От Kimsky Ответить на сообщение
К sss Ответить по почте
Дата 26.01.2017 11:11:42 Найти в дереве
Рубрики 11-19 век; Флот; Версия для печати

из Гамильтона:

В дни паруса соотношение морской мощи разных государств в немалой степени определялось количеством моряков среди населения. Сухопутных жителей можно было отправить в море: часто так и делали, но люди, которые провели свою молодость в море – на борту рыболовецких или торговых судов, лучше прочих подходили для комплектования команд военных кораблей. В долгой серии войн между Британией и Францией с семнадцатого по начало девятнадцатого века французское правительство не раз имело повод скорбеть о большем числе моряков у противника. Лишь в некоторой степени сила британского флота зависела от таланта адмиралов и финансовой мощи: ее фундаментом был «детский сад Royal Navy» – многочисленный торговый и рыболовный флот.
Однако с появление пароходов возникли и сомнения относительно верности старого правила. Корабли, приводимые в движение мощью пара, говорили они, не нуждаются в командах, знающих тайны ветров и течений. Генерал Пэксан в немалой степени основывал свою идею о превосходстве малых пароходов, вооруженных бомбическими пушками: на предположении, что морская мощь будет зависеть не от числа моряков, но населения страны. Это бы позволило Франции стать первой морской державой – так как во времена Пэксана она по численности населения уступала только России. Пэксан, конечно был генералом; но его мнение разделяли не только армейские. Многие французские морские офицеры разделяли его веру – в том числе и принц Жуанвилль, чья статья от 1844 года была отголоском сделанного Пэксаном двадцатью годами ранее заявления, что пар сделал незначимым превосходство британцев в числе моряков.
Генерал ошибался не только относительно качеств малых колесных пароходов, но и в этом вопросе. Он не понимал, во всяком случае тогда, когда писал Nouvelle force maritime, что пар позволит вырваться вперед скорее не Франции, а Британии – с ее превосходством в угле, железе и финансах. Также она располагала большим количеством механиков – которые, по мнению наиболее впечатлительных обозревателей, должны были заменить моряков парусной эпохи.{1} Однако, моряки по прежнему оставались важной составляющей британской морской мощи. В этом и заключалось основное возражение против сокращения числа моряков в Британии: наличие на корабле машин не подразумевает отсутствия опыта у моряков и в наши дни – а во время перехода от паруса к пару в середине девятнадцатого века это было и вовсе немыслимо. Флоты по прежнему комплектовали экипажи из тех, кто имел прямое отношение к морю.
Кроме того, перемены в технологии имели непосредственное отношение к вопросу о личном составе: особенно они затронули методы вербовки и подготовки будущих моряков военного флота. Из-за выросшей сложности военных кораблей и оборудования даже моряки торгового и рыболовецкого флота не могли должным образом нести службу в военном флоте кроме как после хотя бы минимальной подготовки. Чтобы сформировать эффективную команду военного корабля из толпы отдельных личностей – каков бы не был их прежний опыт – которую представлял его экипаж по вводе корабля в строй, всегда требовалось время: прежде чем люди обретали опыт совместной работы и чувство товарищества уходило обычно от шести месяцев до года. Все, что изменилось в рассматриваемый период – это выросшие требования к специализации и увеличившееся время подготовки. Более того, необходимые для военного моряка умения часто отличались от таковых у его гражданских коллег. Для морских держав крайне важно было подготавливать военных моряков – так, чтобы всегда иметь возможность использовать их во флоте, или держать их в качестве резервистов – зарабатывающих себе на жизнь обычной работой, вплоть до того момента, когда их в случае войны призовут во флот.
В 1830 году был сделан важный шаг: Адмиралтейство учредило на парусном линейном корабле «Экселлент» училище для подготовки морских артиллеристов. Морское министерство последовало его примеру чуть позже – введя в строй в 1837 году учебно-артиллерийский корвет (позднее – фрегат). Но лучшая подготовка – полученная ли на борту учебных кораблей, или же за время службы на обычных военных кораблях – также обозначила проблему: все усилия по обучению личного состава пропадали впустую, если подготовленный моряк вскоре после окончания периода подготовки уходил работать в частный сектор. Эта проблема была общей и для французского, и для британского флотов первой половины девятнадцатого века. Система вербовки в обоих флотах отличалась в корне, но в одном они совпадали: моряки уходили с военной службы вскоре после того, как достигали максимума в своей подготовке.
