Полный зал напряженно внимает. Обвинительные речи с трибуны. Кто-то, впрочем, может вступиться. Ряд простых людей с суровыми лицами,
сидящих за столом. И все это - про него, понуро сидящего на скамье сбоку... Можно не сомневаться - решение будет суровое, но
справедливое. Нет, читатель, это не то, что ты подумал, а другая штука, знакомая кому-то по жизни, остальным - по "нашему старому
кино". Это собрание - партийное, комсомольское, профсоюзное, трудового коллектива, наконец. Самим теперь смотреть дико, а буржую
какому-нибудь показать - вообще ни черта не поймет. Впрочем, пока из-за океана не слышно жалоб на засилье советских фильмов,
разлагающее восточное влияние...
Зато у нас есть возможность смотреть фильмы и сериалы, в которых значительная часть действия разворачивается в зале суда, и есть
присяжные - в эпизодах, а то и в главных ролях. И нам, кажется, уже показали все подводные камни этого действа. От
хитрована-адвоката, запутывающего мозги всему жюри присяжных (или - прицельно - отдельным его членам). И до злобной мафии, которая
кого-то из присяжных шантажирует. Кажется, негодяй вот-вот уйдет от наказания. Или, наоборот, невиновный отправится на электрический
стул. Но в последний момент все заговоры рвутся и рушатся, и простой человек, которому общество доверило правосудие, побеждает -
ничего не поделаешь, хеппи-энд "неизбежен, как крах империализма".
Это действо стало привычным и оттого казалось понятным. Наверное, какой-нибудь американский журналист, которого в "великую эпоху"
провезли по заводам и фабрикам, так же привычно воспринимал торжествующие (или клеймящие) толпы рабочих в остановленных по такому
случаю цехах.
Однако привычка и понимание - вещи разные. И вроде бы простая вещь, но, будучи перенесена в иной контекст, поворачивается порой
совершенно неожиданным боком.
В прошедшие недели присяжные вынесли несколько диковинных приговоров, признав виновными и не заслуживающими снисхождения Игоря
Сутягина, Зарему Мужахоеву, обвинявшихся в убийстве Юшенкова. Демократическая общественность, по всей видимости ожидавшая от сего
пользительного нововведения мудрости и милосердия в особо крупных размерах, тихо ропщет.
Одновременно раздается недовольное ворчание и с другого фланга: суды присяжных выносят оправдательные приговоры в несомненных,
казалось бы, делах, и заведомые преступники избегают правосудия.
Впрочем, с подобными трудностями в России уже сталкивались в позапрошлом веке. Суды присяжных, введенные в соответствии с
утвержденными 20 ноября 1864 года судебными уставами, были склонны к вынесению приговоров оправдательных. Хрестоматийный пример -
оправдание в 1878 году Веры Засулич, стрелявшей в санкт-петербургского градоначальника Трепова. Присяжные отнюдь не ставили знак
равенства между "совершил" и "виновен". Правительство в дальнейшем вывело из ведения суда присяжных "политически значимые дела":
сначала - о политическом терроре, затем - "о проступках в печати" и так далее. В итоге в ведении присяжных остались исключительно
уголовные дела, лишенные политического или социального подтекста.
- В чем же дело? - раздаются встревоженные голоса. - Не заговор ли? Не подстроено ли все таким образом, чтобы дискредитировать новую
и прогрессивную форму и вернуть правосудие к привычному - судье и двум "кивалам", заседателям народным?
Похоже, все гораздо проще и сложнее одновременно.
Сама идея суда присяжных выросла из убеждения, что уважаемые граждане, члены общины, могут вынести верное суждение, руководствуясь
не только законами, но и здравым смыслом.
Тут есть два предположения.
Во-первых, само дело, предмет разбирательства, может быть изложено в доступной для коллегии присяжных форме.
