Салют!
С другой стороны можно вспомнить худлит - "Бронепоезд "Спартак" Вишневского - про тех же братишек... Типа "Полбанки на матроса - разве пьяный? Я же стрелять могу..." и т.п.
Но если уж на пьяные байки потянуло - всем интересующимся рекомендуется...
Из записи за 3/X/17 г.:
«…В Смоленске все затихло и безобразия прекратились, но новый взрыв хулиганства вспыхнул в Ржеве, где толпы разнузданных солдат разгромили водочный завод, вернее «фабрику», ибо правильно следует говорить: «Спиртной завод» и «Водочная фабрика». В последней спирт очищается, бутылки наполняются и отправляются дальше для продажи. На нашей фабрике чуть ли не 60 000 ведер спирта и очищенной водки!
В Ржеве все пьяно, все дерутся и безобразят. Части, выписанные для усмирения, присоединяются к гарнизону и сами напиваются. Чудесная старая водка 1911 года льется рекой. «На Руси веселие есть птие». Пьют все: мужчины и женщины, солдаты и штатские, молодые и старые.
Вызвали было юнкеров Тверского кавалерийского училища и пулеметную роту, но что могут они против 30 000 пьяной и озлобленной пехоты? Открыли они огонь поверх голов. «Сначала солдатики испужались», – говорили свидетели, – «страшновато им, видно, стало, а потом ничего, попривыкли, видно, и под свист пуль пьют себе на здоровье водочку и спиртик». Правда «спиртик» не для всех прошел благополучно. Умерло семь человек, иные упали в чаны со спиртом, другие были убиты во время драк осколками бутылок. И это в городе, где бутылка денатурата продавалась на черной бирже за 10 рублей! Черпают спирт из чанов, где на дне лежат покойники и добавляют: «Это ничего, когда дойдем до дна, тогда и вытащим их».
При подъезде к Ржеву нас уже на станции обдал резкий запах спирта. Всюду осколки стекла и разбитые бутылки. Среди луж спирта – трудно глазам своим поверить – но видел стаю пьяных уток, которые, конечно, спирт не пили, но ошалели от испарений. Они едва двигались, шлепали по мокрой мостовой зигзагами, падали и были невероятно смешны.
У стен завода горы битых бутылок, горы поломанных ящиков, бутылки всех размеров, начиная с небольшого «мерзавчика» и кончая внушительной «четвертью». Нет буквально квадратной сажени земли, не пропитанной водкой и не устланной сверкающими на солнце осколками стекла! Днем сравнительно спокойно. Завод охраняется кубанскими казаками. Носится обалделое и испуганное начальство – разные комиссары, военные и другие.
На вокзале ждали долго. Наконец прибыл генерал, тип «генерала с решительным лицом» – сорт, присылаемый туда, где надо усмирить.
Драгуны уже где-то достали водки, но им было обещано достать вдоволь лучшей водки, а не спирта, чтобы устроить празднество после «усмирения».
Потом нас передвинули на Виндавский вокзал и мы высадились, причем меня выслали квартирьером, а со мной «комиссара города», который испуганными глазами взглянул на высокую драгунскую лошадь, неуклюже взобрался на нее не с той стороны и судорожно вцепился в повод и гриву. Надо было только видеть рожи драгун!»
Далее из записи уже за 9/X/17 г.:
«Беспорядки были постепенно подавлены. Насмерть перепуганные обыватели стали выползать на свет Божий, лавки стали открываться, тяжелые ставни пропустили свет в темные склады, засовы отодвинулись.
Генерал с «решительным лицом» стал еще храбрее и решительнее. Приказано расформировать 50-й и 70-й пехотные полки. Это Белостокский пехотный полк (стоянка – Севастополь) и Ряжский пехотный полк (стоянка – Седлец). Часть солдат будет послана на фронт как пополнение. При этом начальство опирается на три наших эскадрона, на эскадрон 15-го Уланского татарского полка (стоянка – Полоцк), на сотню кубанцев, сотню сибирских казаков, пулеметную роту и два броневых автомобиля. Не маловато ли?
