От	Евгений Дриг
К	Илья Вершинин
Дата	15.12.2004 20:19:00
Рубрики	Персоналии;

Когда, наконец, начало войны будет? :) (-)

---

---

От	Илья Вершинин
К	Евгений Дриг (15.12.2004 20:19:00)
Дата	15.12.2004 20:24:14

Титул оригинала

---

Титул оригинала:

Karl Aru
Suurtükväe-kindralmajor
SUURTÜKVÄLASENA SÕJATANDRIL
Kirjastus „Eesti Raamat“
Tallinn, 1967.

Перевод с эстонского Н. Михайловой
1977 г.

---

От	Илья Вершинин
К	Илья Вершинин (15.12.2004 20:24:14)
Дата	15.12.2004 20:28:38

Глава 4. В нашу жизнь снова вторглась война

---

В НАШУ ЖИЗНЬ СНОВА ВТОРГЛАСЬ ВОЙНА

Среди земляков

Уходят в прошлое события, которые еще вчера заполняли жизнь. На их место приходят новые дела и заботы. Но есть даты, оставляющие глубокие следы в памяти, Их невозможно забыть. Они всегда напоминают о себе. К таким датам относится 22 июня 1941 года — день вероломного нападения на нашу Родину фашистской Германии.

... Концерт закончился поздно. Но никто не торопился домой. Дни стояли жаркие, изнуряющие. Вечер выдался красивым и прохладным. Я гулял в живописном краснодарском парке. Дома тоже еще долго сидел у открытого окна, вдыхая свежий воздух, любуясь природой и южным небом. Оно здесь более звездное и темное, чем в Прибалтике.

В голове теснились мысли. Завтра выходной день, воинские части должны участвовать в спортивных состязаниях. Как-то наши себя покажут?

Утром, по пути к спортплощадке на берегу Кубани, мне встретился командир первой батареи А. Шапошников и попросил помочь ему выбрать в магазине радиоприемник. Подыскали подходящий. Вдруг услышали по радио речь Молотова. Война! В 4.00 фашистская Германия предательски напала на нашу Родину. Мурманск, Орша, Могилев, Смоленск, Киев, Одесса, Севастополь и многие другие советские города уже пострадали от налетов фашистской авиации.

В училище организовали митинги. Все ораторы — командиры и курсанты — выразили глубокое возмущение вероломным нападением фашистских войск, поклялись не щадя жизни защищать свободу и независимость Родины.

Через несколько часов части гарнизона заняли боевые позиции. Параллельно с учебой началась оборона Краснодара от налетов фашистской авиации. В то же время приходилось обезвреживать немало всяких шпионов и диверсантов, засылаемых врагом по воздуху.

На спортплощадке у Кубани шла как раз напряженная учеба, когда ко мне подошел начальник училища генерал-майор артиллерии Степанов. Он отозвал меня в сторону и спросил:

— Ты эстонец, а по-эстонски еще говорить не разучился?

— Давно не приходилось разговаривать с земляками. Но с языком впросак не попаду.

Генерал еще немного поговорил и ушел.

Приближался Первомай 1942 года. К этому времени я обещал принятый недавно первый дивизион, где не ладилось с учебой и дисциплиной, вывести в число лучших. Дел было невпроворот, так что я забыл о несколько странном вопросе начальника.

Однажды утром, подойдя к зданию училища, услышал позади себя гудок автомобиля. Обернувшись, увидел приближавшуюся автомашину начальника училища. Остановился в ожидании. Автомобиль подъехал к входу и генерал Степанов вышел. Пожимая одной рукой мою руку, он другой сунул мне в ладонь телеграмму. Я прочел ее и поднял вопросительный взгляд на генерала. Тот взял меня под руку:

— Это еще не все. Идем в кабинет. Я уже две телеграммы сунул под сукно, но после этой, последней, где требуют немедленно сообщить о выезде, уже ничего не поделаешь. Тебе придется ехать. А куда — решай сам.

В кабинете он показал еще две телеграммы. Их содержание удивило меня.

— Итак, куда едешь? — спросил генерал. — В Куйбышев или Свердловск?

— Если возможно, то в Москву.

— Через два часа будь готов. Адъютант заедет за тобой и отвезет на аэродром. В полдень вылетает самолет на Москву- А теперь иди и передай командование дивизионом своему заместителю. На это тебе десять минут. Ясно?

— Ясно, товарищ генерал!

— Благодарю за отличную работу по подготовке командиров! Желаю удачи в дальнейшей службе! В случае, если придется бить гитлеровцев, уничтожай их беспощадно и побольше. Еще раз много успехов и здоровья!

Он обнял меня, троекратно расцеловал по русскому обычаю и крепко пожал руку.

Я поблагодарил и заверил, что буду бить врага всеми силами души и оружия.

— Где бы ни был, — крикнул мне вслед генерал, — пиши!

Будучи на фронте, мы обменялись многими письмами.

Перед строем личного состава я сдал командование дивизионом и поблагодарил курсантов. Они, хотя и доставляли мне много тревог и хлопот, но теперь, в час расставания, поневоле защипало глаза от соленой слезы.

Аэродром. Взлет. Внизу видны поля, леса, населенные пункты. Чем дальше на север, тем больше снеговых пятен на поверхности земли. Вблизи Москвы самолет попал в туман и когда в четыре часа дня приземлились, наступала уже темнота.

Столица выглядела сурово и воинственно. На улицах виднелись противотанковые препятствия и рвы. Из щелей окон, забаррикадированных мешками с песком, во многих домах на окраине высунулись стволы пулеметов и орудий. Всюду затемненные окна. Людей двигалось мало, да и те в основном были военными.

В управлении кадров артиллерии завязалась дружеская беседа. Расспросив о житье-бытье в Краснодаре, о здоровье и настроении, начальник управления перевел речь на служебные дела:

— Уже несколько недель назад мы отправили приказ о назначении вас с повышением в одно из новых училищ.

— Генерал Степанов показал его мне лишь за пару часов до моего отъезда.

— Знаем. Он не хотел вас отпускать. А теперь получен приказ всех командиров-эстонцев направлять в Свердловск в Уральский военный округ для формирования национальных частей.

— Приказ есть приказ!

— Сегодня уже поздно. Идите в гостиницу и отдохните. Завтра утром придете за документами, а во второй половине дня — в путь. Направьте, пожалуйста, дежурного ко мне, я дам ему соответствующие распоряжения.

Минут через двадцать я шел к площади Коммуны, где находилась гостиница. Опять видел зенитные батареи и качавшиеся на тросах аэростаты.

Едва я получил в гостинице ключи от номера, как объявили воздушную тревогу, Решил, что проскользну в свой номер. Не вышло!

Девушки из ПВО преградили дорогу и заставили спуститься в убежище. Так и не удалось как следует отдохнуть.

На другой день к вечеру я отправился в путь. Впереди ждала встреча с земляками.

Я не мало слышал о ленинградской блокаде, но полного представления все же не имел. Картина, которую я увидел на вокзале в Ярославле, навсегда запечатлелась в памяти. На вокзал прибыл поезд с эвакуированными из Ленинграда. Крайне истощенные, с мертвенно бледными лицами люди, пошатываясь, брели за горячей водой. Некоторые из них падали по дороге, и только с помощью товарищей могли подняться. Но кое-где у вагонов лежали те, кому уже не суждено было подняться ...

Наш поезд покатил дальше. На станциях стояли эшелоны с оборудованием эвакуированных заводов. Навстречу мчались поезда с военной техникой. Всюду висели лозунги с призывами отдать все силы для разгрома фашистских захватчиков.

Настроение несколько поднялось, когда проезжали Киров. Здесь, в бывшей Вятке, я, зеленый гонец, начинал свою службу в армии!

Когда утром проснулся, с обеих сторон подступили Уральские горы. В глубоких лощинах и на северных склонах еще лежал снег. Вспомнилось, что я пересекаю границу Европы и Азии в третий раз: первый раз это было в гражданскую войну, второй — в мирное время. Почему-то тогда мне этот горный массив показался светлее по сравнению с его теперешним мрачным видом.

Поздно вечером поезд прибыл в Свердловск. В штабе Уральского военного округа оперативный дежурный оставил мои бумаги у себя и дал направление в гостиницу. Наутро я должен был явиться к начальнику отдела кадров артиллерии.

Утром выяснилось, что я назначен командующим артиллерией Эстонской стрелковой дивизии. Поблагодарил за доверие, но обратил внимание начальника отдела кадров на то, что подобное назначение оставит в моем продвижении по службе не пройденной такую важную ступень, как командование артиллерийским полком.

— Этот вопрос, — сказал начальник, — вам придется поднять самому перед командующим артиллерией округа, когда будете у него.

На столе зазвонил телефон, и я был приглашен к командующему артиллерией Уральского военного округа генерал-майору Одинцову. Одинцов? Знакомая фамилия. А если это мой сокурсник по Артиллерийской академии?

Но нет. Генерал выглядел гораздо старше и седым. После военных формальностей он подал мне руку и предложил садиться. Немного побеседовав на общие темы, он сказал:

— Возьмите, пожалуйста, блокнот и запишите некоторые вопросы. Прежде всего запомните, что вы идете в национальную часть, где состав офицеров, а также рядовых очень пестр по своему образованию, военному опыту и образу мыслей. Предстоит много работы. Большая нехватка учебных пособий, учебного оружия нет вовсе. Сразу же надо приступить к изготовлению деревянных ружей, гранат, даже малокалиберных пушек, достать для боевых стрельб макеты и другие пособия. Все понятно, вопросы есть?

— Есть два вопроса, вернее, просьбы.

— Пожалуйста.

— Товарищ генерал, прошу назначить меня не командующим артиллерией дивизии, а командиром артиллерийского полка.

Генерал встал из-за стола и назидательно произнес:

— Это что — возражение моему приказу? Вы не в курсе обстановки. Окончили академию и хотите стать командиром полка, а артиллерией дивизии пусть командует капитан с меньшим опытом и образованием?

— Что касается опыта, то я еще не командовал полком.

— Вы были в военном училище командиром дивизиона. Эта должность равнозначна должности командира артиллерийского полка.

— Только в отношении категории и оклада, а административные и хозяйственные вопросы совершенно иные, — осмелился добавить я.

— Эти вопросы решают помощники и заместители; важна боевая выучка. Что еще?

— Разрешите, товарищ генерал, добавить еще несколько слов. Я изложил свою просьбу с вашего разрешения, а вовсе не думаю поступить вопреки вашему приказу. Я — солдат и пойду туда, куда меня направят партия и правительство.

— Хорошо! Вторая просьба?

— Товарищ генерал, я узнал, что в районе Долматово живет моя тетка. В 1918 году мы вместе эвакуировались из Эстонии. Нельзя ли ее навестить до того, как явиться к месту службы? Больше двадцати лет не виделись.

— Двух дней хватит?

— Как прикажете, товарищ генерал!

Генерал нажал кнопку — вошел начальник отдела кадров. Указав на меня, генерал распорядился:

— На три месяца назначить командиром 779-го артиллерийского полка. Хочет ознакомиться с хозяйственными вопросами. Кроме того, дайте ему шесть суток для розыска родственников.

Когда начальник отдела кадров ушел, генерал пожелал мне успехов и попросил обождать, пока он позвонит и спросит, когда меня можно будет представить представителям ЦК КПЭ и Совнаркома Эстонской ССР, находившимся при Военном совете Уральского военного округа.

Минут через двадцать я уже предстал перед А. Веймером и А. Крессом. Они познакомили меня с ходом формирования 249-й Эстонской стрелковой дивизии, с созданием национальных частей и, в общих чертах, со всей обстановкой. Расставаясь, пожелали мне всего хорошего.

Поезд на Долматово отправлялся вечером. В пункт назначения я прибыл рано утром. Я знал, что тетя живет в колхозе имени Пушкина, но как туда добраться? Зашагал наугад — авось, встречу кого-нибудь, кто укажет дорогу. Меня нагнал человек в матросских клешах и черном бушлате. Я заговорил с ним. Оказалось, что и он направляется в тот же колхоз!

У первых домов Долматово встретили женщину. Она сказала, что до колхоза добрых двадцать пять километров, а здесь, в одном из домов, обычно останавливаются колхозники.

— Загляните туда, быть может что-нибудь и выясните.

В доме, который нам указали, нас встретила приветливая хозяйка.

— Да, из тех краев частенько у нас кто-нибудь останавливается, — пояснила она, — но сегодня, к сожалению, никого нет. Я все же сбегаю к сестре: колхозники иногда там тоже бывают.

Хозяйка вскоре вернулась.

— И там никого нет. Только девушка, что почту носит. Она зайдет сюда, может быть у нее разузнаете о ваших родственниках и знакомых.

Так оно и получилось. Моряк получил исчерпывающий ответ:

— Ваш отец писарем в ceльcoвeтe Я его хорошо знаю.

