соревнованиях команда наших артиллеристов часто одерживала победу над пехотинцами в стрельбе как из винтовки, так и из пистолета.

Из трудолюбивого и сплоченного коллектива бригады вышло немало талантливых артиллерийских командиров, занимавших в годы Великой Отечественной войны высокие посты. Например, артиллерийскими частями и соединениями командовали генерал-полковник артиллерии П. Ничков, генералы Ф. Дудинский, Горбунов, П. Артюшенко, Яровой и автор этих строк, полковники Ю. Сорокин, В. Холык, Р. Михайлов, Б. Регент, И. Толстопятов, А. Стайковский. Видную роль в артиллерийской промышленности играли Л. Гуревич, И. Каменский, В. Кульватенко и Тарабрин.

В Академии имени Ф. Э. Дзержинского

Артиллерийское дело — очень тонкое искусство. Его надо долго и основательно изучать, постоянно себя совершенствовать. В летние дни 1931 года я сдал в штабе военного округа предварительные экзамены и меня зачислили кандидатом для поступления в Артиллерийскую академию.

На следующий год летом пришел вызов: осенью явиться в академию для сдачи вступительных экзаменов. Экзамены я выдержал успешно и стал слушателем Артиллерийской академии РККА имени Ф. Э. Дзержинского. Такое счастье в нашей артиллерийской бригаде выпало еще на долю Л. Гуревича, В. Кульватенко, И. Каменского, Б. Регента, Ю. Сорокина и И. Толстопятова.

До начала занятий я получил еще одну радостную весть. Штаб Белорусского военного округа наградил меня за первое место в соревновании командиров батарей ценным подарком и нагрудным значком «За отличную артиллерийскую стрельбу».

Утром 10 октября 1932 года я вошел в здание академии через массивные дубовые двери. Как-то не верилось, что за высшим образованием сюда вправе теперь прийти сын батрака. Ведь некогда здесь учились только сыновья дворян и помещиков.

Уже после первых занятий нам стало ясно, что многие понятия лежат далеко за пределами наших познаний. Для учебы в академии нужно было иметь по меньшей мере среднее образование. Стало одолевать сомнение: сможем ли мы вообще осилить предлагаемые нам науки. Но и сдаваться тоже не думали. Начался поединок упорства и воли с тайнами науки.

Командование и парторганизация как на курсе, так и на факультете напряженно занимались учебными вопросами, оказанием помощи отстающим и поисками лучших методов. Не всегда все шло так, как хотелось бы. Например, над неуспевающими шефствовали наиболее способные товарищи. Правда, когда обе стороны прилагали старание, эта мера оказывалась эффективной. Но слишком часто получалось так, что всю ответственность сваливали на шефа. Личная же ответственность подшефного снижалась и польза, к сожалению, уменьшалась вдвое. В дальнейшем от этого метода пришлось отказаться.

Говоря о работе партийной организации, нельзя не сказать читателю о бессменном секретаре факультетского партбюро слушателе Михаиле Васильевиче Ростовцеве. Трудно сказать, чего больше имел этот удивительный человек — военной или партийной струнки. Откуда он брал нужные слова для каждого, известно только ему одному. Пять лет я проучился с ним в одной группе и видел, как учился и работал этот авторитетный, всеми уважаемый человек. А ведь условия для работы партийной организации были не из легких. Слушатели в академию поступали не ахти с каким образованием, а некоторые преподаватели, прямо скажем, судили о слушателях, выходцах из пролетарской среды, мерками старого, царского режима. Нужно было переломить такие предвзятые мнения и показать, что и представители рабочего класса способны одолеть интегралы и всякие другие премудрости артиллерийской науки.

Как не вспомнить здесь наши партийные собрания, куда приглашались и беспартийные преподаватели, когда обсуждалась успеваемость в той или иной группе, по той или иной дисциплине! И как было отрадно слышать, когда преподаватели, не верившие в способности слушателей, брали на себя социалистические обязательства о конкретной помощи слушателям.

