Стремление сделать русское образование простым и прагматичным абсолютно
абсурдно. Оно не только противоречит сложившейся за века уникальной
интеллектуальности нашего образования, оно противоречит и духу времени
================================
"Образование нас предает. Мир так быстро меняется, а системы образования так
косны и инертны, будто, попав в ловушку времени, они продолжают обслуживать
прошлую эпоху, которая давно закончилась". Это цитата из книги американцев
Гордона Драйдена и Джаннетт Вос "Революция в образовании". Книги, которая,
судя по динамике продаж, - каждый месяц в мире продается по миллиону
экземпляров - вот-вот станет мировым бестселлером.
Образование застряло в прошлом. Оно оказалось одной из самых инертных,
упругих социально-экономических конструкций. И в то же время эта конструкция
одна из самых значимых для любого общества. "Образование делает будущее, но,
если оно застряло в прошлом, значит, будущего у нас нет?" - такой вопрос
тревожит ныне развитый западный мир.
Для нас это полная неожиданность. Мы думали, кризис образования - специфика
сегодняшней России. Но каждый, кто заглянет в западную публицистику на
образовательные темы, увидит там полный перечень так хорошо знакомых нам
проблем. Нехватка государственных средств для финансирования сильных
образовательных учреждений, разрыв школ элитарных и массовых, низкая
образованность граждан вплоть до отсутствия элементарных знаний, падение
авторитета и престижности профессии учителя и преподавателя, вымывание
талантливых и амбициозных из сферы образования - все это черты не только
нашего, но и "их" образования.
Глобальный кризис образования западного мира - одна из веских причин того,
почему сегодня нам надо интересоваться особенностями русской школы. Этот
кризис открывает перед нами уникальные возможности занять огромный рынок
обновленного образования, и произойти это может в ближайшие десятилетия. О
том, что такой рынок появится, писали еще в конце прошлого века. Например, в
80-х в докладе Римского клуба было сказано, что XXI век будет веком
образования: человек, покорив насколько возможно природу и добившись
материального благополучия, вновь задумается, как ему все-таки стать
счастливым.
Но, возможно, другая причина - наши дети - еще важнее. Где-то в середине
90-х все мы, у кого были дети школьного возраста, вдруг почти одновременно
заметили, что в школах их не учат. Открытие было шокирующим. Мы так привыкли
знать, что у нас лучшее в мире образование. Однако ошибкой было бы думать,
что это произошло только из-за того, что образование обеднело, перестав
получать нормальные деньги от государства. Обнищание школы было важным
фактором падения уровня образования, но на него наложился и другой эффект.
Наши требования к образованию возросли. Когда социальное равенство или
прописанность социального пути были по факту устранены, мы стали реально
задумываться о том, смогут ли наши дети, получив образование, стать
успешными и какое образование они должны ныне получить, чтобы быть в этой
жизни как можно более свободными. Иначе говоря, только в 90-х мы стали
относиться к образованию не как к элементу социального пакета такого щедрого
советского государства, а как к нашему личному ресурсу. И поэтому с каждым
годом все с большим упорством ищем мы ответы на вопросы, чего желать, чего
ждать и где искать образования для своих детей. Но, увы, наблюдая за
обсуждением и даже уже ходом образовательных реформ, мы не находим на них
ответов.
----------------------------------------------------------------------------
----
МЫСЛЬ В СТРУЮ
Теодор Шанин:
"Я буду очень удивлен, если каждый из вас в течение своей профессиональной
жизни не поменяет четыре специальности. Вам надо готовиться к взрослости, к
способности употребить аналитическое мышление, к способности переброситься с
позиции на позицию, понимать изменившиеся условия и в этих условиях
действовать"
----------------------------------------------------------------------------
----
Каков, например, смысл в введении единого государственного экзамена? Почему
вдруг формальный тест стал лучше привычного общения преподавателя и
абитуриента, позволяющего последнему продемонстрировать свои
интеллектуальные силы? Если это способ борьбы с коррупцией в образовании, то
не лучше ли приспособить к делу прокуратуру?
Или другой вопрос: зачем мы переходим с привычной пятилетней системы
образования на двухступенчатую - четыре года до бакалавра и еще два до
магистра? Если для того, чтобы человек как можно раньше вышел на рынок
труда, то, во-первых, кто сказал, что ему легко там будет найти работу, а
во-вторых, решение этой задачи уже найдено - большинство современных
студентов работает. Если же и в том и в другом случае мы просто хотим
скопировать западную систему (а очень на это похоже), то, учитывая их
собственный кризис, можно смело предположить, что мы делаем глупость.
Но даже пусть так. Это, в конце концов, только формальности. Однако
внимательный наблюдатель за реформами заметит, что все эти формальности
имеют отношение к принципиальному спору о содержании нашего образования.
