В Сантьяго в 1966 г. я подружился с Педро Собератом, подводником из их аналога ДОСААФа. Он был тренером команды подводной охоты Кубы (она была чемпионом Латинской Америки), он брал меня на соревнования и обходили на катере восточное побережье в поисках разных морских моллюсков. Он мечтал создать группу подводной археологии. Около Сантьяго много испанских кораблей было потоплено, еще колониальных времен. Он с друзьями ныряли, даже пушки доставали с кораблей (при Батисте их чуть не арестовали — решили, что собираются чугунную пушку восстановить и к Фиделю отправить).
Для начала надо было наладить съемки. А я как раз привез из Москвы бокс для подводной съемки, перед отъездом друзья подарили. Я решил отдать ему бокс, все равно понял, что времени у меня не будет. Попробовали — прекрасно снимает, но сломался мой аппарат «Зенит» для этого бокса. Педро говорит: «Здесь есть один советский товарищ, Пабло, прекрасный мастер. Он у нас в Сьерра-Маэстра ведал радиостанцией. Поехали к нему, он починит». Надо же, думаю, мы и слыхом не слыхивали, что в Сьерра-Маэстра у Фиделя был наш радист. Вечером поехали, куда-то на окраину. Где же, думаю, здесь советские живут? Я же все их места обитания знаю.
Приехали. Обычный кубинский домик, выходит Пабло, столь же обычный кубинец. Заходим, Педро ему объясняет — и Пабло переходит на русский язык, правда, скованный. С трудом говорит, но прилично. Потом зовет: «Мама!» Выходит старушка, в русском платье, лицом совершенно русская. После 1917 г. девочкой уехала с родителями из Ярославля, осели на Кубе, Пабло ее сын. Обрадовалась случаю поговорить на русском языке, нисколько его не утратила. Видно, много читает.
Я потом в машине говорю Педро: «Вы знаете, что советский — это не то же самое, что русский». Он удивился: «Да? А в чем же разница?».
Значит, радистом у партизан Фиделя был русский Павел, которого кубинцы зовут «совьетико»...
Русских на Кубе было не так много, но все же заметное число. Приедешь в какой-нибудь городок, тебе говорят: «У нас есть один старый совьетико, сапожник». А как-то в гостинице, в Гаване, пришли ко мне приятели-кубинцы, только что вернувшиеся из Москвы, из МГУ. Я заказал обед в номер, старик-официант прикатил столик с обедом. Я смотрю и говорю по-русски: «Видно, кофе-то он забыл». А старик мне по-русски же отвечает: «Кофейник в печке, чтобы не остыл» — под столиком маленькая печка укреплена.
* * *
Многие вещи на Кубе нас, советских специалистов, удивляли и казались неправильными. Мы эти вещи давно пережили и забыли, теперь их даже кое-кто осме-ивает. Что они противоречат теории, и сами кубинцы знали, и многие там их тоже порицали. Но, вглядевшись, я во многих теоретических истинах усомнился. Например, тогда, в 1966—1968 гг., многие блага давались на Кубе бесплатно или очень дешево. Телефон-автомат на улице был бесплатный, вход на стадион, на любимый кубинцами бейсбол,— бесплатно. Если массовый праздник, вдруг бесплатно раздают по бутылке пива и редкостное любимое лакомство — булку с куском ветчины. Казалось, это несправедливо. Ведь кто-то это оплачивает, а достается это явно не всем. Не все ходят на бейсбол.
Но, накапливая наблюдения, я стал видеть во всем этом большой символический смысл. Даже литургический, если можно так выразиться. Какое-то совместное причащение, как будто восстанавливалось утраченное братство людей. И тут не было ни идеологического, ни политического смысла, и эффект был гораздо глубже и очень сильный. Это по людям было видно.