В этом мы видели огромную заслугу партийной организации и нашего секретаря партбюро М. В. Ростовцева. Он всегда и во всем оставался принципиальным, справедливым, уравновешенным. А ему наряду с напряженной учебой — он, как и все мы, не ловил звезд с неба — удавалось кроме партийной работы принимать активное участие в общественной жизни, в спортивных соревнованиях. Все это принесло ему непререкаемый авторитет и уважение. Таким он остался и после окончания академии, таким его знают и сегодня те, кто с ним встречается.

Гораздо позже я узнал, что Михаил Васильевич — активный участник гражданской войны. Он тоже воевал с белогвардейцами под Каховкой и Перекопом.

Самым тяжелым для нас оказался первый учебный год. Голова раскалывалась из-за пробелов в образовании. Нередко засиживались до полуночи, роясь в учебниках. Зачастую бывало и так: отложишь в сторону со вздохом облегчения последнюю решенную задачу, подойдешь к кровати, чтобы завести будильник, и замечаешь — пора уже вставать! Так и идешь, не выспавшись, в академию. А надо было еще уделять время партийной и общественной работе. Я ведь был парторгом группы.

Профессора и преподаватели делали для нас все, что в их силах. П. Прохоров втолковывал нам до тех пор специальную теорию стрельбы, пока мы не уяснили каллиграфически написанных на доске формул. У А. Горохова хватало терпения по несколько раз объяснять конструкцию аппаратуры управления огнем зенитной артиллерии. Кстати, он впоследствии стал известен во всей армии как выдающийся ученый и талантливый генерал.

Большим специалистом в области внутренней баллистики считался Иван Граве. Окончив в 1900 году Михайловскую артиллерийскую академию, он с 1904 года преподавал в ней. В первые годы Советской власти до его сознания никак не доходил простой факт, что рабочие и крестьяне тоже могут приобретать высшее образование, как прежде сынки буржуазии. А впоследствии ему присудили за капитальный труд Государственную премию. С момента создания Академии артиллерийских наук И. Граве стал ее действительным членом.

А. Благонравов в прошлом тоже был царским офицером. В 1929 году он окончил Артиллерийскую академию, а в 1938 году получил ученую степень доктора технических наук и звание профессора. С 1943 года — действительный член Академии наук СССР. Он являлся также первым президентом Академии артиллерийских наук.

Таких энтузиастов своего дела, крупных специалистов мы в академии встретили много. Их упорство и привело нас к успешному окончанию учебы.

После первого учебного года жизнь стала несколько легче. Можно было опять серьезно заняться спортом. Помимо гимнастики, волейбола и баскетбола, я увлекся фотографией. Четыре года состоял членом редколлегии фотогазеты. Зимой часто проводил досуг на коньках или лыжах.

Так прошли пять напряженных лет учебы. Началась подготовка к государственным экзаменам. Они впервые вводились в академии вместо прежних дипломных работ.

В те дни в печати стали все чаще появляться сообщения о вредительстве, диверсиях и шпионаже. В академии состоялось общее собрание на тему о бдительности. Со слов комиссара академии Ф. Генина можно было заключить, что в нашем доме все в порядке.

В один из дней нас ошеломили газеты. В них сообщалось, что «раскрыт военно-фашистский заговор». Среди его участников назывались такие известные военачальники, как Якир, Уборевич, Корк... Позже объявили, что и маршал М. Тухачевский принадлежит к числу заговорщиков.

Росла тревога. Тем более, что и из академии исчез уже не один человек. На собраниях и политинформациях сообщали, что такой-то и такой-то тоже оказались «врагами народа». В стенах академии больше не появлялся и наш преподаватель немецкого языка Паукер.

Участились партийные собрания. Обсуждали жизнь и деятельность того или иного коммуниста, выясняли — не отклонялся ли от генеральной линии партии и служебного долга. На одном из собраний обсуждалось «преступление» кандидата в члены партии старшего лейтенанта Г. Филонова. Тот изложил свою биографию от прадедов до последних дней. Затем его спросили: — почему ничего не сказал об общении с врагом народа?