Реформаторы выступают за его прагматизацию, необходимость избавления от
избыточных знаний и замены их на навыки, которые приведут человека к
социальному успеху; фундаменталисты говорят: "Черт с ним, с успехом. Мы
никогда не откажемся от фундаментальности нашего образования". На чьей
стороне правда? Перебирая в голове истории современников, мы замечаем, что
люди, получившие лучшее из всех фундаментальных образований - Физтеха, МГУ,
МИФИ, - в большинстве своем преуспевают. То есть вроде бы фундаментализм не
противоречит прагматизму, и наоборот: можно сказать, что нет ничего полезнее
хорошего фундаментального образования. Значит - нет реформам, сохраним все
как есть? Но мы же видим - наших детей в школах не учат.
В советской школе нас научили решать логические задачки. Пусть система
образования - это корпорация национального масштаба, производящая
образованных людей. Что делает корпорация, если в своем нынешнем развитии
она зашла в тупик и ей надо формировать новую стратегию? Для начала она
пытается сформировать новое видение будущего, для чего как минимум делает
три вещи: определяет присущие ей (и желательно только ей) конкурентные
преимущества, выявляет очевидные недостатки, которые надо устранить, и,
наконец, обсуждает основные тренды рынка, или, иначе, вызовы, на которые ей
надо ответить.
Примерно такую работу решили проделать мы, обратившись к десятку экспертов,
давно и профессионально занимающихся проблемами русского образования. Им мы
задали три вопроса:
- каков русский стиль образования, что является его стержнем, устранение
которого эквивалентно краху всего проекта?
- каковы очевидные дефекты нашего образования?
- на какие вызовы оно должно ответить в ближайшем будущем?
ЗОЛОТОЙ КАНОН И ЕГО ОБОРОТНАЯ СТОРОНА
Чтобы избежать обвинений в невежестве, сразу скажем, что российское
образование возникло не как нечто самобытное. Помимо классно-урочной
системы, изобретенной Яном Амосом Коменским (которая, впрочем, завоевала
практически весь мир), русское образование изначально базировалось на трех
европейских школах - немецкой, французской и, в меньшей степени, английской.
Немцы подарили нам основательность в изучении дисциплин. Французы и
англичане - вкус к тонкому интеллектуальному общению ученика и учителя. Но,
соединив эти элементы с нашей врожденной способностью к глубокой интуиции и
потребностью воспринимать мир в целостности, мы в результате произвели на
свет то, что сегодня безусловно можно называть русским стилем в образовании.
По крайней мере, ни у кого из наших экспертов вопрос, что такое русский
стиль, не вызвал никаких затруднений.
Основной чертой русского образования, ядром, стягивающим остальные его
характеристики, является его ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СИЛА, или, как красиво
сформулировал один из наших собеседников, "умение взращивать и пестовать
интеллигентность и интеллект". Об этом говорили сразу же и все, однако
многие говорили с непонятной на первый взгляд болью.
- Знаете, у меня по поводу русского образования ум с сердцем не в ладу, -
говорит Исаак ФРУМИН , бывший директор школы, а ныне координатор российских
образовательных проектов Всемирного банка. - Сердцем, конечно, я люблю это
образование. Я сам плоть от плоти его - отлично учился и вырос в семье
учителей. Потом я провел некоторое время за рубежом - в США, Англии и
Австралии - и, занимаясь сравнительными исследованиями, увидел красоту и
силу нашего образования. Если разделить образование на собственно
образование и подготовку, то мы всегда говорили: подготовка - это не наше
дело; подготовка - это готовить людей к конкретной работе, а наше дело -
собственно образование. И в этом смысле для российского образования,
конечно, характерна настоящая интеллектуальность.
Возьмем, к примеру, математику. Здесь мы увидим серьезнейшее внимание к
базовым понятиям - не к прикладной стороне вопроса, а к принципиальной
стороне. Россия осталась одной из немногих стран, где до сих пор геометрия
преподается фактически по Евклиду.
Другой очень ясный пример отличия нашего образования от многих других -
литература. Пожалуй, ни в одной стране не существует такого мощного
"золотого канона" - обязательной программы по литературе. Для нас важно,
чтобы ребенок - причем каждый! - знал "Погиб поэт, невольник чести" или "Я
памятник себе воздвиг нерукотворный". Такой связи с классической культурой
нет практически нигде.
Или другая черта, связанная с интеллектуальностью, - уважение к
интеллектуальному авторитету. Россия - одна из немногих стран, где до сих
пор литературная критика является частью обучения литературе. Мы не только
читали "Грозу", мы изучали Добролюбова про "луч света в темном царстве". И,
конечно, замечательно, что школьники могли познакомиться с авторитетным
мнением и прикоснуться к серьезному аналитическому тексту...