Часть пехоты, а именно Белостокский полк, с ропотом, но все же покорился и отправил пополнения на фронт, а вот делегаты Ряжского полка решительно заявили, что «без боя воевать не пойдут». Надо находиться осенью 1917 года на Северо-Западном фронте, чтобы оценить такую формулировку: «Без боя воевать не пойдем!» (sic!).
Утром получили приказ построиться к 9 часам и быть готовыми к «отправлению пехоты на фронт». С нами рядом живет командир 70-го полка, старый армейский офицер. Значит, просыпаемся мы утром и говорим ему, что вот, мол, господин полковник, мы сейчас на вас пойдем войной… «Милости просим, милости просим, только давайте сначала чайку выпьем, а уж потом, с Богом, отправим моих негодяев как-нибудь…». Вот мы и выпили чайку, а затем построились перед штабом полка. Прибыли и уланы, и казаки, с грохотом подкатили броневики. Из-под нависших башенок пулеметы выглядывают, словно из нор. Появляется комиссар в капитанском чине и говорит подходящую к данному случаю речь. У меня иногда впечатление, что скорее «случаи подгоняют к речам». Теперь самое простое событие не может обойтись без речей и ненужных подробностей. Так и с нами.
Ночью было «совещание», затем были переговоры комиссаров и делегатов по «прямому проводу», затем были доклады и речи. Наконец упорство пехоты было сломлено. Комиссар, вероятно, до сих пор считает, что победа одержана благодаря речам, совещаниям и болтовне по прямому проводу, но я думаю, что одно наше присутствие и решительный «ультиматум» привел бы к тому же, и быстрее.
Когда мы с музыкой прошлись по улицам города и броневики подкатили к вокзалу, погрузка пехоты пошла ускоренным темпом. Мелкие затруднения сразу были устранены, и все пошло на лад. Отправили несколько эшелонов, остальные пойдут завтра и в ближайшие дни.
Жители чуть не со слезами радости благодарят нас за «избавление от пехоты».
А вот совсем другое время, другие люди:
«…В разговоре выяснилось, что Курские товарищи озабочены вывозом на север еще более ценного народного достояния, чем продукты Главсахара. От времен старого режима в Курске оставалось в цистернах акцизного склада тысяч пятьдесят или шестьдесят ведер винного спирта. Зная, как все мы, природу и наклонности народа-богоносца, Курские власти были уверены, что первое разлитое и выпитое при перевозке на станцию ведро будет иметь неизбежным последствием разгром винного склада, а затем, по всей вероятности, и разгром всего города. Поэтому-то взоры Курской рабоче-крестьянской власти были с надеждой устремлены на меня и моих Кронпттадтцев, известие о решительных действиях которых в Туле успели дойти до Курян. Лишь моя дружина, по мнению совдепа, могла гарантировать правильную погрузку и доставку спирта в Москву.
Из справки у акцизного надзора выяснилось, что при перевозке спирта на утечку и усушку допускается известный процент. Каков бы ни был этот процент, – он представлял изрядное количество драгоценной влаги, так как речь была о перевозке 25–30 000 ведер спирта. Я ответил, что телеграфирую Главсахару о разрешении мне помочь Курскому совдепу, и вернулся к себе в вагон.
С шумным одобрением встретил мой отряд сообщение о том, что к наступающему празднику Пасхи у него будет не только обещанная мною еда, но и выпивка. Условием участия в работе я ставил полное воздержание от спирта до окончания операции перекачивания в цистерны, взамен чего вечером после работы каждый мог получить полбутылки водки, и премию тем же продуктом перед отъездом в Кронштадт. Моя популярность в отряде быстро возрастала и я был уверен в своей команде, тем более, что двое или трое из ее состава выразили решимость пристрелить на месте того, кто хотя бы из горсти попытается хлебнуть спирта до конца перевозки».
И сделали по сему:
«Там, у платформы в изолированном дворе, уже ожидал нас винный поезд отмытых паром цистерн для драгоценного груза.