Во-вторых, наличествует тот самый "здравый смысл", по английски - common sense. Но при переводе теряются оттенки. Слово "sense" в
одном из значений и есть "здравый смысл", в другом - "общая атмосфера"; "common" же означает "общий, общепринятый". То есть
предполагается согласие в общине по каким-либо важным вопросам.
Из сказанного следует, что суду присяжных подлежат прежде всего дела, относящиеся к жизни самой общины, при этом коллегия может
учесть какие-то важные обстоятельства, не нашедшие отражения в законах.
Но по мере просвещения и прогресса разумению простых граждан оказывается доступен все более широкий круг вопросов. Кроме того,
оттачивается сама процедура - от выбора состава коллегии до хода слушаний и вынесения вердикта.
Теперь впору задаться вопросом: а как с этим у нас?
Где "здравый смысл", он же "общепринятое понимание"?
Начать с того, что с "жизнью общины" не все ясно. Если я, отпахав с утра до вечера на работе, возвращаюсь в свой спальный район, то
где моя "община"? Кто меня должен судить "всем миром"? Казалось бы, этот вопрос снимается за счет унификации и стандартизации наших
жилищ и жизней. Но!..
Если бы в каком-нибудь из темных веков слушалось дело о колдовстве, какой вердикт вынесли бы присяжные? Большой вопрос - каково было
бы их "общее мнение"...
А теперь представьте себе современное дело, в котором фигурирует, скажем так, лицо некоренной национальности. Кто знает, какие жуки
ползают в головах наших сограждан. Вот говоришь с ним о погоде и огороде, и вроде все нормально, а потом - бац! - "Всюду евреи,
Лужков на самом деле Кац, Путин их, евреев, слушает, черные понаехали, их всех гнать надо!" И снова, как ни в чем не бывало, о видах
на урожай. И как определить это ДО формирования коллегии?
Насколько можно считать российское "общее мнение" "здравым", а "здравый смысл" - общепринятым?
Решение присяжных о виновности Заремы Мужахоевой объяснимо - "с террористами компромиссов быть не может!", но... Сначала в Моздоке
Зарема "отказалась от доведения преступного замысла до конца", потом в Москве всячески пыталась привлечь к себе внимание
неадекватным поведением, наконец, после ареста "активно сотрудничала со следствием". Казалось бы, наглядный пример: "Господа
террористы, есть шанс одуматься, и вам зачтется!" Наверное, среди террористов есть и такие, кто пойдет до конца, но, оказывается,
есть и склонные к колебаниям. Не знаю, смотрят ли сами "смертницы" телевизор, но те, кто их вербует и готовит, теперь используют
вердикт присяжных, чтобы объяснить: "Если что - пути назад нет!" И не знаю, что теперь думают о присяжных следователи ФСБ и
совпадают ли их "здравые смыслы".
Или другой пример - дела о терроре, слушавшиеся в прошлом году во Владикавказе. Обвиняемые - ингуши, присяжные - осетины. Теперь
очень трудно быть уверенным в справедливости приговоров. Здесь вообще большие сомнения вызывает использование такого, казалось бы,
прогрессивного инструмента, как суд присяжных. Застарелый этнический конфликт вряд ли прибавляет объективности.
Террор шагает по стране, и у граждан все больше шансов попасть под недреманное "контртеррористическое" око. Растущая ксенофобия во
многих регионах России создает группы "чужих", заведомо виноватых. Обстоятельства, лежащие вне следственной и судебной системы,
могут превратить суд присяжных из орудия справедливости в свою противоположность.
И дело не столько в поиске "чужих" (ведь не только за террор судят), сколько в общем одичании. Тараканы-то в головах разные бывают.
Вот недавно на Кавказе расследовали причины авиакатастрофы, закончившейся гибелью экипажа. Сотрудники наземных служб пеняли на НЛО -
и были оправданы, вопреки материалам экспертиз. Что поделаешь, в "летающие тарелки" у нас верят больше, чем в сопромат.
