|
|
От
|
Елисеенко Алексей
|
|
|
К
|
All
|
|
|
Дата
|
25.09.2009 20:48:01
|
|
|
Рубрики
|
WWII;
|
|
Про "штадт-герой Либаву" и "..19 дивизию РОА"
Вообщем недельки две назад попался следующий текст.
Возможно он будет интересен как яркий образчик поствоенной пропаганды и non-SF.
«Голос Народа», 1952, №23 (73), 8 Июня (Мюнхен, ФРГ).
9 Мая 1945 года Германия капитулировала, и во всей Европе было сложено оружие. Война кончилась.
Только на одном клочке земли она продолжалась дальше: безнадеж¬но, упорно и несмотря ни на что. Либава, балтийский порт, отрезанный советскими войсками от остальной страны, продолжала защищаться с героизмом отчаяния, держаться во что бы то ни стало, чтобы дать воз¬можность уйти последним кораблям с беженцами, войсками и ранеными.
Части знаменитой 19-й дивизии РОА, Балтийский Добровольный легион - немцы, русские, латыши, защищали подступы к городу, с каждым днем отодвигаясь все ближе к морю. Каждый день к ним сквозь кольцо советских войск прорывались еще отдельные части, машины, телеги с беженцами. Каждый день из Либавского порта уходили в море караваны судов. Радиостанции всего мира кричали о мире, о подписанной капитуляции, о занятии союзниками побежденной Германии. А здесь, на этом последнем клочке земли, рвались снаряды, взрывались склады и в городе, который за последние 20 лет назывался «Спящей красавицей», существовали только три материальные ценности: спирт, табак и шпек. Жизнь и все остальное не стоили ничего.
Только когда держаться дальше не было уже никакой возможности, когда советские войска подошли уже к предместьям города, горели склады и из порта ушли последние пароходы с беженцами - горсточка пос¬ледних защитников Либавы оставила город. Либава была сдана только 7 Июня 1945 года. Месяц спустя. Немногие могут рассказать о ее конце.
Осенью 1945 года на каждом шагу приходилось встречать совершенно невероятные фигуры. Он тоже был одной из таких. Неимоверно высокий, бледный, узкий и худой, с маленькой белобрысой головкой. В гимназии его звали «глиста, упавшая в обморок». Теперь эта несуразная фигура была засунута в коротенькие, как калоши, солдатские немецкие сапоги, длинные и сборчатые, как гармошка, зеленые штаны и коротенький пиджачок лилового цвета. Рукава едва доходили ему до локтей, а сам пиджачок кончался выше талии. Узнать в нем, несмотря на весь «камуфляж», унтера можно было за десять верст, и он был очень озабочен этим.
- Вы не находите, что никто не может подумать, что я из армии?-спросил он, и пришлось поперхнуться, чтобы не разочаровывать его.
- Что Вы думаете делать, Костя?
- Поступлю на философский факультет. Что же еще делать?- гласил
неожиданный ответ. Я - один из четырнадцати. После Либавы... История - трагикомическая.
Бледные голубые глаза заблестели, он воодушевился и стал по обык¬новению размахивать руками.
- Понимаете - надо уже уходить. До последнего держались, но куда
там - большевики на улицах. Дым в городе - склады мы зажгли последними, а перед этим тащили все, кто только мог... Осталось семь или
восемь судов. И какие! То ли пароходишко, то ли корыто, важно, чтобы
абы как на воде держались... А капитан, немецкий моряк старый, настоящий морской волк, посмотрел на нас, сухопутную команду, презрительно сплюнул и говорит: «Ну вот что, ребята, теперь в море выходим, так
имейте в виду: снизу у нас - мины, сверху на нас - самолеты, а вообще
- шторма ждать надо. Против мин и самолетов нам делать нечего. Это
уж не от нас зависит. А насчет шторма и морской болезни, как вы есть
сухопутные крысы, так средство одно: напиться до изумления. Если у
кого пить нечего - пусть ко мне приходит». Было у нас достаточно -
только спирт, папиросы, да еще шпек брали со складов, остальное ни к
чему... Но первые двое суток не до питья было. Как вышли в море, как
пошли налеты и подводные лодки, и буря к тому же, капитан правильно
говорил... Да еще на такой посудине... Кто на палубе был, половину
поранило... Но, однако, кончилось. Вошли в шведские воды и встречаем шведский крейсер. Красавец! Сигналы, шлюпки, приглашает капитана. Вот, значит, встречаются два моряка, и происходит такой разговор.