Весь день, без перерыва на обед, употребили мы на то, чтобы накачать спирт в двадцать пять или тридцать цистерн. На винном складе, стоя у пулемета, обращаться с которым он, как и все мы, не умел – наблюдал за наливкой спирта в бочки и погрузкой бочек на подводы комиссар Григорьев. На складе спирт лился в бочку непосредственно из резервуара, и опасности утечки и хищения было немного. Во время пути по городу каждый обоз из двадцати-тридцати бочек конвоировали я и Осипов, сопровождаемые взводом Кронштадтцев, до отказа обвешанных ручными гранатами. Ворота станции отворялись лишь для впуска и выпуска подвод, бочки запломбировывались и на пути на станцию, и на обратном пути. Вдоль заборов ходили с винтовками мои часовые, не допуская близко к месту перекачки спирта не только публику, но и станционных служащих. Деконский был у качавших спирт из бочек в вагоно-цистерну насосов.
Было уже темно, когда акцизные чиновники окончили пломбирование налитых цистерн. В моем вагоне, кроме четверти спирта, приготовленного на вечернюю выдачу команде, спирта не было. Зато в соседнем, запертом на замок и охраняемом часовым товарном вагоне, лежал изрядный запас спирта па будущее время, и ящик водки в бутылках довоенного времени. Это был подарок, сделанный мне довольными благополучным окончанием операции курскими властями».
Подобно Курску, позже поступили в Новом Осколе. Результаты были:
«Мои старые курские клиенты, ныне народные комиссары Украины, встретили меня очень хорошо. Для моего отряда был предоставлен чей-то особняк, где даже тарелок с гербами еще не успели разграбить. Мой мандат обогатился рядом новых надписей,
Несколько дней спустя я получил известие о том, что крестьяне грабят сахар на одном из заводов близ Ворожбы – кажется, на Сапруновском. С телеграммой в руках я явился в Харьковский Главспирт и потребовал бочку спирта для автомобиля, чтобы ехать на завод, находившийся верстах в двадцать от станции.
В Харькове однако спирта в наличности не оказалось, и но совету Главспирта я взял у него железную бочку из-под керосина и отправился в Сумы, где спирт имелся, с письменным предписанием харьковских властей на получение оного.
Пока под наблюдением Жоржика станционный паровоз паром мыл бочку, чтобы уничтожить в ней следы керосина, я прошел в Главспирт. Товарищ Главспирт начал с того, что сообщил мне, что у них не имеется денатурирующей жидкости, и что они денатурируют спирт керосином. Без труда удалось мне внушить ему, что нежный французский мотор не может работать иначе, как на очень чистом топливе. И товарищ Главспирт, устало махнув рукой, подписал продиктованный мною приказ акцизному чиновнику отпустить мне спирт не денатурированным.
При мне привезли со станции на склад бочку, и ополоснули ее полуведром спирта, который по команде с удовольствием выпили потом в пути. Затем бочка была налита чистым спиртом, и, укрепив ее веревками па платформе перед автомобилем, мы отправились в путь на Ворожбу. На Сапруновский завод я не поехал, вьзвав взамен оттуда начальника своей команды, а велел ввести свои вагоны на специальный путь Теткинского завода, откуда несколько верст узкоколейной дороги доставили меня с отрядом на самый завод. Бочку я перед отъездом запечатал печатью Главсахара, и четверо надежных солдат остались охранять ее и вагоны.
Мы провели на Теткинском заводе у гостеприимного Капкова несколько дней, запасаясь провизией для возвращения в Москву. После чего я велел включить свой вагон в состав направлявшегося в Москву поезда сахара, и мы не спеша стали подвигаться к Москне.
Команда моя прониклась духом авантюры. На ряде станций агенты чрезвычайки настаивали на обыске моего вагона без большого успеха, несмотря па тщательные поиски. То удавалось им конфисковать пакет карамели у кого-либо из команды, – то после бесконечных протестов в Тихоновой пустыни старый артельщик наконец соглашался открыть свои таинственные корзины-казначейство, где ничего, кроме расписок, не оказывалось. На площадке за моим отделением лежала открыто груда мешков, забронированная грамотою товарища Фрумкипа… Ничего противозаконного однако в вагоне не находилось…
И во время каждого обыска под взорами многочисленных зевак, пока усердствующие агенты чрезвычайки перерывали содержимое моего вагона, – перед платформой с моим автомобилем с придурковатым видом расхаживал специально назначенный Жоржиком в наряд часовой, никого не допуская к народному достоянию – автомобилю, – перед которым мирно покачивалась на державших ее веревках большая железная бочка.
И лишь после отъезда со станции бурное веселье овладевало командой».