- Но. Вы же хотели сказать "но"...
- Наше образование совершенно не было направлено на то, чтобы формировать
собственную точку зрения на Катерину. Дети могут повторить клише про "луч
света в темном царстве", но при этом они не в состоянии написать
элементарного дневника. Они не способны к развернутому, красивому и
понятному высказыванию.
- То есть детям дают знания, но не учат пользоваться ими свободно?
- Им и знания дают не все. Понимаете, когда я говорю о русском образовании,
о русском стиле, то я имею в виду лучшие его стилевые характеристики, то,
что фактически сохранилось от классической русской гимназии. Но если мы еще
раз поразмышляем над тем, что русский стиль связан с классическим
представлением об образованности, то можно задать очень простой вопрос: а
что, после Пушкина и Гончарова (если мы отбросим авторитетов советской
эпохи - Маяковского и Горького) уже закончилась культура? Почему наш
"золотой канон" не меняется? И это, кстати, касается не только литературы. У
нас содержание математического образования всерьез не пересматривалось
последние тридцать лет. У нас мало людей, по-настоящему грамотных
математически. У нас даже нет курса теории вероятности!
- А почему бы не изменить "золотой канон"?
- Система слишком тугая. Одна женщина из педагогических чиновников как-то
сказала: "До тех пор, пока в школе будет работать хотя бы один русский
учитель, мы будем преподавать 'Обломова'". Но вы-то будете преподавать, а
будут ли дети его изучать? Ведь совершенно неочевидно, что в новой
культурной ситуации он нужен.
Поэтому я бы сказал так. У нас замечательное содержание образования. И мы
можем им гордиться, как гордимся тем, что первый паровоз - паровоз
Ползуновых. И давайте дальше конструкцию паровоза будем улучшать, гудок ему
сделаем музыкальный, но он от этого не перестанет быть паровозом.
Я не хочу сказать, что надо заимствовать, например, американскую модель,
хотя бы потому, что американцы сами последние десять лет всерьез обсуждают,
должны ли все дети в начальной школе знать Клеопатру. Они не удовлетворены
своим прагматизмом и хотят создать тот же "золотой канон".
- То есть они хотят стать похожими на нас?
- Главное, что они меняются. Они думают. А мы упорно продолжаем кричать, что
нам не нужна американская школа - и это правильно, и поэтому давайте
сохраним все как есть, - а вот это уже страшно.
ЧТО ПОСТАВИТЬ НА МЕСТО ИСТИНЫ
Доцент философского факультета МГУ Алексей КОЗЫРЕВ моложе г-на Фрумина и к
тому же не занимается образовательной политикой. Возможно, поэтому он
является еще более очевидным противником прагматизации русского образования.
Он тоже говорит об интеллектуальности как стержне русской школы, добавляя к
этому такие дорогие ему черты, как наставничество и полифоничность.
- Что характерно именно для русского образования? - переспрашивает
Козырев. - Я думаю, во-первых, высокий уровень и, во-вторых, высокая
готовность людей, получивших это образование, к самой различной -
интеллектуальной, культурной, социальной - работе. Все дело, конечно, в
дореволюционном образовании. Достижения, которые наша школа имела к
семнадцатому году, были настолько велики, что их не успела растерять даже
достаточно растеряшливая советская культура. А в каких-то отраслях ей
удалось эти достижения и преумножить.
- Вы имеете в виду естественнонаучную школу?
- Прежде всего. В дореволюционной России была сильна и гуманитарная школа,
но, конечно, сейчас в гуманитарной области мы от уровня тринадцатого года
далеки. С чем это связано? Наверное, с разрушением гимназической системы,
прежде всего в гуманитарной части. Ведь когда Ленин говорил, что нам надо
отказаться от девяноста процентов того, что дает современная школа,
наверняка он прежде всего имел в виду языки как абсолютно бесполезные для
мировой революции. Но языки - это же аскеза, это дисциплина мысли. Даже тот
человек, который никогда не соприкоснется в своей жизни с греческим, опытом
изучения этого языка организовал неким образом свое сознание, привил себе
дисциплину работы, способность вбирать в себя некий материал.
----------------------------------------------------------------------------
----
Образование должно быть нацелено на развитие интеллекта. Человека надо
научить определенным образом организовывать собственные мысли при встрече с
какой-то ситуацией
----------------------------------------------------------------------------
----
- Вы ввели бы сейчас в школах латынь и греческий?
- Безусловно не как общеобязательные. Но в гимназиях с гуманитарным
уклоном - да, как основу лингвистической культуры. Настоящее, высокое
образование не должно целиком становиться прагматичным. Без фундаментальной
науки - физики, математики - не смогут существовать огромное количество
отраслей. И гуманитарная наука тоже не существует без философии и
лингвистики, а лингвистика и философия существуют не только для того, чтобы
заниматься пиаром в политике. Эти науки должны даваться как классические.