Остается смириться и ждать. Или ждать, не смиряясь. Такие действительно сложные изобретения, как ракеты или суды, не сразу выходят
"на режим" - неизбежны аварии и катастрофы. Важно извлекать их них уроки, так сказать, на "техническом" уровне. Ведь государство у
нас не хуже самих граждан, и представляет для них не меньшую опасность. Даже в "уголовных делах, лишенных политического или
социального подтекста".
По идее, присяжные должны в равной мере прислушиваться и к защите, и к обвинению. На практике же у последнего заведомое
преимущество. На "простых бывших советских людей" прокурору и давить-то специально не надо. Он ведь долго работал - и что, зря? Он
ведь от имени государства. А обвиняемый кто? Никто! Такой вот у нас в России парадокс: при общей ненависти к властям - раболепие
перед каждым их конкретным представителем.
Далее, "предмет разбирательства" у нас обычно изложен в форме, труднодоступной для понимания не только присяжных, но и матерого
судьи. Ведь большинство "дутых" дел строится не на обвинении человека абсолютно невиновного, а в навешивании на замешанного в
каком-то одном эпизоде еще целой гирлянды "висяков". Или же в неправильной постатейной квалификации содеянного. Раньше судья
отправил бы такое дело на доследование - теперь нельзя. И следствие не стесняется, подчас гонит откровенную халтуру. Невозможна и
переквалификация статей. Присяжные обязаны рассмотреть весь этот винегрет, а дальше ответить "да-нет" на столбец вопросов, которые
не понятно даже, как сформулировать. В США в этом случае присяжные просто оправдали бы подсудимого по одной статье - и он тут же, в
зале суда, был бы взят под стражу по другому обвинению. У нас такого механизма нет...
А теперь - о главном. Сегодня не исключена возможность сознательного манипулирования коллегией присяжных со стороны судьи. По старой
традиции, он у нас нередко играет на одной стороне с обвинением. Пример - судья Комарова, ведшая в Мосгорсуде много громких дел,
представленных ФСБ, и всегда выносившая обвинительный приговор. Можно ограничить заслушивание присяжными материалов. Например, в
деле Сутягина не дали слово эксперту Генштаба Назаренко, который утверждал, что по крайней мере часть информации, передача которой
вменялась Сутягину, давно рассекречена. Можно манипулировать засекречиванием материалов дела и "закрытостью" судебных заседаний.
Дьявол в деталях, и есть много мелочей, позволяющих влиять на присяжных в то время, пока они составляют свое мнение. Наконец, можно
"правильно" формулировать вопросы к ним. Та же Комарова не спрашивала присяжных, передавал ли он секретные сведения. Спросила:
передавал ли он информацию? И присяжные ответили утвердительно.
Самая масштабная в нашей истории "контртеррористическая операция" началась 1 декабря 1934 года, после убийства Сергея Кирова. Потом
уже ее назвали "большим террором" (на пике, в 1937-1938 годах, были расстреляны более 750 тысяч человек, подавляющее большинство
спустя десятилетия реабилитировано). Реформа российской правовой системы, введение суда присяжных (или ареста с санкции суда)
должны, по идее, сделать невозможным повторение сотен тысяч человеческих трагедий. Увы, повседневность не оправдывает эти надежды,
"и начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия". Реформенные элементы поглощаются системой, не
мешают воспроизводиться жестоким межобщинным конфликтам, террору и - не менее жестокому вмешательству власти.
В конце шестидесятых годов прошлого века назад культуролог Леонид Невлер, описывая удивительную устойчивость российской
действительности - от частностей вроде городского ландшафта до базовых ценностей - к разного рода нововведениям, использовал термин
"природнение". Люди находят во всем "новом" свои "домашние смыслы" и меняют суть этого "нового". И только долгая работа на уровне
частностей, мелочей и деталей может приблизить нас к тому, что "здравый смысл" станет "общим", а суд присяжных не превратится в
"общее собрание", клеймящее очередного назначенного врага.