Например, никто никогда не взял бы лишней бутылки пива или булки с ветчиной. И никто в этом другого не заподозрил бы. Когда мы приехали на слет школьных кружков, там стали раздавать эти булки с ветчиной. Один мой ученик меня увидел и мне отдал свою. Я спрашиваю: а ты как же? Пойду, говорит, еще возьму. Спокойно сказал. А в университете на каком-то празднике я подошел, а кубинский переводчик, который рубил со мной тростник, только что взял бутылку холодного пива, увидел меня и мне отдал. Сам подошел к ящику со льдом и тянется за другой. Наш стеклодув, член профкома, этим заведовал, удивленно говорит: «Ариас, ты же только что брал». Это у него вырвалось, без всякого злого умысла. Ариас взвизгнул что-то нечленораздельное и бросился прочь. Я говорю стеклодуву: «Он мне отдал свою бутылку». Тот побежал за ним, кричит: «Товарищ Ариас, вернитесь! Товарищ Ариас, немедленно вернитесь! Я вас предупреждаю...» Тот не вернулся.
Но, в общем, эти бесплатные мелочи глубоко переживались — как будто люди совместно «преломляли хлеб». В ночь на новый, 1967 год на самом большом проспекте Сантьяго накрыли длинный стол — ужин для всего города. Билет стоил три песо, очень недорого, и ужин был хороший, даже кусочек халвы и виноград из Испании — ритуальные для новогодней ночи вещи. Я думал, мало народу придет. Нет, почти весь этот стол был заполнен, и все были довольны побыть вместе. Больше не повторяли, видно, все же слишком дорого обошлось.
Я жил потом на этом проспекте, а за ним напротив дома — большой стадион для бейсбола. Вход бесплатный. Перед домом большая лужайка, под уклон к проспекту. Когда была игра, лужайка заполнялась заседланными стреноженными лошадьми. Это приезжали на игру крестьяне из деревень, иногда издалека. Лошади там прекрасные, арабские. Всадники отпустят подпруги, стреножат и идут на стадион. Ночью вернутся, еще поговорят об игре, сядут на лошадей и по домам. И такая радость, такое спокойствие было в этих голосах, что я начал думать, что затраты на содержание этого стадиона окупаются многократно. Тогда окупались. Теперь этого нет, это и не нужно, люди это переросли. Но тогда это был простой и искренний знак расположения и уважения ко всем людям, без различия классов и сословий. И понят этот знак был совершенно правильно. И смеяться над этим, ссылаясь на какие-то учебники политэкономии, было попросту глупо.
Вообще, в СССР в то время происходил поиск новой системы вознаграждения за труд. Старая, похоже, исчерпала свой потенциал, и нам казалось, что вообще моральное вознаграждение — легенда, выдумки. Если бы я не видел, как она в то время действовала на Кубе, не поверил бы. И действовала именно на простого человека, просто вдохновляла его. Как-то на поле, когда мы рубили тростник, приблизились к дороге. А по ней идет крестьянин — заскорузлый, прокаленный солнцем, рубит тростник всю жизнь. Подошел к нам, разговорился, и мы присели отдохнуть. С гордостью рассказывает, что в воскресенье ездил куда-то в другой район на соревнование рубщиков тростника. Мол, хорошо рубил, хотя призового места не занял. Но это, мол, не важно — он так и так уже нарубил достаточно, чтобы получить талон на покупку мотоцикла. Главное, приемы свои показал и кое-чему у других научился. Он и нам тут же свои приемы показал. И видно было, как этот человек, который всю жизнь занимался этим тяжелым трудом, был счастлив, что он поехал на соревнование, встретился с мастерами, что он тоже признан одним из лучших, что они уважительно друг с другом поговорили, пообедали большой компанией. И в этом не было фальши, вот в чем дело. Ни с той, ни с другой стороны.
И еще такой штрих. Едем на совещание или на беседу к большому начальнику, нас зовут обедать – наш водитель идет вместе с нами, участвует в разговоре. Однажды нас пригласил старший брат Фиделя, Рамон Кастро, показать экспериментальную ферму по акклиматизации канадских коров (на головы надевают прозрачные колпаки с подачей прохладного воздуха). Потом поехали обедать в ресторан куда-то в горы – Рамон Кастро один на «уазике», мы за ним. И наш водитель обедал с нами и участвовал в беседе. Это было нормой, принятой достойно. Никто из кубинцев ничего никогда об этом не сказал, а наши специалисты это видели и очень уважали.