Потому что превращение университетов в политехнические школы грозит науке
постепенной деградацией, когда на место истины ставятся "общегодные
сведения".
- Что еще кажется вам особым в нашем образовании?
- Я думаю, для нас характерен элемент некоего духовного развития личности в
рамках образования. Есть такое русское слово "наставничество". Наставник -
это не только профессор и не совсем учитель. Наставник передает ученику не
только знания, но и какую-то тайну личности. И это крайне важно. Учитель
должен отозваться в сердце. Наверное, нужен какой-то более тесный контакт
преподавателя со студентом, который, может быть, не связан рамками чисто
лекционной или семинарской работы. У нас, например, на факультете сложилась
в последние два года традиция совместных поездок или паломничеств. Это тоже
образование - не навязывающее, не принуждающее, не заставляющее, но
показывающее и говорящее, что для нас значимо.
- И вы считаете, что это русская склонность - воспринимать учителя как нечто
большее, чем просто преподаватель?
- Да, это национальная черта. Я не хочу сказать, что на Западе нет харизмы
учителя, но там это имеет существенно меньшее значение.
Но, пожалуй, самое важное в нашем образовании - это некий горизонт,
полифоничность - все то, что противоречит слову "специализация".
Специализация в принципе не свойственна русскому образованию. И это
свойство - полифоничность - дает нам особый широкий взгляд на мир. Я общался
с математиками, которые занимались Аполлинером. Я общался с биологами,
которые посещали философские кружки. На стыке дисциплин часто рождаются
новые направления в науке. И не только на стыке дисциплин. Даже если человек
занимается своей дисциплиной, все равно этот горизонт в виде какого-то
потаенного знания почти всегда присутствует.
- Это следствие русского характера или наша система образования побуждает
залезать в сопредельные области?
- И то и другое. Достоевский не случайно говорил о русском как о человеке
вселенски отзывчивом. Что такое вселенская отзывчивость? Ему все интересно.
Конечно, в программу физического факультета не входило и не входит изучение
поэтики. Но люди находят для себя смежные области. И это, наверное, традиция
русского интеллигента, который, приходя на определенную специальность в
университет, уже имел широкую образовательную подготовку после школы.
- Эти черты в современном русском образовании сохраняются?
- Пока образование слабо сопротивляется прагматизации. В последние годы в
университете можно наблюдать буйное введение на всех факультетах
образовательных структур, которые могут принести высокий сиюминутный доход
просто потому, что люди готовы платить большие деньги, сами не отдавая себе
отчет, за что они платят. Еще одна тенденция, которая мне не нравится, -
попытка стать похожими по форме на западные образчики. Например, идея
болонской системы о том, что нужна градация образования - бакалавр и
магистр. Мне кажется, она не соответствует русским традициям высшего
образования. У нас на факультете мы пытались вводить двухступенчатую
программу - она абсолютно не оправдала себя и от нее отказались. Нам надо
сохранить идею стандартного образования. То есть должен быть полный цикл
представления о том стандартном минимуме в каждой специальности, который
человек должен получить. Потому что иначе совершенно непонятно, в какой
степени можно потом доверять специалисту того или иного уровня.
Еще Леонтьев говорил, что покуда есть разнообразие, дотоле есть жизнь. И
если пытаться навязывать мировому образованию единообразие, вводить какие-то
шаблонные формы, не зависящие от исторических обстоятельств, в которых
существует каждая нация, то я боюсь, что этот организм просто потеряет свою
силу.
НЕКОТОРЫЕ КОНСТАТАЦИИ
Нет смысла и дальше приводить мнения экспертов, они все говорят об одном.
Русское образование - это много знаний, это настоящая интеллектуальность,
это интерес к существу вопроса, а не к его прикладной стороне. Для русского
образования характерен универсализм. Как элегантно сформулировал это ректор
Высшей школы экономики Ярослав КУЗЬМИНОВ , "русская школа из каждого
стремится вырастить Леонардо да Винчи". Все эти черты мы, безусловно, должны
отнести к положительным свойствам нашего образования. Однако же легко
увидеть и целую гамму негативных характеристик. Наше образование
действительно застряло в прошлом - набор знаний попросту не скорректирован в
соответствии со временем. Наше образование плохо оформлено методически.