Моя тетя тоже живет там, возле самого колхозного клуба. Дочь ее якобы заведует клубом и одновременно работает в библиотеке.

— Когда вы их последний раз видели? — озабоченно спросил я. — Вдруг их там уже нет.

— Вчера только, перед тем, как приехать сюда, видела дочь!

— Чудесно!

Девушка сказала, что еще задержится в Долматово, но проводила до дороги, ведущей в колхоз.

Повернув назад, она весело крикнула:

— Я скоро догоню вас, я быстро.

Ей удалось нас догнать не так скоро. Только, когда мы возле самой деревни провалились сквозь весенний лед в реку, она дала о себе знать звонким смехом. Девушка с бугорка видела наше злоключение. Она показала моряку сельсовет, а мне — правление колхоза.

— Да, — сказали в конторе колхоза, — Юрманы жили здесь, но уже больше месяца как переехали в Долматово. Дочь не то первый, не то второй секретарь райкома. А что их здесь нет — это точно.

Ну что ты скажешь! Как же девушка-почтальон могла ошибиться! Посоветовали сходить к председателю колхоза — может быть она поможет добраться обратно.

Председатель выслушала мою историю и пообещала утром дать лошадь.

Отъезд немного задержался, так как в колхоз прибыла комиссия отбирать лошадей для армии. Наконец мы сели в сани и кучер, миловидная девушка, стала понукать лошадь. Погода стояла прекрасная, лошадь шла мелкой рысцой. Но через некоторое время я почувствовал, что девушка постепенно придвигалась все ближе и, наконец, прислонилась ко мне плечом и бедром. Черт знает, подумал я, возможно в этих краях принято, что инициатива принадлежит женщине. Бот ведь и председатель колхоза тоже женщина!

Девушка старалась словно бы отодвинуться от меня и как-то беспомощно проговорила:

— Лошадь отчего-то вся взмокла. Хотя воз и не тяжелый. Надо бы немножко отдохнуть.

Елки зеленые, подумал я, зарулила прямехонько в лес! Мало того, даже свернула немного в сторону от дороги за деревья. Затем спрыгнула с саней и дала сено лошади.

Я тоже слез. Что это? С моей стороны сани почти касались земли. Присел посмотреть и подозвал девушку. Вдвоем мы установили, что полоз с моей стороны загнулся внутрь.

— То-то я чувствовала, — воскликнула девушка, — будто меня кто-то все время тащит в вашу сторону!

Вот, оказывается, где собака зарыта! А я ведь чего только не подумал!

Чертовская история. Что теперь делать?

— А до Долматово еще далеко?

— Километров восемь. Но скоро, через три километра, будет деревня. Там моя тетя живет — возьмем новые сани и поедем дальше.

С трудом, кое-как дотянули эти три километра. Договорились, что оставшийся путь я пройду пешком, а пусть девушка останется ночевать у тетки. День уже клонился к вечеру.

Для военного пять километров пустяк. У первого встречного долматовца я узнал, где находится районный комитет партии. Там же по соседству должна жить моя тетя. Когда я входил в ворота, в голове мелькали всевозможные мысли, которые, как правило, появляются, когда предстоит встреча с родственниками после долгой разлуки. Узнаю ли я их? Помнят ли они меня?

Дверь открыла седовласая женщина. Спрашиваю:

— Здесь живут Юрманы?

— Да! Проходите, пожалуйста.

В комнате слева находилась большая русская печь, справа — объемистый ящик, напоминающий эстонский сундук. В простенке между окнами какая-то женщина заводила стенные часы, стоя на табурете. Седая женщина отступила на несколько шагов в глубь комнаты, все время пристально вглядываясь в меня.

— Нельзя ли увидеть Анну Юрман? — задал я новый вопрос, глядя на дверь в другую комнату.

Ответ был неожиданным:

— Я и есть...

— Тетя! — наконец узнал я.

— Боже мой! Карла! — воскликнула она, начала всхлипывать и заключила меня в свои объятия.

Когда мы немного пришли в себя, тетя повернулась к стоявшей на табурете женщине, наблюдавшей все это в замешательстве, и сказала дрожащим от волнения голосом:

— Карин, это же Карла, нукиский Карла!

Спустившаяся с табурета молодая женщина оказалась теткиной дочкой — той маленькой беспечной светловолосой девочкой, какой я ее помнил. Но сама она меня почти не помнила — знала больше со слов матери.

Так я вновь очутился в семье, где более двадцати лет назад научился открытыми глазами смотреть на мир. Только вот не было больше отца семейства Юри — человека, воспитавшего и научившего меня разбираться в запутанном лабиринте классовой борьбы. Он погиб в 1919 году в бою с белоэстонцами и войсками Юденича. Потом суровые годы унесли малышку Марту... В 1940 году, после восстановления Советской власти, тетя возвратилась в Эстонию, а год спустя вновь пришлось бежать от немецко-фашистских оккупантов. На этот раз далеко — за Урал...

Серебристо-серые волосы, скорбные складки на лице... Беды, выпавшие на долю этой женщины, так ее изменили, что в первый момент я не узнал в ней свою вторую мать...

За те считанные дни, которые у меня еще оставались, мы о многом поговорили. О моей жизни. О их жизни. О жизни моих родителей. Их у меня больше не было.

Мать уснула вечным сном в 1934 году...

Отец прожил после ее смерти еще пять лет. Все ждал и надеялся, что когда-нибудь сын вернется в отчий дом.

Может быть, мне посчастливится переступить когда-нибудь родной порог сестер!

Рождение артиллерийского полка

В коридоре штабного здания прочел на дверной табличке: «Начальник штаба дивизии А. Симcон».

Меня принял подполковник. Я доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей службы в качестве командира артиллерийского полка 249-й Эстонской стрелковой дивизии.

— Садитесь, пожалуйста. Сейчас позвоню командиру дивизии. Возможно, еще застану его до отъезда.

Так и получилось.

Табличка на двери гласила: «Командир дивизии А. Вассиль». Начальник штаба открыл дверь, спросил разрешения войти и затем посторонился, пропуская меня вперед.

— Товарищ подполковник! — доложил я. — Подполковник Ару прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!

Комдив встал и пожал мне руку. Поскольку я представился на эстонском языке, командир дивизии спросил:

— Значит, знаете эстонский?

— Я ведь эстонец, — ответил.

Потом рассказал о себе, а также получил представление о формируемой дивизии. О 779-м артиллерийском полку услышал лишь то, что им сейчас временно командует начальник артснабжения полка Ю. Лоотсар, комиссаром является военный инженер первого ранга А. Ломбак.

А в общем укомплектование полка идет туго — нет специалистов.

Меня представили также комиссару дивизии Н. Пуусеппу. Снова пришлось рассказать о себе от начала до конца.

Н. Пуусепп подчеркнул:

— Если возникнут трудности и неясности, обращайтесь ко мне.

Затем я побывал у начальника политотдела дивизии А. Раадика. Он рассказал о коммунистах и комсомольцах полка, охарактеризовал командиров дивизионов и сообщил некоторые другие сведения.

Время уже клонилось к вечеру, когда я вышел из штаба в сопровождении начальника отдела кадров капитана Шпоора. Встретивший нас у ворот офицер доложил, что ему поручено сопровождать меня в полк.

Офицер положил мой чемодан в небольшую рессорную коляску. Сам я предпочел идти пешком, чтобы ознакомиться с окрестностями. По дороге офицер рассказал немало интересного о жизни в полку и лагерях.

В отдалении показались одинокие строения и какие-то бугры. Последние, как объяснил мой провожатый, — землянки личного состава. Это и был лагерь.

Дорожка вывела нас к землянкам артиллерийского полка. Значит я, не откладывая, смогу познакомиться с условиями жизни бойцов. Поспешивший навстречу младший командир встал навытяжку и доложил, что первый дивизион находится на занятиях и что в дивизионе все в порядке.

Землянка имела около пятидесяти метров в длину и метров пятнадцать в ширину. В центре стояли опорные столбы с несущими крышу потолочными балками. Вдоль стен тянулся узкий проход, как бы окружая нары. Винтовки и шашки стояли в аккуратных пирамидах, тут же находились небольшие ящики для пистолетов. В комнатушках на торцах землянок были оборудованы канцелярии дивизионов и батарей.

Мой провожатый показал также, где расположен штаб полка. Он представлял из себя длинный барак, в одном конце которого размещался штаб артиллерийского полка, в другом — штаб 925-го стрелкового полка. Там же неподалеку стоял маленький бревенчатый домик, предназначавшийся для командира артполка.

Я отпустил офицера. Открыл дверь, увидел военного, сидевшего на койке у противоположной стены. Он был коренастый, крепкого телосложения, с трубкой в зубах и с чернявыми волосами.

Представился:

— Ару, назначен командиром артиллерийского полка.

— Ломбак, комиссар артиллерийского полка. Вот и прекрасно, жизнь теперь станет веселее. Там, пожалуйста, ваша койка, чемодан уже принесли сюда.

Да, чемодан стоял перед свободной койкой. Комиссар предложил мне стул, сам уселся снова на койку. В разговоре выяснилось, что на нашем жизненном пути было много схожего и у нас немало общих знакомых. Артур Ломбак тоже прошел гражданскую войну, сперва в эстонских, а потом в русских частях Красной Армии. Старый коммунист, военный инженер и бывалый артиллерист. Он, как и я, окончил Артиллерийскую академию, но только несколькими годами раньше.

Перед ужином зашел капитан Ю. Лоотсар. Он подробно рассказал о состоянии артиллерийского полка. Полка, собственно, еще не было. Не хватало половины командного и рядового состава, не имелось материальной части, оружия и другого снаряжения, а также учебных пособий.

Попросил его совместно с начальником штаба подготовить приказ о передаче полка под мое командование.

Вечером в столовой я познакомился с командирами стрелковых полков. Командиры 917-го и 925-го полков И. Ломбак и Г. Негго являлись кадровыми офицерами Красной Армии, командир 921-го полка О. Муллас пришел в Красную Армию из буржуазной армии Эстонии.

Лежа в постели, мы еще долго разговаривали с комиссаром. Радовались тому, что здесь, за Уралом, с помощью братских народов создаются эстонские национальные части для борьбы с немецко-фашистскими оккупантами. Но иногда возникали и тревожные мысли: все ли заслуживают доверия, не найдутся ли такие, кто в первый же удобный момент перебежит к гитлеровцам ...

— Да, — сказал комиссар, — предстоит большая воспитательная работа. Буржуазная антисоветская пропаганда дает кое-где себя знать, к тому же многие до прибытия сюда пережили бедственные дни. А в общем парни славные.

Утром, только я успел одеться, вошел начальник штаба Лайдо и доложил, что прибыло пополнение. Чудесно! Я смогу лицом к лицу встретиться с прибывшими.

— Добро пожаловать! — поздоровался с выстроившимися новичками. Но пробежав взглядом по строю, я оторопел. Передо мной стояли заросшие бородой, обносившиеся люди. Все говорило о прошедших трудных днях. В ходе собеседования выяснилось: все работали кто на стройках, кто на лесозаготовках, кто на шахте...

Посоветовался со своим заместителем по хозяйственной части о том, как в полку обстоят дела с баней, одеждой, питанием.

Из дальнейших расспросов также выяснилось, что большинство ранее служило в артиллерии. Четверо были связистами, остальные имели самые разные артиллерийские специальности.

— Товарищи! — обратился я к ним. — Прежде всего надо поесть. Но предупреждаю: знайте меру! Надо постепенно привыкать к нормальному питанию. Многие из вас, возможно, встретят друзей и знакомых, которые из добрых побуждений могут предложить вам добавку. Категорически запрещаю ее принимать, так как подобная доброжелательность может кончиться печально. Надеюсь, вы меня понимаете! Сходите в баню, побрейтесь, постригитесь, получите обмундирование. Одним словом, обратно вернитесь настоящими воинами!

С радостью заметил, что горькие складки на лицах стали понемногу разглаживаться.

— Прошу помнить: пушка — мощное оружие и артиллеристы должны быть дружной и слаженной семьей. Орудийный расчет, артиллерийская батарея, дивизион и полк могут по-настоящему бить врага только в том случае, если все будут действовать как одно целое. Вообразите, какая получится какофония, если каждый в оркестре будет дудеть по-своему! Без мастерства мы не сможем разгромить фашистов. Сил и успехов вам в этом! Вопросы есть? Нет. Итак, прошу действовать в соответствии с распоряжениями начальника штаба и дежурного.

Начались дни, заполненные кипучей деятельностью. Формирование — всегда напряженная работа и особенно в дни войны, когда неизбежно возникают разные трудности. Однако, благодаря находчивости и инициативе офицеров и солдат, мы преодолели их. Из дерева мастерили такие макеты, даже панорамы и окрашивали их так искусно, что выглядели как настоящие. Поскольку сразу перевести воинские уставы на эстонский язык было невозможно, то делали это по пунктам и параграфам, необходимым к ближайшему занятию.