У Филонова от недоумения округлились глаза. И что же оказалось? Г. Филонов командовал группой мотоциклистов Ленинградского военного округа и после многодневного пробега по пересеченной местности доложил о результатах этого кросса заместителю командующего войсками Ленинградского военного округа командарму второго ранга Гаркавому. Впоследствии его арестовали как и многих других. Это-то и было «общением» Филонова с «врагом народа»!

Большинство коммунистов выступило в защиту Филонова и кандидатский билет остался при нем.

Пришел и мой черед держать ответ перед коммунистами.

Рассказал автобиографию. Стали задавать вопросы. Комиссар факультета майор Г. Одинцов поинтересовался, куда я ранен и почему в моем личном деле нет справки об этом? Слушатель академии И. Суслопаров хотел знать названия деревень, связанных с моим участием в боях на Восточном фронте, а также имя тогдашнего командира полка. Задано было и много других вопросов.

Я рассказал историю своего ранения и показал шрам. Есть ли справка в деле или нет, этого я не знал, поскольку личные дела нам не показывают. Суслопарову постарался объяснить, что был я в ту пору зеленым юнцом, боевые действия бросали меня в разные места и помнить все названия трудно. Описал внешность командира полка.

Дело принимало плохой оборот. Вдруг я услышал из задних рядов голос начальника академии А. Сивкова:

— Прошу слова.

Он опоздал к началу собрания и поэтому сел в последнем ряду.

Сивков спросил у Одинцова, запрашивал ли он архив о моем ранении. Оказалось, что нет. Суслопарову, служившему на Восточном фронте командиром, он задал тот же вопрос, который Суслопаров задал мне. Он тоже не помнил всех деревень.

Сивков сказал несколько крепких слов по этому поводу и закончил так:

— Товарищи, я командовал батареей в этом 2-м Красноуфимском полку и все, что говорил Ару о действиях полка, соответствует истине. Командиром и комиссаром полка, о котором говорил Ару, был Анфалов. Я нахожу, что к Ару пытаются предъявить беспочвенные обвинения.

На этом собрание закончилось. Мой партбилет остался при мне.

Такая тревожная и неуверенная обстановка мешала и распыляла внимание при подготовке к государственным экзаменам. Но в конце-концов прибыла экзаменационная комиссия, и меньше чем за месяц экзамены были сданы. Комиссия выехала с результатами в Москву, мы же остались ждать приказа.

На торжественном построении узнали, кто куда получил назначение. Мне предстояло выехать в Горьковское зенитно-артиллерийское училище. Я был рад, что вместе со мной туда же назначили литовца И. Жибуркуса.

Было время...

Февраль 1938-го. Утром на работе узнал, что ночью арестован командир первого дивизиона капитан В. Бахирев. Осталась жена с двумя маленькими дочерьми. Через месяц, тоже ночью, исчез преподаватель топографии капитан Пелнис и еще через некоторое время — преподаватель политической экономии капитан Полонский. Число «врагов народа» увеличивалось. Люди ходили встревоженные, стали избегать разговоров, боялись друг друга. С семьями арестованных перестали общаться. Начальник училища поставил их в известность, что квартиры придется освободить. На собраниях и собеседованиях говорилось, что арестованный оказался «врагом народа».

Все удивлялись, пожимали плечами и шептали: «Никогда б не поверил». Но находились и такие, кто еще вчера отзывался о человеке хорошо, а сегодня, когда тот ночью «исчез», говорили: «Я все время подозревал этого человека!» Такие ночные «исчезновения» происходили не только в нашем военном училище, но и повсеместно в Горьковском гарнизоне.