"Если сравнить американский и российский учебники, то легко заметить
разницу, - говорит Ярослав Кузьминов. - Американский учебник блестяще
написан, ты сразу понимаешь, что до тебя хотели донести, хотя объем
материала в нем значительно меньше. В российских же учебниках вдвое-втрое
больше материала, но до этого материала очень тяжело добраться". И наконец,
русская школа устроена таким образом, что она не мотивирует среднего ученика
к самостоятельной мысли или действию. Впрочем, зная сущность детей не
понаслышке, можно предположить, что школа не только не мотивирует к
творчеству, но каким-то странным образом убивает эту врожденную, в той или
иной степени присущую каждому ребенку тягу к осуществлению перемен.
Вроде бы все ясно. Хорошее - сохранить, дефекты - устранить. Но этот путь
приведет нас к тому, что мы будем до посинения спорить по каждому
конкретному пункту программы, как сегодня спорим по поводу ЕГЭ. Перемены
эффективны, когда более или менее видно будущее. Для этого мы и задавали
вопрос: "На какие вызовы должно ответить русское образование?"
Конечно, в этом есть изрядная доля схематичности, если не наглости, но мы,
суммируя мнения наших экспертов, позволим себе определить три принципиальных
вызова, стоящих сегодня перед русским образованием:
- вызов времени, то есть необходимость выращивать человека, умеющего
развиваться самостоятельно;
- вызов идентичности, то есть предоставление человеку возможности
идентифицировать себя с понятием "русский";
- и вызов нравственности - дарение образа героя.
ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ
Ответить на вопрос о вызове - все равно что ответить на вопрос, зачем
человеку образование. И именно пересмотр ответа на этот вопрос - зачем
существует образование, или, иначе, что значит сегодня быть человеком
образованным - и выводит нас на определение первого вызова - вызова времени.
Сегодняшнее образование стоит на фундаменте классно-урочной системы,
изобретенной в XVII веке, как уже говорилось, чешским епископом и
просветителем Яном Амосом Коменским. Школьный конвейер позволял дешево и
быстро организовать достаточно массовое обучение. "Что написано в 'Великой
дидактике' Коменского? - спрашивает один из топ-менеджеров Московской высшей
школы социальных и экономических наук Анатолий КАСПРЖАК . - Не могу
цитировать точно, это средневековая книга, но смысл в том, что школа дает
знания, которые позволяют людям быть успешным в жизни. То есть школа до
недавнего времени была уверена, что она способна дать знания, которых хватит
на всю жизнь".
Эта образовательная парадигма перестала работать в прошлом веке. Мир стал
слишком разнообразным, а тренд его развития - слишком неопределенным. И
значит, теперь человек должен не знать и уметь применять конкретное знание в
известной ситуации, а понимать развитие объекта и подбирать ресурсы для
того, чтобы реагировать на новую ситуацию. Требуется человек развивающийся,
человек, творчески воспринимающий действительность.
Вот слова, с которыми обращается ректор Московской высшей школы социальных и
экономических наук Теодор ШАНИН к своим студентам: "Я буду очень удивлен,
если каждый из вас в течение своей профессиональной жизни не поменяет четыре
специальности. И поэтому готовить вас 'узко', к специфической профессии, не
вполне эффективно. Вам надо готовиться к взрослости, к способности
употребить аналитическое мышление, к способности переброситься с позиции на
позицию, понимать изменившиеся условия и в этих условиях действовать".
Но как научить человека этому? И как правильно определить - что значит
"это"?
В споре между фундаменталистами и прагматиками прагматики вроде бы про это и
толкуют. "Смотрите, - говорят они, - вы тратите время ребенка на изучение не
нужной ему формулы Е=mc2. И из-за этого он не успевает получить навык работы
на компьютере, обучиться поиску данных в Интернете и прочим полезным вещам".
То есть "золотой канон" на помойку? Будем выращивать обученных компьютерной
грамоте обезьян? Очевидно, что без названных навыков современный человек
неконкурентоспособен, но они ли являются решающими факторами его успеха?
Или, может быть, главный фактор сегодня - это умение воспринимать объект не
стационарно-описательно, а динамически, понимая принципы его развития?
Методики, ведущие ученика к динамическому восприятию действительности, в
России уже давно развиваются. В высшей школе главный образчик - Физтех. На
создании подобных методик в массовом школьном образовании сосредоточены так
называемые школы развивающего обучения.
"Та система образования, в которую я включен, связана с именем Льва
Выготского и его последователей Даниила Эльконина и Василия Давыдова", -
говорит Борис ЭЛЬКОНИН . Он - продолжатель династии русских
педагогов-психологов. Спокойный, чуть отрешенный. Высказывается веско и
иногда резко. Но слово "детки" говорит так, что хочется снова стать
третьеклассником и пойти учиться в его школу.
- Я не знаю, насколько эта система русская, но я точно знаю, что в отличие
от многих других сильных систем она родилась здесь, в России, в
пятидесятые-шестидесятые годы прошлого века. Что отличает ее от других? Она
не догматична, как традиционное российское образование. И не прагматична,
как традиционное американское, нацеленное на потребление знаний в ближайших
ситуациях.