В Royal Navy, частично – из-за случаев, когда городские магистраты ставили мелких правонарушителей между выбором – пойти в тюрьму или во флот, после 1815 года набирали исключительно добровольцев. Моряки подписывали договор о службе на определенном корабле, что в некоторых случаях вело к затягиванию сроков комплектования команды до месяцев – особенно, если командиры кораблей были известны своей строгостью. Завербовавшись, моряк – не считая смерти, дезертирства или инвалидности – служил всю кампанию – обычно длившуюся три года – после чего, когда корабль отправлялся на верфь, был волен идти куда угодно. Он мог решить завербоваться на другой корабль, но мог и предпочесть перейти в торговый флот, а то и обосноваться на берегу. Британская система вербовки мирного времени была, таким образом, не просто в ряде случаев медлительной, но и крайне расточительной: моряк мог послужить Короне один раз, больше во флот уже не вернуться, в результате все время, затраченное на сложные и долгие артиллерийские упражнения, оказывалось потраченным зря; или же он мог вернуться во флот к тому моменту, когда все то, чему он с таким трудом выучился, было им совершенно забыто, или же прогресс приводил к тому, что техника, к которой он привык, была уже снята с вооружения. Адмиралтейство делало все что можно, чтобы помочь этой системе работать – например, отправляя корабль на тимберовку в порту, в котором в то же время вводился в строй другой корабль – в надежде, что моряки, отметив должным образом вновь обретенную свободу, испытают потребность вновь поступить на службу. Иногда для достижения этого совмещения двух кораблей по времени, тот из них, что завершал кампанию, выводился из строя раньше, чем требовалось. Даже с учетом этих ухищрений, было ясно – система требует реорганизации.
В 1840-х годах Адмиралтейство значительно улучшило ее, став на путь к комплектованию экипажей профессионалами. Циркуляром от сентября 1846 года предусматривалась следующая система: любой моряк, получивший хорошие рекомендации, мог при выводе корабля из строя внести свое имя в специальную книгу; он получал право на шестинедельную отлучку, по завершении которой мог устроиться на вводящийся в строй корабль по своему выбору. В 1849 году длительность отлучки была увеличена до восьми недель, и моряки получили дополнительный стимул оставаться в Royal Navy: пенсия по истечении двадцати одного года службы во флоте, если период между двумя кампаниями не превышал бы пяти лет. На этой основе стал расти корпус сверхсрочно служащих моряков, и рост был ускорен в 1853 году благодаря увеличению оплаты и привилегий.{2} Эти моряки, как полагали, должны были сделать комплектование экипажей флота не столь неопределенным, и снизить расходы на подготовку новобранцев. В начале 1854 года эта надежда оправдалась: более трети моряков Royal Navy записались во флот в рамках этой системы.
Французский флот комплектовался по совершенно другой схеме: и во войну, и в мирное время моряки поставлялись благодаря inscription maritime. Эта система восходила к временам Кольбера: она учитывала всех взрослых мужчин, зарабатывавших на жизнь на eaux maritimes (морских водах). В обмен на право зарабатывать таким образом, и определенные привилегии – такие, как свобода от военной обязанности и небольшую пенсию по уходу со службы, французские моряки обязались служить государству по шесть лет – а в случае чрезвычайного положения – и дольше. За долгие годы своего существования система понемногу улучшалась, и в 1835 году был учрежден институт levee permanente (очередной призыв), предназначенным для регулирования призыва в мирное время и образования резерва подготовленных моряков на случай войны. Каждый год, начиная с 1835, наиболее сильные моряки, достигшие возраста 20 лет, призывались во флот – обычно, на три года. Каждый год призывалось примерно по 5000 моряков, бывших основным источником пополнения личного состава флота в мирное время.