В лагерь прибывали все новые офицеры и рядовые. Полк стал принимать надлежащий вид. Улучшилась строевая и боевая подготовка. О ней заботились командиры дивизионов О. Рандмер, И. Лумисте и Р. Линнас. Когда узнали, что нашего «старшего брата» — 7-ю стрелковую дивизию посетила комиссия Наркомата обороны во главе с Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым, то стали работать и учиться еще усерднее. Старались делать все, чтобы уровень нашей боевой подготовки не оказался ниже, чем в 7-й дивизии.

Однажды, когда я проверял строевую подготовку, во время перекура завязалась непринужденная беседа. Бойцы попросили рассказать о Красной Армии, о жизни в Советском Союзе. Спрашивали, когда дадут оружие и направят на фронт. С тех пор я старался использовать всякий удобный момент для разговора с людьми. Постепенно стали вырисовываться характеры людей. Многие из прибывших в полк получили боевое крещение в рядах 22-го Эстонского территориального стрелкового корпуса в первое военное лето. В те дни появился первый Герой Советского Союза из эстонцев Арнольд Мери. В полк пришли также бойцы истребительных батальонов и партизаны. Все они проявили высокое мужество в тяжелых оборонительных боях 1941 года.

В состав полка входили и те, кто прибыл из других частей Красной Армии. Но многих только что призвали на военную службу и они делали свои первые шаги в армии. Из них не все являлись убежденными советскими гражданами. Хотя большая часть призванных ненавидела гитлеровцев, но и к Советской власти относилась либо лояльно, либо, что греха таить, даже неприязненно. Сказалась жизнь в буржуазной Эстонии.

Полковому и дивизионным комиссарам В. Миллеру, В. Кихно и П. Кюннапуу, а также партийной и комсомольской организациям приходилось терпеливо воспитывать людей, день за днем помогать им избавляться от старых предубеждений, научиться по-новому смотреть на жизнь. Эта упорная политико-воспитательная работа строилась отнюдь не на песке. Как дом складывается по кирпичику, так и полк со временем сплотился в единую семью, в боевую единицу с высоким морально-политическим духом.

Настал час, когда нужно было показать, чему мы научились, чего достигли. 9 мая комиссия Наркомата обороны, возглавляемая маршалом К. Е. Ворошиловым, провела двухстороннее тактическое учение нашей дивизии. Подготовку артиллерии инспектировал генерал-лейтенант А. Сивков, бывший начальник Артиллерийской академии.

После учений генерал-лейтенант подробно проанализировал выявленные ошибки и недостатки, которые надо в ближайшее время устранить. Генерал не преминул отметить и хорошие стороны артиллеристов дивизии. Многим, подчеркнул он, стоило бы поделиться со своим опытом с другими.

В те дни прибыл новый командир дивизии генерал-майор Лембит Пэрн. Состоялся торжественный смотр. Полки прошли парадным шагом мимо почетной трибуны, на которой находились представители правительства Эстонской ССР и члены комиссии Наркомата обороны. Колонны твердо печатали шаг. Больше всего радовало то, что строй артиллерийского полка был признан лучшим.

В конце мая состоялись новые большие тактические учения дивизии, которыми руководили члены комиссии Наркомата обороны генерал-лейтенанты В. Мордвинов и А. Сивков, а также командир дивизии генерал Л. Пэрн. Проверив детально выполнение указаний, данных нам две недели назад, генерал-лейтенант Сивков остался доволен артиллеристами.

Прибыли орудия. От «сухих» занятий перешли к боевым стрельбам. Резко возросло усердие бойцов. Все понимали, что со стрельбами начался последний, решающий этап боевой подготовки.

Как-то раз начальник полигона всполошился. Стреляя прямой наводкой, орудийные расчеты, как правило, с первых же выстрелов разносили в щепки макеты танков. Начальник полигона в тревоге поспешил ко мне:

— Если и дальше так будут стрелять, у меня к вечеру выйдет вся летняя норма «танков»!

Условились, что будем стрелять снарядами замедленного действия — тогда они будут взрываться, лишь пробив макет танка.

Бывали и другие происшествия. Однажды устроили разбор занятий на привольной лужайке у березовой рощи. Впрочем, природа вообще щедро наделила здешние места красотой. В отдалении возвышались горы Урала. Искрящаяся словно бриллиант прохладная вода озер манила приятной свежестью разгоряченных учениями бойцов.

Во время разбора вдруг ко мне подскочил артиллерист с испуганным лицом:

— Товарищ командир полка! У нашего лейтенанта исчез конь...

— Как исчез? — удивился я. — Где?

— Прямо из-под ног куда-то девался, будто проглотил кто... Тут неподалеку, за рощей.

— А сам лейтенант?

— Остался там же в крапиве...

Послышались смешки. Мне самому с большим трудом удалось сохранить серьезный вид.

Я приказал начальнику штаба выяснить, в чем дело. К концу разбора к нам подошел офицер и передал просьбу начштаба прислать ему в помощь десяток человек и постромки.

Дело становилось все загадочней, и я решил сам сходить на место происшествия.

Все оказалось весьма просто. Выбрав прямой путь через двор бывшей здесь когда-то усадьбы, где теперь пышно разрослись бурьян и крапива, лейтенант, не ведая беды, наехал прямиком на скрытый в сорняках колодец. Конь грохнулся вниз, а седок застрял на прогнившем срубе.

Пришлось порядком потрудиться. Колодец был как-никак 6—7 метров глубиной. Спустили вниз двух человек, чтобы те протянули постромки под коня. Но не пробыв и нескольких минут в колодце, бойцы потребовали срочно вытащить их наверх. На дне колодца скопился болотный газ. Когда надели противогазы — дело сдвинулось и мы смогли начать подъем. Я тут же посоветовался с фельдшером, что следует предпринять, чтобы конь не вышел из строя. Когда, наконец, конь очутился на поверхности, ему сделали несколько уколов и затем поводили по лужайке, проветривая легкие.

Конь выжил. Рано утром я пошел на конюшню. Кризис, казалось, миновал — глаза у коня были ясные. Его окружили нежной заботой все, кто вытаскивал его из колодца.

Любовь к лошадям часто приводила меня на конюшню. Хотелось посмотреть и подумать, как можно еще лучше ухаживать за нашими четвероногими боевыми друзьями, этой неотъемлемой частью артиллерийского полка. Лошади, как и люди, имеют разные характеры. Одна не хочет мириться с уздечкой, другая — с седлом, у третьей антипатия к чему-нибудь еще. С так называемой выездкой лошадей нам пришлось потрудиться немало. Помнится, одна низкорослая упитанная вороная лошадка была столь строптивой, что никто не мог с ней справиться. Однажды зашла об этом речь с комиссаром.

— Не может быть, — усомнился он. — В наше время с лошадью не могут справиться?

Сунул трубку в рот, взял меня под руку и сказал:

— Пошли на конюшню, хочу сам на нее взглянуть.

Когда я показал ему это строптивое животное, он еще больше удивился:

— Не справиться с такой кошкой? Седлайте, ребята!

С помощью нескольких человек комиссар оказался в седле. Я посоветовал:

— Вынь трубку изо рта, не то зубы потеряешь.

Артур Ломбак куражился:

— Ну, это мы еще посмотрим!

Лошадь рванула голову вниз, вскинула зад, точно собираясь сделать стойку на голове и... ни нашего комиссара, ни даже седла на ней больше не было. Почти, как в ковбойском фильме.

Мы, конечно, расхохотались, однако комиссару было не до смеха.

Такие происшествия случались не раз. Однажды утром во время чистки лошадей я остановился возле красивого вороного коня.

— Под брюхом тоже чистите? — спросил я у бойца.

— Она не позволяет, — ответил красноармеец Арндт.

Показав, как это следует делать, я уже отходил от лошади, как получил такой пинок в грудь, что насилу устоял на ногах. Вальтеру Арндту пришлось немало потрудиться, чтобы укротить свою Малле.

В конце концов из строптивых получились дисциплинированные артиллерийские кони, но для этого потребовалось продолжительное, терпеливое и «индивидуальное» обучение.

В начале июня у нас сменился командир дивизии. Лембита Пэрна перевели командовать 7-й дивизией, а к нам прибыл подполковник Карл Кангер, коммунист с 1917 года. Во время гражданской войны он сражался в рядах эстонских частей Красной Армии, участвовал в боях вплоть до разгрома Врангеля в Крыму.

Описание нашей жизни в дни формирования было бы не полным, если ничего не сказать о том, как мы проводили свой досуг. Поскольку все части дивизии размещались неподалеку друг от друга, то наиболее крупные мероприятия проводились в масштабе всей дивизии. По инициативе политработников были выявлены силы, способные участвовать в художественной самодеятельности, в спорте и т. п. В субботние вечера и по воскресеньям над лагерем звучали эстонские народные песни, веселая музыка. Бойцы отплясывали народные танцы, играли в различные игры. Нас не редко одаривали своим искусством артисты, певцы, композиторы и другие участники Государственных художественных ансамблей Эстонской ССР.

Хорошо пели наши парни! Особенно запала в душу одна из песен. Я попросил своего вестового Вахера ее записать. Слова песни «Далеко, далеко, где дом мой родимый...» перенесли меня в родные места... Пели много — и в строю, и, в часы отдыха. Подходя к лагерю, всегда можно было услышать удалую солдатскую песню. Ребята чистосердечно признавались, что песня помогает им развеять тоску по дому.

В выходной день 9 августа 1942 года полк принимал присягу. В Красной Армии день принятия присяги всегда считался важным событием и его до сих пор проводят с особой торжественностью. Мы в полку готовились к этому дню напряженно и долго. Когда я рано утром совершил небольшой обход, меня повсюду встречали ослепительная чистота, украшенные зеленью землянки и свеженаписанные лозунги.

В 10 часов вся дивизия была построена. Перед подразделениями — покрытые красным сукном столы. На них списки и письменные принадлежности. Звучат торжественные слова присяги...

После того, как весь личный состав полка закончил торжественную церемонию, я выступил перед строем с первой более или менее длинной речью на эстонском языке, поздравив всех с принятием присяги и выразив уверенность, что полк подготовится к предстоящим большим делам.

Продолжалась упорная учеба. Особое внимание уделялось взаимодействию различных родов войск. Командование дивизии решило за каждым стрелковым полком закрепить один дивизион артполка. Так командир полка и командир дивизиона скорее найдут общий язык, что очень важно в боевой обстановке.

В путь!

Теплым августовским утром, когда группа командира дивизии собралась на опушке леса для занятий, сам командир явился к нам с загадочным выражением на лице.

— Новость вы, конечно, уже слышали? — начал он, поздоровавшись.

Мы недоуменно переглянулись. Нет, до нас не доходило ничего достойного внимания.

— Неужели? — удивился подполковник Кангер. — Новость большая и касается всех нас. Может быть, придется изменить весь план сегодняшних занятий.

Мы все еще ничего не понимали.

— Нашему «старшему брату», — сказал торжественно подполковник, — пришел приказ о выступлении!

Мы были ошеломлены. У каждого в сознании возникла цепь ассоциаций. Мне уже виделся военный эшелон, орудия на платформах, волнение лошадей, удалая солдатская песня...

Но почему же наша дивизия не получила такого приказа? Возможно, ее считают еще не созревшей для боевых действий?

Слова командира дивизии о том, что «видимо нам тоже следует в скором времени ждать такого приказа», положили конец пессимистическим мыслям. Теперь для нас стал самым важным вопрос: на какой фронт? Конечно, предпочитали поближе к границам Эстонии. Но положение на фронтах в те дни было очень сложным. Гитлеровцы изо всех сил рвались к Сталинграду. Возможно туда? А может на Ленинградский фронт, где фашисты зажали город в кольцо окружения? Догадки и споры длились бы долго. Но командир дивизии положил этому конец:

— Мы все равно ни к чему не придем. Надеюсь, через несколько дней получим более точную информацию. А сейчас приступим к занятиям.

В это тревожное время в круговорот мыслей о будущем неожиданно ворвалось прошлое. Мы собирались на разбор занятий на одной из высот. Рядом со мной остановился человек в звании майора и что-то спросил. Я был погружен в размышления, и вопрос прошел мимо моего сознания. Извинился.

— Я слышал, ваша фамилия Ару, — повторил майор. — Карл Ару, не так ли? Не служили ли вы во время гражданской войны в Эстонской дивизии?

— Да, я — Карл Ару и действительно служил в Эстонской дивизии.

— В Выруском полку?

— Да, в первой роте.

— А помните, как вы были ранены и кто вас перевязал? То был мой брат, Карл Эрмель!

Мы еще о многом успели вспомнить с А. Эрмелем, покуда не прибыл командир дивизии и не начался разбор занятий.

Возвратившись в штаб полка, я застал там много народу. Начальник штаба объяснил:

— Делились мнениями, почему нас на фронт не отправляют.