- А на что она нацелена?
- На развитие интеллекта. Человека учат определенным образом организовывать
собственные мысли при встрече с какой-то ситуацией.
- Это относится к предмету или к жизни вообще?
- Есть соблазн сказать, что вообще к жизни, но по сути - к предмету. Когда
мы в жизни поступаем без мышления (в семейных ссорах, в каких-то текущих
социальных ситуациях), это значит, что у нас не хватает ресурса, усилия
выделить собственно предмет, то есть отойти в сторону от аффекта, тянущего
совершить действие немедленно. Не можем мы отстраниться и рассмотреть
ситуацию. Но мышление - это именно такая машинка, которая дает возможность
обозреть весь предмет целиком и понять, какие действия надо предпринять и
каких ресурсов не хватает, чтобы его изменить, продвинуть ситуацию куда-то.
- И как этому можно научить?
- В школе это естественно связано с освоением определенной области знаний.
Но надо учить не каким-то частным задачам, а общим способам действия - то
есть не частностям математики, а тому, как устроено число, не частностям
лингвистики и ее правилам, а тому, как устроен язык. И через это учить
развиваться.
Ведь что такое детство? Это такая уникальная фаза, возникшая эволюционно не
зря, в которой есть возможность пробовать, ориентироваться. А теперь
смотрите, чего требует мир. Да вызов в том и есть, чтобы уметь пробовать,
уметь оценить шансы, уметь из пробы высечь опыт.
- А глубина погружения в предметы, фундаментальная система образования,
когда всех учили по максимуму, стоит ее оставить? Ведь нужен же фундамент,
чтобы двигаться дальше?
- Вопрос не в том, оставить - не оставить, а в том, чем заместить, чтобы
ситуация через год не повторилась с другим мусором. Мы должны дать человеку
интуицию собственных возможностей и границ продвижения там, где он решит
жить. И знания в области наук, если они правильно организованы, должны
работать именно на это. Нормальные научные знания - это модели и схемы. И
если фундаментальные знания даются не как голые, пустые формулы и
определения, то они так и работают. Если русское образование оседлает
простое умение ребенка пробовать, то все - оно выиграло.
ОБ ИДЕНТИЧНОСТИ
Недавно одновременно произошли два весьма показательных случая. Один большой
политик лоббировал разделение большой российской компании, потому что этого
хотят европейцы. Другой большой политик лоббировал невступление России в
Киотский протокол, потому что этого не хотят американцы. Забавно, что и тот
и другой в своей аргументации уделили крайне мало внимания интересам
собственно России. По-видимому, у обоих политиков огромные проблемы с
соотнесением себя с нацией. И все потому, что в школьные годы никто не
обеспокоился дать им настоящие опоры идентичности.
Это замечание - в рамках иронической (в условиях текущей активности
прокуратуры, правда, не слишком уместной) полемики. А если чуть более
серьезно, то если Россия хочет преуспеть на экономическом ли, на
политическом ли поприще, то не обойтись ей без осознанного выстраивания
культурной, и прежде всего гуманитарной, традиции в рамках нового
образования. В этом - второй вызов для школы в широком смысле, вызов
территории, сохранение преемственности, исторической судьбы народа.
Образование, как говорят многие, должно давать определенную легкость в
идентификации своей культурной принадлежности.
- Образование - это институт. А один из смыслов термина "институт" -
наставление, то есть задавание неких установок, базовых состояний, традиции
или всего того, что потом отражается в слове "идентичность", - говорит
заместитель директора Института человека РАН философ Олег ГЕНИСАРЕТСКИЙ . -
То есть институты задают идентичность, и в образовании, безусловно, этот
смысл есть. Но для того, чтобы этот смысл реализовался, должна быть воля к
сохранению исторической судьбы народа. Мы должны захотеть не просто
сохраниться или выжить, а выжить в определенном образе жизни. Это происходит
через трансляцию, через передачу, грубо говоря, признаков идентичности.
Быть - значит сохранять свою судьбу. И образование и есть тот институт,
через который должна реализоваться воля к сохранению.
- Есть ли эта воля, и если есть, то у кого?
- Тут все упирается в русский вопрос. Помните, в конце девятнадцатого века
стоял рабочий вопрос, женский вопрос. Вопросы, которые стояли, но которые
было не принято признавать. Так сегодня с русским вопросом. Вопрос
самоидентификации народа, составляющего большинство граждан России, народа,
чей язык является государственным, считается неполиткорректным. Задать его
значит попасть под очень пристальное внимание. Но это, на мой взгляд,
неплодотворно, потому что есть проблемы, в которых манифестация идентичности
есть условие корректной постановки, обсуждения и решения проблемы. Там, где
эта идентичность не предъявляется, бывает очень трудно отделить объективный
взгляд на проблему от индивидуально-личностного.