Французский вариант комплектования имел очевидные преимущества над британским, по крайней мере – до введения у последних сверхсрочной службы. Но в отношении качества он, скорее, уступал. Было отмечено, что в среднем французские моряки были меньше и слабее британских и американских. Конечно, в немалой степени причиной тому был невысокий уровень жизни во французских приморских провинциях, особенно – в предоставлявшей до половины всех моряков Бретани. Но надо помнить и об относительной юности шедших во флот по levee permanentes. Они, конечно, вряд ли могли сравниться со взрослыми и закаленными моряками, которыми в основном были укомплектованы корабли Royal Navy. В отчете от 1862 года относительно размера формы поступающих во флот указывалось, что лишь 5 процентов достигли роста 1.75 метра, около 25 процентов – 1.69, 40 процентов – 1.64 и 30 процентов – лишь 1.58. Значение этих цифр можно понять из того, что примерно 15 процентов команды должны были удовлетворять стандартному требованию для артиллеристов: минимальный рост 1.70 метра.{3} Ежегодно набираемые levees, следовательно, не могли удовлетворить спрос на артиллеристов.
Одним из вариантов действий был призыв на службу более взрослых мужчин. Так как моряки были обязаны отслужить по шесть лет, а в первый призыв служили по три года, они вполне могли быть использованы повторно. Они могли быть призваны в соответствии по так называемому levees extraordinaires (чрезвычайному призыву). Но правительство неохотно прибегало к этому способу – по крайней мере, в мирное время. Немалое количество моряков, отслужив по levees permanentes, женившись, стали кормильцами семейств, и призыв их во флот грозил взрывом недовольства и бесчисленными прошениями об освобождении от службы.
Другой возможностью оставался призыв conscrits – то есть тех, кто был призван в армию, и отправлен служить во флот. Это источник практически не использовался в 1840-х годах – возможно, потому, что флот предпочитал не заполнять корабли сухопутными жителями, коли этого можно было избежать; но участившиеся в следующем десятилетии мобилизации сделали флот менее разборчивым. Вряд ли стоило ожидать от этих новобранцев ловкости, крепости нервов и привычки к работе на высоте, которые требовались для gabier – марсовых, на которых на флоте был наибольший спрос. Но, по крайней мере, они были хоть немного старше чем те, кто шел во флот по levees permanentes – и были достаточно сильны для работы с тяжелыми пушками. На практике, однако, они не являлись приличным материалом. Армия, конечно же, передавал флоту отбросы ежегодного призыва. Один морской офицер заявил, что во флот передают новобранцев, не подошедших по росту ни одному роду войск – таких коротышек не было даже в легкой кавалерии, и лишь парижские пожарные имели в среднем столь же малый рост.{4} Зависимость от conscrits в 1850-х годах не сильно изменила положение, на которое указал в опубликованной в 1849 году статье Ла Ронсьер Ле Нури (La Ronciere Le Noury): по его словам физическая сила матроса Royal Navy и французского флота соотносились как пять к четырем.{5} Относительно скомпенсировать это могла большая численность экипажей французских кораблей.
Не все сводилось к физической силе: немаловажно было и взаимопонимание матросов. Как указал профессор Вебер (Weber), за пределами Иль де Франс господствовали местные диалекты. Французский язык был, конечно же, общепринятым, но в середине века Бретань оставалась бастионом не понимающих тех, кто говорил по-французски.{6} Большое количество матросов-бретонцев создавало языковые проблемы с их офицерами – по крайней мере, на первых порах, пока новобранцы не успевали выучить французский настолько, чтобы иметь возможность на нем общаться. (Надо, впрочем, отметить, что немало офицеров также были родом из Бретани). Имелось и еще одно обстоятельство, препятствовавшее составлению эффективных экипажей из conscrits. Кто-то из них мог быть хорош в качестве артиллериста, но, конечно, за редким исключением они не были моряками. Conscrits часто становились хорошими матросами, но они оставались для inscrits все же людьми со стороны – и принятие их экипажем тормозилось своего рода кастовым духом.