Швед говорит: забирает он нашу флотилию, приводит в шведский порт,
там команду и войска, которые на судах находятся - интернируют и передают большевикам. Выслушал это наш капитан и отвечает спокойно: «Топите».
Стрелять, да еще по крейсеру, нам, понятно, нечем. На всей, с позволения сказать, флотилии вообще-то ни одной пушки. Не военные же суда. Подумал швед и говорит: хорошо, команду я вам оставлю, то есть ее интернируют, а потом на Родину вышлют. Только войска, которые на борту, будут выданы, поскольку дружественный нейтралитет с Советским Союзом и прочее. «Топите»,- отвечает наш капитан и смотрит на него в упор. Тут швед ударил кулаком по столу, встал, отдал честь и говорит: черт, мол, с вами. Я вас не видел - и вы меня не видели тоже. И мы разошлись, как в море корабли.
- Ну, ребята,- сказал наш капитан, когда вернулся,-теперь все позади, кончилось. Идем в Киль сдаваться и можем вздохнуть свободно. Ну, мы и вздохнули! Через несколько часов во всей флотилии ни одного трезвого человека не осталось. Спирт-то у всех был, и сам капитан угощал. И раненые, и здоровые, и команда вся... Так пили, как я еще никогда не видел. И вот в таком виде входит в Киль, занятый англичанами, флотилия совершенно пьяных судов.
Против всяких правил уличного движения. Бочки там какие-то срезали, суда идут и шатаются, а мы все - ей Богу - ходить уже не можем, больше на карачках ползаем и желаем сдаваться. А англичане не берут. Не желают принимать и все. Встали на якорь кое как на рейде, и вот вечером начинаем для развлечения иллюминацию. Палим в белый свет- из винтовок, пистолетов, ракеты пускаем - все, что было, расстреляли. Анг¬личане с берега смотрят и фильму крутят. Ну, прошли еще сутки. А через сутки, когда мы протрезвели и пришли в себя, то оказалось, что спирт весь выпит, а воды нет ни капли. Про воду мы совсем и забыли... При¬шлось выкинуть сигнал: «Судно терпит бедствие». Ну, тут уж англичане смилостивились, дали нам еще время очухаться и взяли в плен.
Но на этом трагикомедия кончается. Привезли нас в лагерь, неподалеку от Киля. Английский офицер, солдаты, очень вежливо и хорошо, и проволоки нет, как будто в деревне стоим в мирное время на постое. Через некоторое время приезжает советский офицер к нашему комен¬данту, которого мы сами выбрали. Тот ему заявляет: «Я с вами и разговаривать не желаю». Свистели, кричали, хулиганили, машину советс¬кую камнями забросали... Уехал.
Восьмого августа, через два месяца после нашего ухода из Либавы это было. Утром просыпаемся - и вдруг: пулеметы, танки, лагерь окружен. И тот же советский офицер - к нашему коменданту: «А теперь,-говорит,- господин капитан, вам придется со мною разговаривать».
Ну, тут началось... Кто успел покончить с собой, под машины кидались, на пулеметы шли... Остальных- на грузовики: и раненных, и живых... В лесу, на повороте с нашего и еще с двух, кажется, спрыгнуло несколько десятков человек... По ним стреляли. Четырнадцать ушло. Вот и я...
В этом году отмечалось повсюду семилетие со дня перемирия. Но мне кажется, что нужно отметить и 7 Июня. День, когда героический балтийский город, давший возможность еще многим сотням и тысячам людей спастись от болыиевицкого ада, был сдан своими последними защитниками. Их осталось немного. Костя был одним из четырнадцати".