— Почему вам вдруг такой вопрос в голову пришел?

— Разве вы не знаете, что 7-я дивизия получила приказ о выступлении?

— Кто вам это сказал?

— Все знают.- Ребята то и дело допытываются: когда их отправят?

— Всему свое время, — я постарался ответить дипломатично. — Через полчаса пригласите, пожалуйста, ко мне командиров и комиссаров дивизионов, а также начальников служб.

Состоялся деловой разговор. Я попросил собравшихся успокоить людей. Никакой паники, уныния, обид! Куда и с какой целью направляется 7-я Эстонская стрелковая дивизия — это военная тайна. Надо разъяснить всем, что маневры и перегруппировки совершаются под покровом строгой секретности и о них знают лишь немногие, чтобы через шпионов они не стали достоянием врага. И еще: нельзя забывать о перегруженности железной дороги в настоящее время, может быть, нецелесообразно передислоцировать две дивизии одновременно. Командование убеждено, что эстонские дивизии будут действовать вместе. Придет время и мы тоже получим приказ о выступлении. А пока всю энергию надо направить на повышение своего боевого мастерства, а не на пустые догадки.

На другой день я обошел дивизионы. Кое-что можно было бы организовать еще лучше — на это и обратил основное внимание. Комиссар полка А. Ломбак в свою очередь с комиссарами дивизионов и секретарями первичных парторганизаций батарей подвел итоги социалистического соревнования между дивизионами, поставил на повестку дня новые не терпящие отлагательства вопросы.

Все это принесло свои плоды: занятия опять стали проходить «с огоньком», строевая песня звучала так, будто в легких силы прибавилось. С особым рвением учили и повторяли все то, что связано с передвижением войск по железной дороге.

Примерно через месяц после того, как отбыла 7-я дивизия, пришлось и нам двинуться в путь. Погрузка прошла четко и организованно. Казалось, что у людей силы умножились. И хотя мы полюбили место, где родилась наша 249-я Эстонская дивизия, нас впереди ждали леса и озера родной стороны и башни, заметные издали с моря и суши, как поется в песне. Они ждали и звали нас к себе.

Под стук колес мы мчались на запад. 7-я Эстонская дивизия дислоцировалась под Егорьевском, близ Москвы. Куда лежит наш путь? Позади осталась Волга. Потом дежурный по эшелону сообщил: пункт нашего назначения — станция Коломна.

Артиллерийский полк разместился в деревне Щурово в четырех километрах от Коломны, на берегу Оки. Мне подыскали комнату в доме Бирюковых. Знаменитый дом! Сын хозяев в первые дни войны геройски погиб в воздушном бою и ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. А решением местного исполкома улицу, на которой стоял дом Бирюковых, назвали его именем.

В конце сентября нам сообщили приятную новость: на базе обеих эстонских дивизий приказом Наркома обороны формируется Эстонский национальный корпус. Чудесно! Наша ударная мощь возрастет еще больше!

Полк получил полное боевое снаряжение. С новыми тягачами дело поначалу не ладилось. Лес вблизи артиллерийского парка день и ночь гудел от запускаемых моторов. Не хватало водителей. Их пришлось готовить, что называется, на ходу. Много хлопот доставляли маленькие сибирские лошади, которых солдаты прозвали «сибирскими кошками». Они никак не хотели примириться с людьми и уздечкой. Для их маленьких копыт пришлось мастерить специальные подковы.

Наконец все трудности преодолели; как боевая техника, так и лошади стали послушны людям. Полк вышел на тактические учения в полном составе и оснащенный боевой техникой, соответствующей требованиям времени.

В памяти остался еще один знаменательный день в истории дивизии и полков: 18 октября им вручили боевые знамена. Личный состав торжественно поклялся сражаться под ними до последнего вздоха, пронести их с честью через огонь войны до дня победы.

В конце октября мы снова оказались на колесах. Ехали все дальше на запад, все ближе к фронту, но только медленно. На Калининский фронт направлялись крупные силы. А так как наш корпус входил в резерв Ставки Верховного Главнокомандования, мы должны были уступать зеленую улицу другим частям и эшелонам с боеприпасами.

Поэтому 25-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции застала нас в пути. В рамках возможного старались отметить этот великий праздник. В вагонах шли оживленные разговоры. Вспоминали, как трудовой народ России высоко поднял боевое знамя Великого Октября, как в рядах Красной Армии в годы гражданской войны мужественно защищали Советскую власть и эстонские красные полки. Теперь вновь пришлось взять оружие в руки, чтобы защищать завоевания Октября от немецко-фашистских оккупантов.

Поскольку Эстонский корпус, начиная с 7 ноября, был включен в состав действующей армии, то на праздничном столе появились полагавшиеся фронтовые «сто грамм»...

Чем ближе к фронту, тем чаще эшелон начинали беспокоить фашистские самолеты. Но зенитный огонь и наши юркие истребители не давали причинить нам вред.

Станция Селижарово — пункт нашего назначения. Фашистские самолеты становились все активнее. Воздух сотрясался от разрывов бомб. Приходилось неоднократно прерывать разгрузку. Горячее дыхание войны многих коснулось впервые...

Выгрузившись, полк сосредоточился в четырех километрах от станции, в лесу правее Андреапольского шоссе. Поступили сообщения о первых потерях...

Закончив ночью разгрузку, артиллерийский полк вместе с другими частями дивизии наутро двинулся походным порядком в направлении Андреаполя. Все ближе к фронту. Раскисшая дорога не баловала ни людей, ни лошадей, ни технику. Но в следующую ночь ударил мороз и принес с собой гололед, окаменевшие ухабы дороги. Стали ломаться колеса орудий и фургонов. От непосильной тяжести появились потертости у лошадей. У бойцов рвалась раньше обувь. И все же полк успел к 19 ноября сосредоточиться в районе, расположенном в восьми километрах от Андреаполя. Моторизованные подразделения прибыли раньше и успели уже приспособить для жилья землянки фрицев. Даже дымок вился над трубами...

Неожиданность

Утром 20 ноября, разрешив со своим заместителем по хозяйственной части ряд неотложных вопросов и поручив начальнику штаба проверить второй и третий дивизионы, я сам собрался заглянуть в первый дивизион, попавший в сравнительно худшие условия. Он расположился в лесу, под открытым небом, тогда как другие воспользовались землянками, покинутыми гитлеровцами. Поэтому меня интересовало, как дивизион устроился.

Вышел из штаба. Но не успел сделать нескольких шагов, как подкатила машина и из нее выскочил командующий артиллерией нашего корпуса полковник Н. Ефременко. Он, кстати, с первых дней войны находился на фронте, участвовал в тяжелых боях под Москвой, командовал полком и бригадой противотанковой артиллерии. Мы, артиллеристы, получили от него много дельных указаний для борьбы с гитлеровцами.

Я доложил полковнику о прибытии полка и о его действиях в настоящий момент.

— Хорошо, хорошо, — проговорил Ефременко. Мне показалось, что его не очень интересует жизнь полка сейчас и что он озабочен чем-то другим.

— Знакомтесь, подполковник Пайс, командир 23-го артиллерийского полка, — представил Ефременко вышедшего из машины и остановившегося рядом офицера.

Я подумал, что они приехали проверять результаты социалистического соревнования между артиллерийскими полками корпуса, или ставить боевую задачу. Но полковник Ефременко положил мне руку на плечо и сказал:

— Передавайте полк сразу же подполковнику Пайсу, а сами поедете со мной и примете 23-й артиллерийский полк.

Я онемел, пригвожденный неожиданностью к месту. Полковник постарался дать мне время, чтобы придти в себя:

— Идемте, заглянем в дивизионы. Акты будут составлены и подписаны позже. С какого дивизиона начнем?

— Если позволите, товарищ полковник, то в том порядке, в каком они прибыли сюда, — с третьего.

— Хорошо, показывайте дорогу, — согласился Н. Ефременко.

После доклада командира дивизиона Р. Линнаса, полковник заходил в землянки, задавал присутствовавшим кое-какие вопросы и, посмотрев в один-два канала ствола карабинов, передавал оружие подполковнику Пайсу. Казалось, что они и вправду проверяют результаты соревнования.

Когда мы оказались в расположении первого дивизиона О. Рандмера, я удивился. За короткий промежуток времени, словно по мановению волшебной палочки, здесь выросли новые удобные землянки. Гости тоже не смогли скрыть своего изумления.

Полковника Ефременко позвали к телефону. Возвратившись, он поманил нас за собой. По дороге в штаб полка объяснил:

— Меня в срочном порядке вызывают к командиру корпуса. Сейчас еду. А вы сегодня же уладьте все дела. Завтра утром, товарищ Ару, поезжайте и примите командование 23-м артиллерийском полком.

Уладив все дела, мы предстали перед командиром дивизии полковником А. Сауэсельгом.

Не успели мы на другой день уехать, как в дивизии был получен приказ о выступлении. Еще не легче! Если аналогичный приказ получен и 7-й дивизией, я сиротливо буду смотреть вслед уходящим колоннам. Все же, добравшись под густым снегопадом в штаб 23-го артиллерийского полка, я с чувством облегчения узнал, что там ничего еще не слышно о выступлении.

Там, где раньше жил прежний командир полка, меня уже ждал с ужином его ординарец Эльмар Юрр. Наскоро поев, я на грузовике поехал к командиру дивизии. Путь оказался очень тяжелым. Был уже вечер, дороги совсем замело снегом. Пришлось двигаться необычно: напарник водителя, лежа на капоте, показывал фонариком дорогу.

Прибыв в Захаркино, я направился к командиру дивизии. Им оказался уже знакомый мне полковник А. Вассиль. Потом я представился его заместителю по политической части
(Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1942 года в Советской Армии был упразднен институт комиссаров. Прим. авт.) подполковнику А. Рауду и начальнику политотдела А. Иллиссону. Выяснилась и причина моего перевода. В 23-м артиллерийском полку имели будто бы место некоторые инциденты среди старших офицеров. А подобные явления могли на фронте обернуться неприятностями.

Наконец я представился командующему артиллерией дивизии подполковнику И. Мяэ. Завязалась продолжительная беседа. Он охарактеризовал командный состав полка, а также уровень боевой подготовки. Пообещал на другой день придти и представить меня командирам дивизионов и начальникам служб.

Командиры дивизионов произвели хорошее впечатление. В. Ханнула из первого дивизиона был опытным офицером-артиллеристом. В первое военное лето он участвовал в боях с гитлеровцами в рядах 22-го территориального стрелкового корпуса. Командир второго дивизиона А. Поолус, бывший до войны преподавателем в военной школе, оказался одним из грамотных офицеров-артиллеристов. Он тоже сражался в рядах 22-го территориального стрелкового корпуса. Третьим дивизионом командовал А. Ленк, спокойный, серьезный и знающий офицер.

Замполит майор А. Тетсов, по образованию танкист, выделялся уравновешенным, сдержанным характером.

Хозяйством полка ведал Я. Пыдер. По специальности — артиллерист; в буржуазной армии служил в береговой батарее. Его в шутку называли Пыдра-Яаном. Слыл большим знатоком в хозяйственных вопросах.

Потом я подробно ознакомился с житьем-бытьем личного состава полка и с уровнем боевой подготовки.

В те дни поступали хорошие вести с полей гигантского сражения на Волге. На рассвете 19 ноября Советская Армия под Сталинградом перешла в наступление и зажала группировку отборных гитлеровских войск в огромный «котел».

В то же время войска Калининского фронта прорвали оборону фашистов и в результате ожесточенных боев окружили их великолукскую группировку, продолжая наступать в направлении Новосокольников, Немецко-фашистские войска напрягали все силы, чтобы ликвидировать прорыв наших войск и разорвать кольцо окружения вокруг Великих Лук. Поэтому 249-ю Эстонскую дивизию перебросили на подступы к Холму, чтобы на этом участке лишить врага возможности контратаковать правый фланг нашей ударной группы. Обстановка здесь сложилась аналогичной Сталинградской битве, только в меньшем масштабе, поэтому великолукское сражение и называли сталинградским в миниатюре.

Мы получили топографические карты окрестностей Великих Лук, а солдаты — кое-какие сведения об истории города и его стратегическом значении. Для многих оказалось открытием, что дружеские связи города с эстонцами уходят корнями в далекое прошлое.

В старину эстонцы вели оживленную торговлю со своими восточными соседями — Новгородом, Псковом и с другими, более дальними городами и использовали Великие Луки как центр торговли на этом большом торговом пути. Основанные в IX веке, Великие Луки были Форпостом древней Руси на пути иноземных нашествий. В начале Великой Отечественной войны враг опять обрушил на город жестокие удары. Фашисты хозяйничали здесь по-зверски — многих горожан убили, а многих угнали в германское рабство.

