Источник, я думаю, все угадают... В траншее сразу же сцепились врукопашную. Ромашкин стрелял из своего автомата экономными короткими очередями и все время с опаской думал: "Только бы патроны не кончились до срока". А немцы все выскакивали и выскакивали из-за поворотов траншеи, из блиндажей. И каждый раз Василий опережал их своими выстрелами, продолжая беспокоиться, что вот щелкнет затвор впустую и очередной гитлеровец всадит пулю в него. Сменить магазин было невозможно: вокруг метались, стреляли, били прикладами свои и чужие. Казалось, фашистов куда больше, чем наших. "И Караваев сказал: подошли немецкие резервы". Но люди в серых шинелях, такие медлительные и неуклюжие в своих окопах, сейчас вели себя как одержимые, бесстрашно бросались в одиночку на двоих-троих зеленых, матерясь, рыча, хватали их за глотки. И все же в этой кутерьме -- стрельбе, криках, топоте солдатских сапог и взрывах гранат -- Ромашкин услыхал слабенький роковой щелчок затвора, которого ждал. "Ну, вот и все, -- мелькнуло в усталом мозгу. -- Вот она и смерть моя..." Перед ним стоял, в очках, небритый, тощий, будто чахоточный, гитлеровец. Черный глазок в стволе его автомата показался Ромашкину орудийным жерлом. Мелькнул перед глазами огонь. Зазвенело в правом ухе. И... немец вдруг стал падать на спину, выронил автомат. Ромашкин оглянулся. Сзади оказался рябоватый -- лицо будто в мелких воронках -- красноармеец. Ощерив прокуренные зубы, он крикнул: -- Левашов моя фамилия! С вас причитается, товарищ старший лейтенант! - и побежал дальше. Ромашкин, торопясь, сменил магазин, огляделся: "Куда стрелять?" Но рукопашная уже кончилась, в траншее валялись убитые фашисты. Лежали они и наверху, недалеко от бруствера. А те, что отошли по ходам сообщения, злобно отстреливались из следующей траншеи.