Это было бы не так, если бы Морское министерство могло больше полагаться на профессиональных моряков в обеспечении сплоченности экипажа. Срок службы французских моряков был в среднем заметно меньше, чем у британских сверхсрочников. Некоторые французские моряки, призванные в 20 лет решали после первого срока остаться во флоте, несмотря на то, что правительство платило в полтора раза меньше, чем частные судовладельцы. Имелись также добровольцы – как моряки, так и сухопутные жители – служившие по несколько лет. Как и в Royal Navy, наиболее ценными добровольцами la Royale были те, кто связал свою жизнь с флотом, будучи еще мальчишками: став mousses (юнгами) в десять лет (этот нижний предел был увеличен до 12 лет в 1854, и 13 – в 1856), и novices (младшими матросами) в 16, они производились в matelots (матросы) примерно по достижении 18 лет. Большая часть старшин и мичманов флота – premier, second и quartier-maitres – maistrance – были в прошлом именно такими, выросшими во флоте моряками. Однако число mousses и novices оставалось сравнительно небольшим: в октябре 1853, например, оно составляло соответственно 692 и 1971.{7} В целом же французский флот практически не зависел от сверхсрочно служащих добровольцев. Вдобавок, хотя conscrits служили по семь лет (срок службы в армии), но в экипаже корабля их по закону не могло быть более трети. Таким образом, те, кто оказывался во флоте по levees permanentes, составляли большинство – и едва ли их можно было вымуштровать должным образом, прежде чем они покидали флот. Несомненно – будучи призванными вновь они вспоминали кое-что из своей подготовки – но только лишь кое-что. В течение всего рассматриваемого периода Морское министерство полагало, что система комплектования флота личным составом требует совершенствования.
Но если в мирное время британская система в смысле качества личного состава и сплоченности экипажей имела преимущество – еще усиленное благодаря сверхсрочной службе, в военное время вперед вырывалась уже французская. Сильнейшим недостатком британской морской политики за двести лет, прошедшие с учреждения inscription maritime было отсутствие у Royal Navy столь же эффективного способа быстро мобилизовать людские ресурсы флота. Система сверхсрочной службы не была способна обеспечить наличие резерва, и начало Крымской войны оказалось весьма неудобным временем для Адмиралтейства. Счастьем для него стало то, что для войны против Николая Первого понадобилось меньше моряков, чем против Наполеона Первого. Ста тысяч дополнительных моряков и морских пехотинцев не было и в помине; с 1853 по 1855 годы число моряков увеличилось с 45000 до 67000 – но и для этого потребовалось напрячь все силы.
Насильная вербовка применена не была: она являлась крайним средством. Кроме того, вряд ли она являлась подходящим средством для либеральной Британии середины девятнадцатого века – как предположил Кобден (Cobden), отряды вербовщиков, будучи пущены в дело, могли быть перебиты свободолюбивыми англичанами. Вместо этого Адмиралтейство прибегло к другим методам. Бывшие моряки, служившие на королевских верфях и в береговой охране, были призваны во флот – что дало в 1854 году 2500 человек – опытных, но зачастую преклонного возраста, вряд ли достаточно ловких для того, чтобы использоваться в качестве марсовых. Другим источником новобранцев стал Royal Naval Coast Volunteers (Королевский добровольный корпус береговой охраны), образованный в 1853 году и состоящий из рыбаков – как тех, для кого это было единственным занятием, так и нет – и подобный неудачному Sea Fencibles времен Наполеоновских войн (местных добровольческих отрядов для защиты гаваней от атак с моря). Но, по подписанным этими людьми контрактам, они обязывались нести службу не дальше, чем в 300 милях от британских берегов – что не позволяло использовать их ни на Черном, ни даже на Балтийском море. Кроме того, этот корпус был не таким многочисленным, как хотелось: к октябрю 1855 года вместо ожидаемых 10000 человек в нем насчитывалось лишь 4673. Из них убедить подписать контракт на службу в Балтийском флоте удалось лишь 188 человек: 20623 фунта 5 шиллингов и 2 ½ пенса, в которые к 30 сентября 1855 года корпус обошелся налогоплательщикам, оказались не слишком выгодным вложением.{8}