Гитлеровцы судорожно держались за Великие Луки. И это понятно; треугольник дорог Великие Луки — Новосокольники — Невель имел большое стратегическое значение, позволял свободно маневрировать войсками. Поэтому гитлеровцы создали там мощные опорные пункты своей обороны, в «непреодолимости» которых они сами были твердо уверены. Немецко-фашистская печать и радио неоднократно подчеркивали, что Великие Луки — ключ от ворот Берлина, и сдать город значило открыть путь в Восточную Пруссию и Прибалтику ...

Беседы, проведенные политработниками, дали людям очень много. Великие Луки предстали перед бойцами в ином свете: советским войскам предстояло не только освободить этот древний русский город. Через Великие Луки открывалась дорога к родным местам.

Мы пережили волнующее событие. Я получил приказ построить полк. Выступил командир дивизии А. Вассиль и зачитал приказ о награждении орденами Советского Союза командира первого дивизиона В. Ханнула, командира второго дивизиона А. Поолуса и других за доблесть, проявленную в боях с немецко-фашистскими захватчиками летом 1941 года.

Отвечая на поздравления командира дивизии, орденоносцы поклялись сражаться в предстоящих боях, не жалея сил, и, если потребуется, отдать жизнь за свободу и независимость советской Родины.

Митинг прошел торжественно. Артиллеристы были горды, что среди них теперь есть люди, первыми в полку удостоенные орденов Советского Союза за боевые заслуги в Великой Отечественной войне.

Мы стали проводить интенсивнее боевую подготовку. Получили новый полевой устав пехоты. Особое внимание уделяли взаимодействию родов войск, в частности эффективной и постоянной артиллерийской поддержке пехоты и танков. Под знаком изучения нового полевого устава были организованы и занятия для командиров частей в масштабе дивизии. Их вел заместитель командира дивизии по строевой части подполковник A. Фельдман, ветеран гражданской войны и участник обороны Москвы. Я попутно познакомился и с командирами стрелковых полков. 27-м полком командовал подполковник Г. Кунд, воспитанник Интернациональной военной школы и уже участвовавший в боях с гитлеровцами. Командир 300-го полка подполковник
B. Вырк и командир 354-го полка подполковник А. Пехк тоже считались старыми фронтовиками. Во всяком случае, 7-я Эстонская дивизия имела отличных командиров полков.

Погода испортилась. Заунывно выла вьюга. Ежедневно приходилось старательно расчищать дороги, чтобы, получив приказ о выступлении, не увязнуть в снегу...

---

От	Евгений Дриг
К	Илья Вершинин (15.12.2004 20:28:38)
Дата	15.12.2004 20:40:51

Он что в артполк пополнение прямо из лагерей получал? (-)

---

---

От	Kazak
К	Евгений Дриг (15.12.2004 20:40:51)
Дата	16.12.2004 01:52:57

Это немножко не те лагеря. Это трудовые лагеря..

---

...Куда свели мобилизованных эстонцев и остатки из 22 корпуса. Кстати, судя по мемуарам, именно артиллеристы меньше других дезертировали и перебегали к немцам.

---

От	Евгений Дриг
К	Kazak (16.12.2004 01:52:57)
Дата	16.12.2004 09:56:57

Понял, спасибо.

---

>...Куда свели мобилизованных эстонцев и остатки из 22 корпуса. Кстати, судя по мемуарам, именно артиллеристы меньше других дезертировали и перебегали к немцам.

Интересно, почему?

С уважением, Евгений Дриг.
http://mechcorps.rkka.ru

---

От	Kazak
К	Евгений Дриг (16.12.2004 09:56:57)
Дата	17.12.2004 10:07:10

Это загадка покрытая мраком.

---

>Интересно, почему?

Если верить некоторым мемуарам, у артиллеристов был высокий корпоративный дух, они сильно держались друг за друга. То есть или все бежим, или все воюем. Например летчики 22 корпуса приняли решение бежать и ломанулись практически в полном составе. У артиллеристов, как я понял, настроения были - советская власть не сахар, но немцы хуже.

---

От	Илья Вершинин
К	Илья Вершинин (15.12.2004 20:24:14)
Дата	15.12.2004 20:26:49

3.Что дальше? Учиться!

---

ЧТО ДАЛЬШЕ? УЧИТЬСЯ!

Первые мирные годы

В Феодосии наша батарея заняла оборону на побережье. Мы не имели навыков стрельбы по подвижным морским целям, и поэтому напряженно учились, стараясь приобрести их. Уже на третий день после освобождения города мы смогли на практике проверить плоды своей учебы. В то утро наблюдатели из многих точек города, в том числе и с башни роскошной виллы владельца табачной фабрики «Стамболи» сообщили о появлении на горизонте какого-то судна. Командир батареи Бонич на НП встал за стереотрубу, посмотрел и приказал передать на все позиции, чтобы без его команды огонь не открывали.

Пароход приближался к бухте. Но вдруг он стал разворачиваться.

— Огонь! — скомандовал командир батареи. Снаряды легли близко от бортов.

А когда батарея открыла беглый огонь, пароход получил прямое попадание в носовую часть. На капитанском мостике подняли белый флаг и судно взяло вновь курс на гавань.

— Стой! Не стрелять!

Мы спустились в порт навстречу нежданным гостям. Пароход шел из Турции с заходом в румынский порт и на его борту не знали, что в Феодосии уже Советская власть. Пассажирами парохода оказались преимущественно коммерсанты и спекулянты с огромной грудой чемоданов. В них в изобилии лежало также ручное оружие...

Через некоторое время нашу батарею расквартировали в Симферополе. Сперва мы расположились в Сергеевке, потом в Красной Горке — это пригороды Симферополя. Батарею включили в состав дивизиона при 4-й армии. Дивизионом командовал Л. Бахвалов. Начались занятия мирного времени, усердное самоусовершенствование. Ведь в жизнь нашего молодого поколения вторглись тревожные дни двух революций, а затем суровые испытания войны. Дороги в школу пришлось заменить бесконечными военными тропами. И теперь, когда лучшие годы прошли на полях сражений, нами владело жгучее желание как-то наверстать упущенное время. Поэтому мы с большим рвением включились в культурно-просветительную работу. Наш драмкружок, кстати, показал бойцам и местным жителям даже «Женитьбу» Гоголя и другие довольно сложные сценические произведения и, нужно сказать, не безуспешно.

На седьмой день нового, 1921 года нашу батарею перевели в другой дивизион и направили под Керчь. А через два месяца мы были уже в немецкой колонии Ольгино в Северной Таврии. Штаб третьего легкого артиллерийского дивизиона 3-й Казанской стрелковой дивизии находился в то время в 20 км оттуда — в Большой Лепетихе.

Оставшееся позади суровое военное время наложило свою жестокую печать на экономику страны. Не хватало хлеба людям и угля заводам. Даже соль стала дефицитом. Мародеры могли за пуд ее получить четыре-пять пудов зерна. Кулаки имели зерна достаточно. Но они предпочитали скорее сгноить его в земле, чем дать своим пухнущим с голоду соседям.

Части Красной Армии, в том числе и наша батарея, активно помогали крестьянам. Везде, где останавливались, мы на своих лошадях пахали, сеяли, жали. В Ольгино мы выделяли часть своего продовольственного пайка голодающим Поволжья. В то время мы, по распоряжению местных властей, стояли на квартирах и питались у немецких колонистов, поскольку они отказались выполнять обязательный продналог. Вначале они относились к нам высокомерно, не желали разговаривать. Наш хозяин даже побил свою дочь за то, что она пришла к нам на вечер и танцевала с красноармейцами.

Вмешались коммунисты во главе с комиссаром В. Пичугиным. Они проводили широкую разъяснительную работу среди населения. Это способствовало установлению правильных взаимоотношений. И когда во время весенних полевых работ мы оказали им помощь, отношения между нами еще больше улучшились. Они убедились, что мы вовсе не грабители, как утверждали белогвардейцы. Нас стали лучше кормить и даже сажать за один стол с хозяевами. Девушкам не препятствовали больше ходить на наши вечера, и те охотно танцевали с нами.

Мирная обстановка позволила личному составу больше общаться между собой. Комиссар и парторганизация проводили мероприятия, в которых могла участвовать вся батарея. На фронте такие мероприятия проводились порознь, с небольшими группами. Мы ближе знакомились друг с другом, у многих из бойцов обнаружились незаурядные способности. Вспоминается такой случай. Как-то под вечер в воскресенье мы с Гришей Козловым вышли на улицу. По пути в красный уголок встретили Ваню Иванова, Колю Жежелева, Федю Иванова, Гришу Бабаева и других. В красном уголке вовсю старался командир орудия Афанасий Климов, упражняясь на гармошке.

— Ты чего здесь пиликаешь? — пошутил наш фуражир Гриша Бабаев.

— Ты и сам бы хотел попиликать, да не умеешь.

— Играю так, что ты рот разинешь и ноги сами в пляс пойдут!

— Ты? Не бреши!

— Спорим?

— Ладно. На что?

— На бочку вина, — предложил Бабаев.

— Согласен. По рукам!

Бабаев взял гармонь. Мы отлично знали, что он не играет. В батарее несколько гармошек, но он никогда не брал их в руки. С интересом наблюдали, что он станет делать.

Федя Иванов подталкивал меня:

— Грише просто вина попробовать хочется. У нашего хозяина есть небольшой бочонок
— купит и вместе с нами отведает как проигравший.

А Гриша уже перебирал лады. Аккорды звучали слаженно. И тут он растянул до предела меха и помещение наполнилось задорной мелодией «Яблочка».

Мы растерялись. Потом горячо аплодировали.

Климов «побит», но говорит, как бы утешая себя:

— Он же умеет играть только одну вещь.

— Хочешь, поспорим еще на один бочонок? — ответил Гриша.

Климов смолчал. Гриша заиграл снова. Его талант гармониста открылся во всей своей красе и силе. Звуки то текли потихоньку, то бушевали, то жалобно плакали, то выплескивались ликующей радостью жизни. Мы зачарованно слушали. Душа как бы стала богаче и шире.

Мало-помалу раскрывались внутреннее богатство людей, их таланты и способности. Нашлось немало музыкантов. Б батарейной канцелярии создали целый струнный оркестр — там каждый умел играть на нескольких музыкальных инструментах. А спортсмены! Когда нашу трехдюймовку надо было поднять на лафет, то стоило Л. Косолапенко приложить руки, как все сразу становилось на свое место. В поднятии гири ему не уступали Гриша Козлов, Ваня Иванов, Пантелей Гузей, а также автор этих строк. В Ольгино мы часто устраивали с крестьянами, приезжавшими на мельницу, соревнования по поднятию двухпудовой гири. В русской же пляске редко находился достойный конкурент А. Устинову.

Да, все, кто когда-то уверял меня, что в батарее славные ребята, оказались правы. Личный состав батареи был спаянным и дисциплинированным, с высокой сознательностью. Работа, которой изо дня в день с любовью и старанием занимались комиссар В. Пичугин и парторганизация, приносила свои плоды. Мы уважали своих старших товарищей во главе с новым командиром батареи Николаем Черкасовым. Ели с ними из одного котла вареную картошку, но когда дело касалось службы, не допускали панибратства, хотя в те годы отсутствовали некоторые воинские формальности. Например, командир мог отдавать приказания совершенно свободно, без приказного тона, и тот, кому он приказывал, мог тоже выслушивать их в вольной позе. Но приказание выполнялось обязательно и точно.

Командир батареи Черкасов на первый взгляд казался человеком суровым. На самом деле он был доброжелательным, справедливым и всегда готовым прийти на помощь. Не любил пустословия. Завоевал всеобщее уважение. На его широкоплечей крепкой фигуре форма всегда сидела аккуратно, лицо было тщательно выбрито.

Своеобразно в нашу жизнь вошел помощник командира батареи Александр Аржаев. Шло как-то собрание личного состава батареи. Вдруг рядом с президиумом открылась дверь и появился молодой человек в распахнутой шинели, под которой виднелась простая красноармейская форма. На голове буденновка, на ногах брезентовые сапоги. Спросив, кто командир батареи, он доложил о своем назначении в батарею. Комбатр представил его всему личному составу как своего помощника и затем разрешил идти устраивать свои дела. Но Аржаев предпочел остаться на собрании. Сняв головной убор, он сел на свободный стул около двери. Когда вокруг какого-нибудь вопроса возникал спор, он просил слова. Бодро вставал со своего места, откидывал назад длинные густые пряди волос и начинал говорить. Речь текла связно и толково. Уже в тот вечер он завоевал наше расположение. Позднее оказалось, что Аржаев кроме всего виртуозно печатает на машинке. Он мог разговаривать с тобой или петь, а его пальцы в это время отстукивали письмо...

Мы любили и уважали также ветеринарного фельдшера Петра Верхотурцева за его удивительную привязанность к лошадям. Он научил нас смотреть на боевого коня совершенно иными глазами — как на верного друга и помощника. Поэтому мы и отказывали нередко себе во многом, чтобы только лошадь была накормлена и отдохнула.