- Через что фиксируется определение и сохранение своей идентичности?
- Через углубление в собственные традиции, в собственные ресурсы. И тут
всплывает значение гуманитарного знания. Почему в нашем преподавании истории
так мало византийской ветви (собственно нашей истории) по сравнению с
историей европейской? Почему история России всерьез преподается только с
Петра Первого? А тысяча лет собственной истории, они что, пустые, что ли? И
так везде.
Сколько шума недавно было в школах по поводу курса православной культуры.
Говорили, что это возбудит религиозную вражду. Но это не только вопрос
церкви, это вопрос культуры как таковой. Тысячу лет народ инвестировал свою
творческую энергию в искусство, литературу, которые были религиозными. И
вклад в культуру этот признан. Почему же в школе этого не должно быть?
Нам нужно расширять среду, с которой знакомится ребенок, -литературную,
музыкальную, визуальную. Каптерев, замечательный педагог, вообще считал, что
среднее образование должно заканчиваться кругосветным путешествием. Максимум
возможного надо видеть воочию, зрительно, осязательно, руками потрогать и
ногами походить, чтобы составилась личная карта мест памяти. На кладбище, к
старообрядцам, в банк, на вокзал, на завод. Это источники, базы данных, в
среде которых строятся новые проекты. В школе должна быть жизнесообразность,
на которой лежит жизнеспособность, на которой, в свою очередь, строится
конкурентность, креативность и пассионарность. А то до анекдотов доходит:
первого сентября затеняем окна и смотрим выцветший слайд - Левитан, "Золотая
осень".
ЗАЧЕМ НУЖЕН ГЕРОЙ
Олег Генисаретский обвиняет так пропагандируемую нами выше "школу развития"
в полном пренебрежении к воспитательной, или мифологической, функции
образования. В спор профессионалов влезать трудно, но нам, родителям,
работодателям и одновременно наблюдателям многих политических коллизий,
хотелось бы, чтобы было признано: образованный человек - это человек,
понимающий, что хорошо, а что плохо, человек, обладающий осознанной системой
ценностей, и это задается в школе, потому что так мы, люди, устроены.
- Педагогика невозможна без мифа, - говорит Генисаретский. - Но после того,
как пионерия и "Зарницы" сошли на нет, место мифа в педагогике оказалось
пустым. Есть такой афоризм: несчастна та страна, в которой нет героев.
Кто-то его удачно парировал: несчастна та страна, которая нуждается в
героях. То есть само собой, что герои должны быть.
Для формирования рассудка и воли - а это главная проблема подросткового
возраста - необходим мифологический образ, и, как до сих пор считалось,
образ мужской. HERO - сам, самец, сам принимает решение, сам определяется,
сам действует. Ребенок хочет знать его в персонаже - каков он, герой, и
каким я должен быть, чтобы это делать? Это надо вернуть в школу. Педагог и
психолог Субботский проводил как-то исследования и сделал странный, но
совершенно справедливый вывод: сознание подростка - это сознание Канта.
Подростки фактически отвечают на кантовские вопросы - что такое человек, что
мы можем знать и чего мы можем хотеть.
А наша школа и наша культура молчат в ответ на этот вопрос подростка.
Конечно, можно восхищаться и вспоминать "Детство Темы" или "Голубую чашку"
Гайдара, но все это относится к другим культурным эпохам и в массовой школе
не восстановимо.
- Нет ли у вас ощущения, что отсутствует механизм, через который в школу
может приходить то, о чем вы говорите?
- Согласитесь, что когда на переднем плане вопросы экономики образования,
это явно ничему подобному не способствует. Большой вопрос о национальной
инновационной системе в сфере образования пока не поставлен.
НИ НА ЧЕМ НЕ НАСТАИВАТЬ
Образование нас предает? Нет, это мы предаем наше образование. Совмещая на
одной карте конкурентные преимущества русской школы с теми вызовами, на
которые она должна ответить, мы ясно видим, что нам нет нужды отказываться
от своей интеллектуальности и, извините за выражение, духовности. "Наиболее
важными вопросами в сфере образования являются те, что помогают человеку
ясно осознать, кем ему следует быть и как ему следует жить. Справедливо, что
поиск ответов на эти вопросы даст результаты, имеющие прагматическую
ценность". Эти слова произнесены в 1973 году японским философом Дайсаку
Икедой, и его мысль тут же в диалоге подтверждает сугубо западный человек
Арнольд Дж. Тойнби: "Я полагаю, что цель образования должна быть
религиозной, а не меркантильной".