Нельзя было забывать и о добровольцах. Первый Лорд, сэр Джеймс Грэхем, отказался от выплаты премий поступающим на службу. Как сочли в 1858 году, предложение премий не обязательно увеличивало число добровольцев. Но Грэхем отказался от премий, скорее из-за того, что их выплата выставляла флот в невыгодном свете, чем из-за их неэффективности. В феврале 1854 года он достаточно жестко ответил сэру Чарльзу Нэпиру, настаивавшему не только на выплате премий, но и на передаче флоту матросов с королевской яхты, а также на опубликовании просьбы ко всем джентльменам временно вывести яхты из строя. Грэхем описал эти предложения как «свидетельствующие о затруднительном положении, принятие которых – неразумное и не необходимое – он не может допустить». Но затруднительность положения уже была продемонстрирована. Адмиралтейству пришлось чуть ли не прочесывать страну в поисках моряков. Морис Беркли, тогда – Второй Лорд, был особенно активен. Как один из офицеров сообщил в своем письме в марте 1854 года, Беркли провел в Даунсе половину дня, «прикидываясь, будто очень занят розыском людей – но не сделав ничего толкового. На бумаге все выглядело замечательно – но на самом деле в береговой охране у нас оказалось, по меньшей мере, полсотни людей, более чем бесполезных». В качестве интересной детали стоит отметить, что один из этих людей умер еще до наступления следующего дня.{9}
Другой офицер, сэр Джон Хэй, тогда – командир «Виктори» (Victory), оставил нам забавную историю о Беркли, помогающую понять тяжелую ситуацию с комплектованием экипажей. В своей автобиографии Хэй упомянул, что отказал нескольким престарелым добровольцам, которые – хотя и имели деревянные ноги – в жизни не выходили в море. Беркли же был крайне возмущен решением Хэя и немедленно приказал, чтобы эти добровольцы были приняты на другой корабль.{10} Возможно, что Хэй преувеличивал – рассказы отставных адмиралов хороши, если слушать их после сытного обеда, но не всегда абсолютно правдивы. Однако нам известно, что многие новобранцы военного времени были неопытны, и чтобы привести в порядок положение на только что сформированной Балтийской эскадре потребовались постоянные тренировки. Более того – несмотря на низкие требования к набираемым во флот морякам, экипажи кораблей часто так и оставались неполными, и Грэхем – как и его преемник – убеждали – хотя, по сути, и безуспешно – командующих Балтийской эскадрой в 1854 и 55 годах использовать тех шведских и норвежских моряков, которых они только смогут заполучить.{11} Естественно, что в результате всей этой деятельности наблюдатели поняли, насколько напряженная в Royal Navy ситуация с личным составом.
Боязнь, которую испытывали британцы в 1840-х годах перед «паровым мостом», который французский флот может построить через Канал, в немалой степени зиждилась на убежденности, будто французы окажутся способны укомплектовать экипажи своих кораблей гораздо быстрее, чем британцы. Эта убежденность делала в их глазах вторжение вполне возможным, так как быстрая мобилизация обеспечила бы французам в первые недели войны численное преимущество в Канале – которое они могли бы использовать для защиты транспортного флота с десантом. Таким образом, для британских наблюдателей не стало сюрпризом то, что Морское министерство в 1854 году не испытало таких проблем, как Адмиралтейство.
Меры, необходимые для комплектования экипажей французского флота в случае войны были вполне ясны, и механизмы для их осуществления существовали долго. Уже однажды отслужившие призывники были вновь призваны на флот, и слиты воедино со следующим контингентом 20-летних новобранцев и levees extraordinaires. К ним добавились conscrits – 6000 в 1854 году и 2000 в следующем. Имелись, впрочем, и другие источники. Например, имелись два государственных училища юнг – одна в Тулоне, другая в Бресте. Первая была не слишком полезной: мальчиков привлекали развлечения Марселя и Парижа, и они старались покинуть ее при первой возможности. Училище расположенного дальше от подобных соблазнов Бреста было более успешным: и при комплектовании французского Балтийского флота ее ресурсы были вычерпаны едва ли не досуха. Эти училища, несмотря на высокое качество «материала» были, конечно, относительно незначительными: inscrits и conscrits были намного более важными составными частями команд военного флота: благодаря ним численность личного состава была увеличена с 28000 человек в 1853 до 49000 в 1854 и 54500 – в 1855 годах. Этот показатель был сравним с таковым у Royal Navy в тот же период, но впечатлял намного больше – в силу того, что процент моряков в населении Британии был гораздо выше. Ксавье Раймон считал, что в начале 1860-х годов британцы, введя inscription maritime, получили бы около 700000 inscrits – против 170000 у французов. Другие, более взвешенные оценки, дают разницу того же порядка. В 1853 году численность команд британских торговых судов составляла 253896 моряков и юнг (хотя, конечно, не все из них были британцами – или же просто белыми). На 1 октября того же года – считая даже судовладельцев и морских рыбаков – французы, по, скорее всего, преувеличенным оценкам – располагали 51783 моряками и юнгами. Учитывая имеющиеся ресурсы нельзя не признать французскую мобилизацию весьма успешной.{12}