Человеком, который в батарее хорошо знал материальную часть орудия и артиллерийскую технику, считался Лукьянов. Он неустанно стремился сделать из нас мастеров своего дела.

Вскоре бойцы старших возрастов стали готовиться к демобилизации. Предстояло прощаться с теми, с кем делили лишения фронтовой жизни, горечь поражений и радость побед, кусочек хлеба и щепотку табака, — расставание с людьми, дружба с которыми закалилась в огне войны.

Утром, в день отъезда демобилизованных, батарея построилась. На правом фланге — командование, знамя и все отъезжавшие. Зачитывается приказ. Комиссар В. Пичугин благодарит демобилизованных от именит всего личного состава за самоотверженную борьбу по защите социалистической Родины.

— В том, что мы победили врага, в том, что только недавно вместе очистили страну от последнего ставленника капиталистов Врангеля, есть также большая доля вашего мужества и боевой отваги.

Комиссар заверил, что остающиеся в строю бойцы-артиллеристы не забудут былых сражений и сделают все для воспитания молодых бойцов в духе боевых традиций. Под конец комиссар от имени парторганизации, командования и всего личного состава пожелал отъезжавшим счастливого пути, успехов на трудовом фронте, достойных боевых побед.

— В добрый путь, дорогие товарищи!

Отъезжавших провожали всей батареей. Затем старшина повел строй демобилизованных на станцию. Многие, в том числе и я, тоже пошли с ними. Целый час до отъезда мы беседовали и вспоминали минувшие времена. Еще раз перед глазами прошли холодные пронизывающие ночи, когда за Васильевкой, будучи почти окруженными, мы добирались к своим. Вспоминали все это со смехом, но в то время нам было не до шуток. Тогда казалось, что за каждым кустом притаился враг, а малейший шорох — это шаги белогвардейца...

«А помнишь?», начинал кто-нибудь и опять оживали эпизоды фронтовых дорог, встречи с местными жителями, приключения с девушками. Было, что вспоминать.

— А помнишь, Карлуша, как ты из английского сукна сшил френч?

— Конечно! Сшил себе, а носили все, в том числе и ты, Гриша.

— Верно, — соглашается Гриша Козлов и добавляет: — В точности, как и с моими сапогами — все носили.

— А эта ежеутренняя потеха с портянками — кто проспит, тот весь день без них ходит, всем не хватало.

Кургашов не без ехидства спросил:

— А кому все-таки меньше всех удавалось портянками пользоваться? –

— Карлуше, конечно! Он же у нас был самый маленький и больше всех хотел спать.

Раздалась команда садиться в вагоны. Рукопожатия. Объятия. Повлажневшие глаза. И вот уже стали от нас удаляться боевые друзья Степан Черноок, Григорий Козлов, Федор Иванов, Иван Иванов, Афанасий Климов, Николай Голубев, Николай Жежелов и другие. Мы покинули станцию, когда поезд скрылся из виду.

Было бесконечно грустно, будто от сердца кусок оторвали.

Снова Феодосия и Симферополь

Постоянным местом дислокации нашей дивизии стал Крым. Наш артдивизион расквартировали в Феодосии. Во всем ощущались последствия трудных военных лет. На первых порах мы спали на холодном цементном полу. Нам пришлось приводить в порядок как свое жилье, так и канализацию, водопровод, кухни, столовые, конюшни ... Через некоторое время мы уже могли уютно сидеть в столовой и спать в кроватях на белых простынях.

Многие занятия, собрания и иные мероприятия проводились сразу для всего дивизиона. Это укрепляло дружбу и чувство коллективизма. Меня перевели в штаб дивизиона. Тут пришлось работать бок о бок с многими командирами. До этого я лишь слышал об отважном командире батареи Андрее Бобрике. Теперь этот ветеран войны командовал нашим дивизионом. Его заместителем был назначен Иван Бердников, тоже ветеран войны. Адъютантом дивизиона, т. е. начальником штаба, служил ранее знакомый мне стройный и симпатичный Владимир Кучбарский. Тут работали еще завхоз Леонид Уланов, начальник связи Сергей Исаенков, помощник завхоза Павел Зиновьев, писарь Федор Чертко и старший артиллерийский техник Яан Пух. Моим непосредственным начальником стал казначей-квартирмейстер Андрей Лисовский, рослый мужчина, с небольшими усиками и длинными волосами, носивший шинель до пят.

Занятия проходили теперь совершенно иначе. Примитивные средства военного времени — кулак, пальцы, спичечный коробок и т. д. — изжили себя. Их место при наблюдении и подготовке к стрельбе заняли такие оптические приборы, как стереотруба и буссоль. Старым воякам стоило немалых трудов отвыкнуть от укоренившейся привычки и переучиться. Поэтому не удивительно, что происходили прямо-таки курьезные случаи. Например, в летних лагерях в Дарнице под Киевом, стрелявшие зачастую забывали изменять угломер на 30-00, из-за чего пушки вместо того, чтобы быть нацеленными на полигон, глядели жерлами... на колокольню Киево-Печерской лавры. Та была хорошо видна. Назвав ее, уже не требовалось давать дополнительные уточнения наводчикам и поэтому большинство стрелявших командиров и выбирало в первую очередь именно эту колокольню точкой наводки.

К концу пребывания в летних лагерях проводились финальные соревнования между лучшими батареями. В одно лето в них принимала участие и наша батарея. Нашего командира Степана Сорокина отвели на НП с завязанными глазами. Главный судья снял повязки и быстро поставил задачу стрельбы.

— Задача ясна, — ответил Сорокин. — Разрешите выполнять!

Оглянувшись разок и чуть-чуть подумав, он стал передавать исходные данные. Кто победил, мы так и не узнали, поскольку после стрельб начальство уехало на разбор. Нам, однако, казалось, что «потерь» соседняя батарея имела больше, даже их командир выбыл из строя, получив «тяжелое ранение».

То, что наша батарея шла в числе лучших, показали соревнования командиров орудий и наводчиков. Каждая батарея выставляла одно лучшее орудие. Из него должны были кроме наводчика основного расчета стрелять и наводчики остальных орудий батареи. Стреляли прямой наводкой по крупной, нарисованной кругами, мишени. Вслед за сигналом руководителя соревнований командир орудия подавал команду на открытие огня. Первых четыре контрольных снаряда отстреливал наводчик основного расчета. По их результатам командир орудия определял окончательные исходные данные для стрельбы. Затем первый боевой снаряд отстреливал наводчик основного расчета, потом по очереди, по одному снаряду — остальные наводчики. Кто не успевал выстрелить в предусмотренное время, выбывал из соревнований.

Дело кончилось тем, что команду нашей батареи премировали двухнедельным отпуском, а командира орудия и наводчика основного расчета — именными карманными часами. Кстати, у нас наводчиком основного расчета был ветеран гражданской войны Л. Карнаушенко, который до того дня так и не смог толком овладеть грамотой. Но старый опыт все-таки не подвел!

Осенью 1924 года наш дивизион разместился в Симферополе. Там на его базе сформировали 3-й артиллерийский полк 3-й Крымской стрелковой дивизии (так переименовали после размещения в Крыму нашу 3-ю Казанскую стрелковую дивизию). Эта мера укрепила стрелковую дивизию, повысила ее боеспособность и подчеркнула важное значение артиллерии. Артиллерия становилась настоящим «богом войны». Командиром полка назначили прежнего начальника артиллерии дивизии Рашевского, бывший военный комиссар артиллерии дивизии В. Орловский стал военным комиссаром полка, а адъютант артиллерии дивизии В. Голушкевич — начальником штаба.

Кроме командования артиллерийского полка в комсостав вошли такие опытные командиры, участники гражданской войны, как Андрей Бобрик, Александр Верещетин, Антон Герасимов, Афанасий Климов, Петр Могилев, Степан Сорокин, Николай Старичков, Иван Шеленков, Михаил Котиков, Иван Польский и другие. Многие из них впоследствии окончили высшие учебные заведения РККА и выдвинулись на руководящие должности в Советской Армии. Военное образование получили также многие младшие командиры и рядовые бойцы. Немало из них заняли позднее ответственные посты в армии.

Остаюсь в артиллерии

Однажды октябрьским утром 1925 года меня вызвали в штаб полка. Конкретно и кратко, как это принято в армии, сообщили, что меня и еще десять человек направляют в Одесскую артиллерийскую школу. Через несколько часов мы уже сидели в вагоне и смотрели на убегавший назад красивый крымский пейзаж. Что скрывать, сердце тревожно щемило: примут ли? Все произошло так быстро, что не успели ничего освежить в памяти, не говоря о более тщательной подготовке. Особенно волновался Иван Гриненко. Суровая жизнь отпустила ему только одну зиму, чтобы ходить в школу.

Поезду не было дела до наших тревог. Он, постукивая колесами, приближал нас к Одессе. Мало-помалу мы успокоились и на остановках выходили ради любопытства взглянуть на окрестности. В Мелитополе купили арбузы. Пара стоила пять копеек. Они были до того велики, что до Одессы мы с ними так и не управились.

Утром перед нами предстала Одесса. На привокзальной площади нас заботило одно — где размещается артиллерийская школа и как туда добраться. Трамвайная остановка, которую нам указали, находилась сравнительно недалеко от вокзала. Выйдя из трамвая, мы начали искать военную школу. Когда подошли к большому четырехэтажному дому из красного кирпича, окруженному высокой оградой, Гриненко толкнул меня:

— Гляди, ограда-то из старинных пушечных стволов!

— Ну, тогда мы в правильном месте!

Остановились перед железными воротами. Пока вызывали дежурного, мы рассматривали свой новый дом. О том, что здесь действительно живут артиллеристы, убедительно говорили и стоявшие у главного входа пушки.

Пришел дежурный и провел нас на территорию школы. В глубине просторной площади возвышался большой корпус школьного здания. Мы обратили внимание на футбольные ворота по концам площадки. Справа мощеная булыжником дорога вела под арку, соединявшую главное здание школы с меньшей, трехэтажной постройкой. Параллельно дороге шел обрамленный живой изгородью асфальтированный тротуар, правее него находилась уютная площадка с фонтаном. С левой стороны, параллельно улице, тянулась липовая аллея со скамейками. Артиллерийский парк виднелся за плацем.

Благоговейно вошли в вестибюль, потолок которого опирался на беломраморные колонны. При виде блестящего как зеркало паркета мы еще больше оробели. Швейцар (старый царский генерал, как мы после узнали) чрезвычайно вежливо проводил нас в гардероб.

Справа, на табличке около двери я прочел: «Библиотека и читальный зал». Оставив шинели и чемоданы в раздевалке, мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж. В открытую дверь одной из больших комнат увидели накрытые к завтраку столы.

Нас направили в помещение дежурного офицера. Он предложил нам сесть, а сам куда-то позвонил по телефону. Вскоре вошли представители учебной и хозяйственной частей. Первым делом нас накормили завтраком. Потом представитель учебной части объяснил порядок проведения вступительных экзаменов и дал листочки с наименованиями дисциплин и фамилиями преподавателей, которые будут их у нас принимать.

Когда ждали преподавателя математики, мимо нас прошел строй курсантов. Впереди шагал с четырьмя треугольниками в петлицах старшина. Это был старшина второй батареи Федор Ромадин, как потом выяснилось. Здесь, забегая вперед, скажу, что через три года я сам стал старшиной той же батареи и так же вел строй курсантов в столовую.

Наконец пришел преподаватель математики 3. Кругляков. Ему мы сдали последний экзамен. Затем нас представили заведующему учебной частью Герасимову, которому мы и отдали экзаменационные листы.

При распределении я вместе с И. Гриненко и Г. Малеванчуком попал во вторую батарею. Там снова встретились со старшиной Ф. Ромадиным. По его распоряжению кладовщик выдал нам обмундирование и постельное белье, показал койки и представил командиру отделения, а также помощнику командира взвода. Должности младших командиров занимали курсанты четвертого курса или, как здесь называли, старшего класса. Надо сказать, что они хорошо справлялись со своими обязанностями.

Так начался новый период в моей жизни, путь в кадровые военные. Решился вопрос, который еще недавно волновал меня и моего друга Володю Семенова.

В школе существовали строгий распорядок и дисциплина. Все делалось точно по часам. Слово «подъем» таило в себе магическую силу. Если еще секунду назад повсюду царила мертвая тишина, то стоило этому слову слететь с уст дежурного, как школа молниеносно оживала. Все быстро вскакивали с постели, одевались и — в строй. Горе тому, кто опаздывал хотя бы на секунду, или спросонок до построения не успевал застегнуть все пуговицы, или затянуть ремень. В другой раз такого промаха больше старались не допускать. Слово «подъем» навечно въелось в память — я и сейчас еще могу вспомнить тембр голоса и интонацию того или иного дежурного, произносившего его.