Это то, на что рождается спрос. Зачем же мы, бормоча неустанно: "Если мы
такие умные, то почему такие бедные", - стремимся побыстрее стать похожими
на практичный Запад, в то время как Запад стремится избавиться от
прагматичности? Мы просто плохо образованы. Мы не можем, выражаясь словами
Бориса Эльконина, выйти из состояния аффекта, проанализировать ситуацию и
подготовить решение.
А ведь решения напрашиваются. Даже на основе нашего микроисследования видны
те сюжеты, которые должны стать важными в рамках новой образовательной
модели. Требуются новые методики преподавания: современный человек должен
владеть навыками системного анализа, и, наверное, не очень принципиально, на
каком конкретном предмете он будет ими овладевать. Нужно восстановление
гуманитарной школы, чтобы кроме тезиса "Россия - страна вечного рабства, но
она победила фашизм" наши дети владели более сложным набором суждений. Нужна
новая мифологическая составляющая школы. Пусть для начала не на современных
русских образчиках (потому что соответствующие книги еще не написаны), но
имеющая некую нравственную идею. О мужестве, воле, способности решать и
действовать писали многие хорошие писатели.
Конечно, это далеко не все. "В нашей стране, - утверждает Исаак Фрумин, -
серьезных исследований в области содержания образования, его эволюции не
проводится. Стандарты общего образования, которые сейчас предложены,
демонстрируют только одно - скудость нашей педагогической науки. На Западе
же исследования в области образования - одна из самых растущих областей
науки. Я полагаю, что и нам надо садиться и думать. Смотреть, что происходит
на рынке труда, что происходит во взрослой жизни с отличниками. Понять, что
людям вообще в жизни помогало из полученного в школе, не только в
прагматическом смысле. Без такой работы мы ничего хорошего сделать не
сможем. Мы будем слушать слова президента по поводу того, что стране нужны
предприимчивые люди, и вводить в школах новый предмет - 'Основы
предпринимательства'. Вопросы, которые вы ставите, требуют новых ответов и
нетривиальных шагов".
И здесь мы натыкаемся на вопрос: кто такие "мы"? Кто будет дальше ставить
вопросы и отвечать на них? Двигаясь по привычной колее, мы обращаем свои
взоры на государство, которое многие десятилетия строго формулировало свой
заказ образованию. И еще раз ошибаемся. Нас плохо учили, мы не видим
перемен.
"К сожалению, во многих странах образование осуществляется под контролем
государства и ведется в соответствии с теми целями, которое преследует
правительство", - это слова г-на Икеды из той же беседы с Арнольдом Тойнби.
И Тойнби опять продолжает его мысль: "Нежелательно, чтобы финансирование,
управление и направленность образования были монополизированы государством,
ибо государство испытывает искушение субсидировать те направления
образования, которые, как ему представляется, увеличивают его могущество".
Одна из главных, уже произошедших перемен на рынке нашего образования -
появление множества клиентов. Вместо одного государства теперь все мы -
частные работодатели и социально самостоятельные родители - предъявляем
образованию свой индивидуальный спрос. Пока мы делаем это очень
нерешительно, но даже в этом случае рынок быстро отвечает - частными
гуманитарными гимназиями, все растущим числом разнообразных школ
развивающего обучения, кадетскими корпусами и т. д.
Эта тенденция к разнообразию - лучшее из того, что появилось в русском
образовании, в то время как реформаторы готовили свои предложения к "большой
образовательной реформе". Она, эта тенденция, и есть зародыш новой
образовательной системы. Ее мы и должны питать своим частным спросом, своими
инвестициями, своими исследованиями. Государство же может только
подключиться к этому процессу, потому что в нынешнем веке оно оказалось
слишком тяжеловесным институтом, чтобы самому рождать новое.
- Вы могли бы описать будущее состояние образования какой-нибудь метафорой
или сюжетом литературным, как угодно? (такой вопрос задали мы Алексею
Козыреву в конце беседы).
- В 1991 году в МГУ действовала школа Щедровицкого - Университет XXI века. Я
в ней участвовал, и проект, который мы тогда разрабатывали, назывался
"Апология синкретизма". Я бы сейчас это повторил - образование должно быть
апологией синкретизма. Это не надо путать с эклектикой, где сочетается
разнородное в беспорядочном. "Синкрейто" - греческий глагол, который
обозначает "соединять воедино", "сплавлять". То есть, если угодно, это некая
печь, в которой из разного получается некий ценный сплав. Вот наше
образование тоже должно быть синкретичным образованием. В нем должно быть
разное. Но это разное должно иметь общие принципы, общую направленность,
общие горизонты, и за счет этого оно будет жизнестойко.
- Как подойти к этому?
- Я думаю, что здесь надо идти по такому пути: ничего не запрещать, много
разрешать и ни на чем не настаивать.