1 августа 1938 года в лагерях начальник училища полковник А. Глебов, его заместитель по хозяйственной части, я, а также другие командиры обсуждали текущие вопросы. Внезапно перед начальником училища появился курсант и спросил разрешения обратиться ко мне. Затем он сообщил, что комиссар училища майор Григорьев просит меня к себе. Комиссар жил в соседнем со мной доме. В дверях меня встретил Григорьев. Доложил о прибытии. Не подавая руки, он указал на дверь в следующую комнату. Когда я туда вошел, Григорьев закрыл дверь и сам остался за ней. С дивана поднялся знакомый мне уполномоченный НКВД и сунул под нос ордер на арест и обыск. Я ничего не видел, в глазах зарябило. Но когда он уцепился за пуговицу на нагрудном кармане моей гимнастерки, чтобы произвести обыск (там у меня хранился партбилет), я как бы очнулся, резко отступил на шаг...

Так все это началось. Я стал арестантом, одним из многих товарищей по несчастью. Почему? В чем меня обвиняли? Этого я не знал.

Только в ходе повторных допросов выяснилось, что я пал жертвой подлой клеветы, стоившей мне более года жизни.

За месяцы, проведенные в тюрьме, я видел разных людей. Были такие, которых тюремная жизнь окончательно сломила, лишив их человеческого достоинства. Но многие и в самой тяжелой ситуации остались мужественными, верными партии и ее идеям, хотя это и требовало от них большой стойкости характера.

Медленно, месяц за месяцем, прошел год однообразной монотонной жизни, изолированной от внешнего мира, Б один из дней мы прочли на подобранном с полу обрывке газеты, что идет война. По единственному названию населенного пункта поняли, что военные действия происходят на территории Польши.

В октябре 1939 года прибыло долгожданное постановление. Хотел прочесть его хладнокровно, спокойно от начала до конца, но не вытерпел, глаза волей-неволей скользнули вниз, чтобы увидеть последнюю строчку. Когда прочел: «Из-под ареста освободить», — тотчас стал расписываться, но стена была шероховатой и перо сломалось. Пока надзиратель ходил за новым пером, я прочел постановление от начала до конца. Заканчивалось оно так: «За отсутствием состава преступления дело прекратить. Ару из-под ареста освободить».

Лишь те, кто сам это пережил, смогут понять владевшие мною чувства. Человеческий язык слишком беден, чтобы выразить их словами!

Было уже позднее время. Я вышел на улицу. Стук тяжелых ворот за моей спиной доставил огромную радость. Я пешком потащился в город.

Но куда, к кому пойти, я еще не знал. Пошел на Грузинскую улицу, где жил прежде. Войдя в парадную, решил зайти к И. Жибуркусу. С ним я пять лет учился в академии, потом вместе служили и, к тому же он был из Прибалтики. Дверь открыла дочь Жибуркуса Соня.

— А папа дома? — спрашиваю.

— Папа! Иди сюда, тебя один дядя спрашивает, — позвала она отца.

Появился сам Жибуркус. Посмотрел на меня, не узнал. И не удивительно — борода, усы, одет подозрительно.

— Ваня! Ты не узнаешь меня, что ли?

— Карлуша!..

И мы очутились в объятиях друг друга.

Говорили долго, ведь событий и новостей накопилось немало. Сели ужинать. Перед сном я внимательно просмотрел газеты. Как и любого военного, меня интересовали события в Польше.

Назавтра я закончил все свои связанные с освобождением дела и побывал в политотделе училища. Там сказали, что мой партийный билет находится в политотделе Московского военного округа.

Поехал в Москву. В политотделе военного округа целый день искали партийный билет, но не нашли. Я стал нервничать. Наконец кто-то сообщил:

— Ваш билет все же должен быть на месте. Вам надо ехать обратно в Горький.

В конце концов все кончилось благополучно — партбилет снова у меня в руках!

14 октября 1939 года в Москве, в штабе командующего артиллерией Красной Армии я заполнял анкету. Здесь встретил многих товарищей по несчастью. Одним из самых близких среди них был соученик Николай Коноплев. Вечером я уже ехал на новое место, в Севастополь, старшим преподавателем в зенитно-артиллерийское училище.

Оттуда в мае 1941 года меня направили в создаваемое в Краснодаре зенитно-артиллерийское училище.