Начались напряженные занятия. Советская республика, разумеется, не могла больше довольствоваться артиллеристами — мастерами спичечного коробка, военное дело тоже требовало современного уровня. Артиллерийское дело, военную топографию и тактику преподавали наряду с командирами Красной Армии также бывшие царские генералы и офицеры. Большинство курсантов имело низкий общеобразовательный уровень. Поэтому по вечерам в классах, лабораториях и читальном зале шла напряженная работа по закреплению слышанного за день и выполнению домашних заданий. Самым больным местом являлись математика, физика и химия. Но именно хорошее знание этих дисциплин закладывало основу для успеваемости по специальным предметам и, прежде всего, по артиллерии. Поэтому мы считали вполне оправданной строгую требовательность преподавателей к нам.

Преподаватель математики Зиновий Кругляков был небольшого роста, очень подвижный. Он носил потертый портфель, выглядел всегда серьезно, но был остер и меток на язык. Читал свой предмет, равняясь по самым слабым. Их он держал у доски до тех пор, пока те все не поймут. Успевающих спрашивал лишь тогда, когда приступал к разъяснению очередной теоремы. Хотя он был штатским, но требовал строгой дисциплины. И все же он считался всеобщим любимцем. Он убедил нас в том, что математика — основа артиллерийского дела и ее надо отлично знать. Мы полюбили этот предмет, так как Кругляков сделал его интересным. В его руках «сухие» цифры и формулы словно оживали. Многие уравнения и формулы я помню до сих пор.

Артиллерию нам преподавал бывший штабс-капитан царской армии Здоровченко. Свой предмет он знал отлично и умело передавал нам свои знания.

Преподаватель общей тактики Иваненко в первую мировую войну командовал пехотным полком. Выглядел он выше среднего роста, сутуловатым. Подпоясывался двумя сшитыми вместе солдатскими ремнями. Сначала мы считали тактику «сухим» предметом, но Иваненко сделал свои лекции настолько интересными, что мы слушали его, разинув рты. Основные положения он объяснял, оживленно жестикулируя, и даже не замечал, когда измазывался мелом от лысины до колен. Все приводимые им цифры и эпизоды мировой войны были поучительны и убедительно иллюстрировали основные положения уставов.

Особенно хорошо мне запомнился первый урок топографии. В классе чувствовался холод. Внезапно открылась дверь и вошел низкого роста седой и полный старик в военной форме. Встал за стулом у стола и поздоровался. Когда мы ответили на приветствие, он перекинул правую ногу через спинку стула и сел. Ни слова не говоря, выложил из кармана на стол две жестянки. Из одной взял четверть кусочка сахару и сказал, отправляя в рот: «Полезно». Из другой вынул папиросу и, беря ее в зубы, произнес: «Вредно, а в итоге — ничего».

Начался урок. Примерно через полчаса раздалась громкая команда:

— Встать! Выбрасывание рук вперед, вверх, вниз ... Делай. Раз ... два...

К этой «зарядке» он прибегал всегда, когда замечал, что кто-нибудь из курсантов дремлет. Генерал царской армии Радкевич после Великой Октябрьской социалистической революции перешел в Красную Армию. Свой предмет он преподносил очень наглядно. Был большим ревнителем спорта, ежедневно принимал холодные ванны. Этим и объяснялось, что он в свои восемьдесят лет еще ездил на велосипеде, выглядел очень живым и подвижным.

Немало с нами потрудились и строевые командиры. Они как заботливые отцы делились своими знаниями и опытом, неустанно занимались воспитательной работой. Командир батареи Гуданец и его преемники А. Селюков, И. Шелягин и Касьянов делали все, чтобы из нас получились достойные командиры-артиллеристы. Именно им мы обязаны правом считать себя артиллеристами.

Благодаря ближайшим помощникам командира батареи Б. Чуднову, И. Курбатову, Э. Метусу, Костенко, Эрайзеру и Панченко сухие фразы уставных положений как бы ожили. Их смысл и содержание становились понятными. С чувством признательности вспоминаю и преподавателя автотракторного дела Раммо, эстонца по национальности. Благодаря его стараниям и упорству, мы впервые в своей жизни запустили моторы.

Мы были не только учащимися, но и военными. За каждым из нас согласно месту в строевом составе батареи закреплялись оружие и амуниция. Разведчику, например, надлежало держать в порядке карабин, шашку, стереотрубу, компас, планшет и, конечно, коня и седло. А малейшее пятнышко на оружии или металлических частях измерительных приборов и упряжи считалось равнозначным незастегнутой пуговице или слабо затянутому поясному ремню, одним словом — неряшливостью.

И все же оставалось время и на самодеятельность, и на спорт. Среди курсантов имелись неплохие артисты, режиссеры, певцы, декламаторы. Своими силами устраивали спектакли, концерты, вечера отдыха и т. д. Хорошо запомнилась созданная и поставленная на сцене курсантами второй батареи инсценировка «Тревога». Помимо артистов в ней принимали участие даже наши кони Митька и Петька. Одна сложенная курсантами песня стала широко известной. Ее подхватили потом и на улицах Одессы.

Спортивные кружки, которыми руководили преподаватели Чикваидзе и Булкач, дали Красной Армии многих выдающихся офицеров-спортсменов, ставших впоследствии хорошими организаторами спортивно-массовой работы в воинских частях. Мы усердно занимались всеми видами легкой атлетики, увлекались футболом, пробовали силы в классической борьбе и тяжелой атлетике. Но все же видом спорта номер один являлся, понятно, конный спорт. Он требовал много времени и труда. Тренировки и выездка молодых лошадей шли по утрам до подъема, т. е. за счет сна. Самыми большими его энтузиастами были Н. Борисов, А. Канана, В. Кульватенко, Н. Магро, К. Паппа и автор этих строк. Умелыми специалистами и неутомимыми учителями оказались наш командир батареи А. Селюков, командиры







Л. Шифрин, Кауган и инструктор верховой езды М. Корниенко.

Наступила осень 1929 года. Все, чему нас со старанием и настойчивостью учили, было еще раз проверено на государственных экзаменах. Они показали, что четыре напряженных учебных года прошли не зря. Мы получили настолько основательные знания, что в дальнейшем многим из нас стало доступным высшее образование в военных академиях.

Школа заложила основу и нашим общественно-политическим знаниям, вооружила нас революционной теорией марксизма-ленинизма. С помощью политотдела школы, начальником которого был комиссар Я. Ф. Генин, партийной и комсомольской организаций, преподавателей социально-экономического цикла, мы стали смотреть на события общественно-политической жизни совсем иначе. Перед нами в полном свете предстала хищническая сущность империализма. Годы, проведенные в стенах военной школы, значили в нашей жизни очень много. В школе сформировались наши личности и характеры, развились способности. Мы стали сознательными защитниками идей коммунизма и социалистической Родины.

Я — кадровый командир

Десяти лучшим выпускникам дали право выбрать место службы. Я выбрал артиллерийскую бригаду, дислоцированную в Ленинградской области, и после отпуска прибыл туда, теперь уже как кадровый командир.

Штаб и некоторые подразделения бригады размещались в дачном поселке с множеством живописных парков, а также красивых дворцов, которыми еще недавно владели великие князья и царские придворные.

Казармы артиллерийской бригады находились неподалеку от вокзала. В штабе я встретил ранее прибывших сюда соучеников. Познакомились с заместителем начальника штаба Н. Горбуновым, затем с начальником штаба Р. Михайловым и, наконец, с командиром бригады И. Блюмом, который и определил для каждого из нас место службы.

Мне, Н. Борисову и А. Таткало повезло — мы получили назначение в учебный дивизион. Он размещался в здешних казармах, между тем как многие части бригады были разбросаны по городам и поселкам Ленинградской области.

Командир учебного дивизиона Лейнберг, эстонец по национальности, определил нас в батареи. Я попал во вторую батарею, которой командовал Сивков.

Командование и парторганизация бригады возлагали на нас, молодых командиров, большие надежды в боевой подготовке подразделений. Они со своей стороны делали все, чтобы мы по возможности быстрее «вросли» в семью командиров бригады и завоевали авторитет.

Проведенные зимой в районе Ропши боевые стрельбы оправдали надежды командования. Все воспитанники Одесской школы отлично справились со своими задачами.

В мае следующего года нашу артиллерийскую бригаду передали в состав Белорусского военного округа. Наше новое место дислокации находилось в районе Мозыря. Летом из Одесской артиллерийской школы прибыли еще молодые командиры. Теперь можно было завершить комплектование бригады и со всей энергией и напряжением взяться за учебу.

В первый год службы летние лагеря находились неподалеку от зимних квартир. Занятия проходили на местности в окрестностях казарм. Здесь, в Белоруссии, нас окружал великолепный ландшафт, очень похожий на пейзажи великого русского художника Шишкина.

Командование и парторганизация бригады старались по мере сил сделать уютней быт личного состава. Сообща мы благоустраивали окрестности казарм. На помощь пришли и заботливые руки жен командиров: на прикроватных тумбочках появились даже салфетки и вазы с цветами. На общественных началах организовали командирскую столовую, которой руководила женская комиссия. Ответственную должность шеф-повара заняла мать жены командира Ю. Сорокина. Кормили здесь всегда вкусно. Поэтому женщины, освободившись от возни на домашних кухнях, могли посвятить себя общественным делам, заниматься в различных кружках. Жены командиров Минченко, Сорокина, Таткало и Хаилова помогали ликвидировать – неграмотность среди бойцов-артиллеристов.

Все сообща взялись и за организацию культурного досуга. Выявление самодеятельных артистов дало поразительные результаты: нашлись мастера на все руки — от певцов-солистов до клоунов. Здесь вновь проявилась одаренность жен командиров. Клуб превратился в центр кипучей культурной жизни.

Оживились и спортивные дела, особенно конный спорт. Энтузиастами его стали в первую очередь воспитанники Одесской школы. Конным спортом мы занимались почти всегда, но теперь, когда вся бригада находилась в одном месте, численность любителей этого вида спорта изрядно увеличилась. По распоряжению комбрига выездкой и организацией соревнований занимались командиры ремонтной батареи, причем особенно значительный вклад в это внес мой заместитель Борис Регент.

Не пустовал также и стрелковый тир. Поэтому не приходится удивляться, что в соревнованиях команда наших артиллеристов часто одерживала победу над пехотинцами в стрельбе как из винтовки, так и из пистолета.

Из трудолюбивого и сплоченного коллектива бригады вышло немало талантливых артиллерийских командиров, занимавших в годы Великой Отечественной войны высокие посты. Например, артиллерийскими частями и соединениями командовали генерал-полковник артиллерии П. Ничков, генералы Ф. Дудинский, Горбунов, П. Артюшенко, Яровой и автор этих строк, полковники Ю. Сорокин, В. Холык, Р. Михайлов, Б. Регент, И. Толстопятов, А. Стайковский. Видную роль в артиллерийской промышленности играли Л. Гуревич, И. Каменский, В. Кульватенко и Тарабрин.

В Академии имени Ф. Э. Дзержинского

Артиллерийское дело — очень тонкое искусство. Его надо долго и основательно изучать, постоянно себя совершенствовать. В летние дни 1931 года я сдал в штабе военного округа предварительные экзамены и меня зачислили кандидатом для поступления в Артиллерийскую академию.

На следующий год летом пришел вызов: осенью явиться в академию для сдачи вступительных экзаменов. Экзамены я выдержал успешно и стал слушателем Артиллерийской академии РККА имени Ф. Э. Дзержинского. Такое счастье в нашей артиллерийской бригаде выпало еще на долю Л. Гуревича, В. Кульватенко, И. Каменского, Б. Регента, Ю. Сорокина и И. Толстопятова.

До начала занятий я получил еще одну радостную весть. Штаб Белорусского военного округа наградил меня за первое место в соревновании командиров батарей ценным подарком и нагрудным значком «За отличную артиллерийскую стрельбу».

Утром 10 октября 1932 года я вошел в здание академии через массивные дубовые двери. Как-то не верилось, что за высшим образованием сюда вправе теперь прийти сын батрака. Ведь некогда здесь учились только сыновья дворян и помещиков.

Уже после первых занятий нам стало ясно, что многие понятия лежат далеко за пределами наших познаний. Для учебы в академии нужно было иметь по меньшей мере среднее образование. Стало одолевать сомнение: сможем ли мы вообще осилить предлагаемые нам науки. Но и сдаваться тоже не думали. Начался поединок упорства и воли с тайнами науки.

Командование и парторганизация как на курсе, так и на факультете напряженно занимались учебными вопросами, оказанием помощи отстающим и поисками лучших методов. Не всегда все шло так, как хотелось бы. Например, над неуспевающими шефствовали наиболее способные товарищи. Правда, когда обе стороны прилагали старание, эта мера оказывалась эффективной. Но слишком часто получалось так, что всю ответственность сваливали на шефа. Личная же ответственность подшефного снижалась и польза, к сожалению, уменьшалась вдвое. В дальнейшем от этого метода пришлось отказаться.

Говоря о работе партийной организации, нельзя не сказать читателю о бессменном секретаре факультетского партбюро слушателе Михаиле Васильевиче Ростовцеве. Трудно сказать, чего больше имел этот удивительный человек — военной или партийной струнки. Откуда он брал нужные слова для каждого, известно только ему одному. Пять лет я проучился с ним в одной группе и видел, как учился и работал этот авторитетный, всеми уважаемый человек. А ведь условия для работы партийной организации были не из легких. Слушатели в академию поступали не ахти с каким образованием, а некоторые преподаватели, прямо скажем, судили о слушателях, выходцах из пролетарской среды, мерками старого, царского режима. Нужно было переломить такие предвзятые мнения и показать, что и представители рабочего класса способны одолеть интегралы и всякие другие премудрости артиллерийской науки.

Как не вспомнить здесь наши партийные собрания, куда приглашались и беспартийные преподаватели, когда обсуждалась успеваемость в той или иной группе, по той или иной дисциплине! И как было отрадно слышать, когда преподаватели, не верившие в способности слушателей, брали на себя социалистические обязательства о конкретной помощи слушателям.

В этом мы видели огромную заслугу партийной организации и нашего секретаря партбюро М. В. Ростовцева. Он всегда и во всем оставался принципиальным, справедливым, уравновешенным. А ему наряду с напряженной учебой — он, как и все мы, не ловил звезд с неба — удавалось кроме партийной работы принимать активное участие в общественной жизни, в спортивных соревнованиях. Все это принесло ему непререкаемый авторитет и уважение. Таким он остался и после окончания академии, таким его знают и сегодня те, кто с ним встречается.

Гораздо позже я узнал, что Михаил Васильевич — активный участник гражданской войны. Он тоже воевал с белогвардейцами под Каховкой и Перекопом.

Самым тяжелым для нас оказался первый учебный год. Голова раскалывалась из-за пробелов в образовании. Нередко засиживались до полуночи, роясь в учебниках. Зачастую бывало и так: отложишь в сторону со вздохом облегчения последнюю решенную задачу, подойдешь к кровати, чтобы завести будильник, и замечаешь — пора уже вставать! Так и идешь, не выспавшись, в академию. А надо было еще уделять время партийной и общественной работе. Я ведь был парторгом группы.

Профессора и преподаватели делали для нас все, что в их силах. П. Прохоров втолковывал нам до тех пор специальную теорию стрельбы, пока мы не уяснили каллиграфически написанных на доске формул. У А. Горохова хватало терпения по несколько раз объяснять конструкцию аппаратуры управления огнем зенитной артиллерии. Кстати, он впоследствии стал известен во всей армии как выдающийся ученый и талантливый генерал.

Большим специалистом в области внутренней баллистики считался Иван Граве. Окончив в 1900 году Михайловскую артиллерийскую академию, он с 1904 года преподавал в ней. В первые годы Советской власти до его сознания никак не доходил простой факт, что рабочие и крестьяне тоже могут приобретать высшее образование, как прежде сынки буржуазии. А впоследствии ему присудили за капитальный труд Государственную премию. С момента создания Академии артиллерийских наук И. Граве стал ее действительным членом.

А. Благонравов в прошлом тоже был царским офицером. В 1929 году он окончил Артиллерийскую академию, а в 1938 году получил ученую степень доктора технических наук и звание профессора. С 1943 года — действительный член Академии наук СССР. Он являлся также первым президентом Академии артиллерийских наук.

Таких энтузиастов своего дела, крупных специалистов мы в академии встретили много. Их упорство и привело нас к успешному окончанию учебы.

После первого учебного года жизнь стала несколько легче. Можно было опять серьезно заняться спортом. Помимо гимнастики, волейбола и баскетбола, я увлекся фотографией. Четыре года состоял членом редколлегии фотогазеты. Зимой часто проводил досуг на коньках или лыжах.

Так прошли пять напряженных лет учебы. Началась подготовка к государственным экзаменам. Они впервые вводились в академии вместо прежних дипломных работ.

В те дни в печати стали все чаще появляться сообщения о вредительстве, диверсиях и шпионаже. В академии состоялось общее собрание на тему о бдительности. Со слов комиссара академии Ф. Генина можно было заключить, что в нашем доме все в порядке.

В один из дней нас ошеломили газеты. В них сообщалось, что «раскрыт военно-фашистский заговор». Среди его участников назывались такие известные военачальники, как Якир, Уборевич, Корк... Позже объявили, что и маршал М. Тухачевский принадлежит к числу заговорщиков.

Росла тревога. Тем более, что и из академии исчез уже не один человек. На собраниях и политинформациях сообщали, что такой-то и такой-то тоже оказались «врагами народа». В стенах академии больше не появлялся и наш преподаватель немецкого языка Паукер.

Участились партийные собрания. Обсуждали жизнь и деятельность того или иного коммуниста, выясняли — не отклонялся ли от генеральной линии партии и служебного долга. На одном из собраний обсуждалось «преступление» кандидата в члены партии старшего лейтенанта Г. Филонова. Тот изложил свою биографию от прадедов до последних дней. Затем его спросили: — почему ничего не сказал об общении с врагом народа?

У Филонова от недоумения округлились глаза. И что же оказалось? Г. Филонов командовал группой мотоциклистов Ленинградского военного округа и после многодневного пробега по пересеченной местности доложил о результатах этого кросса заместителю командующего войсками Ленинградского военного округа командарму второго ранга Гаркавому. Впоследствии его арестовали как и многих других. Это-то и было «общением» Филонова с «врагом народа»!

Большинство коммунистов выступило в защиту Филонова и кандидатский билет остался при нем.

Пришел и мой черед держать ответ перед коммунистами.

Рассказал автобиографию. Стали задавать вопросы. Комиссар факультета майор Г. Одинцов поинтересовался, куда я ранен и почему в моем личном деле нет справки об этом? Слушатель академии И. Суслопаров хотел знать названия деревень, связанных с моим участием в боях на Восточном фронте, а также имя тогдашнего командира полка. Задано было и много других вопросов.

Я рассказал историю своего ранения и показал шрам. Есть ли справка в деле или нет, этого я не знал, поскольку личные дела нам не показывают. Суслопарову постарался объяснить, что был я в ту пору зеленым юнцом, боевые действия бросали меня в разные места и помнить все названия трудно. Описал внешность командира полка.

Дело принимало плохой оборот. Вдруг я услышал из задних рядов голос начальника академии А. Сивкова:

— Прошу слова.

Он опоздал к началу собрания и поэтому сел в последнем ряду.

Сивков спросил у Одинцова, запрашивал ли он архив о моем ранении. Оказалось, что нет. Суслопарову, служившему на Восточном фронте командиром, он задал тот же вопрос, который Суслопаров задал мне. Он тоже не помнил всех деревень.

Сивков сказал несколько крепких слов по этому поводу и закончил так:

— Товарищи, я командовал батареей в этом 2-м Красноуфимском полку и все, что говорил Ару о действиях полка, соответствует истине. Командиром и комиссаром полка, о котором говорил Ару, был Анфалов. Я нахожу, что к Ару пытаются предъявить беспочвенные обвинения.

На этом собрание закончилось. Мой партбилет остался при мне.

Такая тревожная и неуверенная обстановка мешала и распыляла внимание при подготовке к государственным экзаменам. Но в конце-концов прибыла экзаменационная комиссия, и меньше чем за месяц экзамены были сданы. Комиссия выехала с результатами в Москву, мы же остались ждать приказа.

На торжественном построении узнали, кто куда получил назначение. Мне предстояло выехать в Горьковское зенитно-артиллерийское училище. Я был рад, что вместе со мной туда же назначили литовца И. Жибуркуса.

Было время...

Февраль 1938-го. Утром на работе узнал, что ночью арестован командир первого дивизиона капитан В. Бахирев. Осталась жена с двумя маленькими дочерьми. Через месяц, тоже ночью, исчез преподаватель топографии капитан Пелнис и еще через некоторое время — преподаватель политической экономии капитан Полонский. Число «врагов народа» увеличивалось. Люди ходили встревоженные, стали избегать разговоров, боялись друг друга. С семьями арестованных перестали общаться. Начальник училища поставил их в известность, что квартиры придется освободить. На собраниях и собеседованиях говорилось, что арестованный оказался «врагом народа».

Все удивлялись, пожимали плечами и шептали: «Никогда б не поверил». Но находились и такие, кто еще вчера отзывался о человеке хорошо, а сегодня, когда тот ночью «исчез», говорили: «Я все время подозревал этого человека!» Такие ночные «исчезновения» происходили не только в нашем военном училище, но и повсеместно в Горьковском гарнизоне.

1 августа 1938 года в лагерях начальник училища полковник А. Глебов, его заместитель по хозяйственной части, я, а также другие командиры обсуждали текущие вопросы. Внезапно перед начальником училища появился курсант и спросил разрешения обратиться ко мне. Затем он сообщил, что комиссар училища майор Григорьев просит меня к себе. Комиссар жил в соседнем со мной доме. В дверях меня встретил Григорьев. Доложил о прибытии. Не подавая руки, он указал на дверь в следующую комнату. Когда я туда вошел, Григорьев закрыл дверь и сам остался за ней. С дивана поднялся знакомый мне уполномоченный НКВД и сунул под нос ордер на арест и обыск. Я ничего не видел, в глазах зарябило. Но когда он уцепился за пуговицу на нагрудном кармане моей гимнастерки, чтобы произвести обыск (там у меня хранился партбилет), я как бы очнулся, резко отступил на шаг...

Так все это началось. Я стал арестантом, одним из многих товарищей по несчастью. Почему? В чем меня обвиняли? Этого я не знал.

Только в ходе повторных допросов выяснилось, что я пал жертвой подлой клеветы, стоившей мне более года жизни.

За месяцы, проведенные в тюрьме, я видел разных людей. Были такие, которых тюремная жизнь окончательно сломила, лишив их человеческого достоинства. Но многие и в самой тяжелой ситуации остались мужественными, верными партии и ее идеям, хотя это и требовало от них большой стойкости характера.

Медленно, месяц за месяцем, прошел год однообразной монотонной жизни, изолированной от внешнего мира, Б один из дней мы прочли на подобранном с полу обрывке газеты, что идет война. По единственному названию населенного пункта поняли, что военные действия происходят на территории Польши.

В октябре 1939 года прибыло долгожданное постановление. Хотел прочесть его хладнокровно, спокойно от начала до конца, но не вытерпел, глаза волей-неволей скользнули вниз, чтобы увидеть последнюю строчку. Когда прочел: «Из-под ареста освободить», — тотчас стал расписываться, но стена была шероховатой и перо сломалось. Пока надзиратель ходил за новым пером, я прочел постановление от начала до конца. Заканчивалось оно так: «За отсутствием состава преступления дело прекратить. Ару из-под ареста освободить».

Лишь те, кто сам это пережил, смогут понять владевшие мною чувства. Человеческий язык слишком беден, чтобы выразить их словами!

Было уже позднее время. Я вышел на улицу. Стук тяжелых ворот за моей спиной доставил огромную радость. Я пешком потащился в город.

Но куда, к кому пойти, я еще не знал. Пошел на Грузинскую улицу, где жил прежде. Войдя в парадную, решил зайти к И. Жибуркусу. С ним я пять лет учился в академии, потом вместе служили и, к тому же он был из Прибалтики. Дверь открыла дочь Жибуркуса Соня.

— А папа дома? — спрашиваю.

— Папа! Иди сюда, тебя один дядя спрашивает, — позвала она отца.

Появился сам Жибуркус. Посмотрел на меня, не узнал. И не удивительно — борода, усы, одет подозрительно.

— Ваня! Ты не узнаешь меня, что ли?

— Карлуша!..

И мы очутились в объятиях друг друга.

Говорили долго, ведь событий и новостей накопилось немало. Сели ужинать. Перед сном я внимательно просмотрел газеты. Как и любого военного, меня интересовали события в Польше.

Назавтра я закончил все свои связанные с освобождением дела и побывал в политотделе училища. Там сказали, что мой партийный билет находится в политотделе Московского военного округа.

Поехал в Москву. В политотделе военного округа целый день искали партийный билет, но не нашли. Я стал нервничать. Наконец кто-то сообщил:

— Ваш билет все же должен быть на месте. Вам надо ехать обратно в Горький.

В конце концов все кончилось благополучно — партбилет снова у меня в руках!

14 октября 1939 года в Москве, в штабе командующего артиллерией Красной Армии я заполнял анкету. Здесь встретил многих товарищей по несчастью. Одним из самых близких среди них был соученик Николай Коноплев. Вечером я уже ехал на новое место, в Севастополь, старшим преподавателем в зенитно-артиллерийское училище.

Оттуда в мае 1941 года меня направили в создаваемое в Краснодаре зенитно-артиллерийское училище.

---