То, что inscription maritime продемонстрировала свою эффективность в течение Крымской войны, было в немалой степени обеспечено превосходной организацией. Кроме того, успех мобилизации показал, что французские моряки полагали, будто правительство вправе призывать их на службу во флоте, и воспринимали необходимость идти на войну без лишнего отвращения. В этом они коренным образом отличались от своих британских коллег – считавших вполне нормальным за всю карьеру ни дня не служить в Royal Navy. Их мнение относительно жизни на борту военного корабля базировалось обычно на ужасных историях – то правдивых, то сомнительных – о том, каким был флот во время Наполеоновских войн. Против службы на флоте существовало глубокое предубеждение – что и стало причиной того, что добровольцев в 1854 году нашлось не слишком много. Улучшение условий службы и оплаты постепенно сломало это предубеждение – но это случилось не в 1850-х и даже не 60-х годах. Французские же моряки, большей частью – на собственном опыте, знали на что похожа служба во флоте. Она могла им не нравиться: дисциплина была строже, чем на торговых судах, а жалованье – ниже; более того, военный корабль мог отправить членов своего экипажа в арсеналы – часто далеко от дома и семьи, тогда как в мирной жизни моряк всегда мог устроиться на судно, приписанное к его родному порту. Но их недовольство службой базировалось на опыте, а не предубеждении, и было далеко не столь сильным.
Тем не менее и во французском флоте в Крымскую войну ситуация с личным составом была до некоторой степени напряженной. Inscrits, призываемые на службу во второй раз, выражали свое недовольство. Жалованье было достаточно приличным для 20-летнего холостяка – но взрослый женатый моряк вряд ли был доволен, когда его по levee extraordinaires призывали на службу, так как понимал, что в этом случае денег вряд ли хватит, чтобы спасти его семью от нужды. Конечно, inscription могла превратиться в тяжелое бремя. Государственная материальная поддержка семей и частная благотворительность поспособствовали тому, чтобы мнение моряков о финансовой стороне проблемы в 1854-55 годах изменилось, и мобилизация продолжилась. Но даже и после этого ощущалась нехватка людей: проблема была не в нежелании служить, а в недостаточном количестве моряков во Франции. Черноморский флот был сформирован быстро – но чтобы укомплектовать экипажами корабли Балтийского флота пришлось ждать, когда после начала войны из дальних плаваний вернуться французские торговые корабли – и их команды будут призваны на службу. Четыре линейных корабля и два фрегата, ожидая экипажи, простояли в Бресте с марта по июль 1854 года. Более того, Парсеваль-Дешене счел, что основная часть его флота не сможет прибыть на Балтику раньше июня – двумя месяцами позже, чем это удалось Нэпиру. Но даже и после этого французам понадобилось некоторое время на организацию и подготовку, и – как и в случае с британской эскадрой – имелось множество жалоб на недостаток первоклассных моряков.{13} Несмотря на мнение британских наблюдателей, inscription maritime едва ли была способна моментально предоставить огромное количество моряков.
Как почти все войны, война с Россией зависела в первую очередь от количества , а не «калибра», пушечного мяса. Недостатки системы комплектования экипажей, обнаженные войной, относились в основном к недостаточному количеству людей – но не их качеству. Однако, если оценить британскую и французскую системы в смысле их эффективности в мирное и военное время, станет ясно – каждая имела свой собственный значительный недостаток. Британская не могла обеспечить достаточного количества, французская – достаточного качества моряков. Как мы увидим, в последовавшие за 1856 годы – хотя и с задержками и отступлениями – оба флота попытались заштопать обнаружившиеся прорехи. В итоге они создали системы комплектования экипажей, которые, так и не став идентичными, имели, по крайней мере, общие черты.
Британская послевоенная политика в отношении личного состава – во всяком случае – в первое время – была еще более близорукой и неуклюжей, чем та, что велась во время послевоенных демобилизаций. Основной проблемой стало то, требования Казначейства экономить в мирное время совпали с желанием проводить военно-морские демонстрации. Последнее было вызвано как необходимостью разобраться с дипломатическими проблемами, появившимися, пока Уайтхолл был поглощен войной, так и усилиями – предпринимаемыми в первую очередь ставшим в 1855 году премьер-министром Пальмерстоном – показать всему миру, что, несмотря на все проблемы британской армии в Крыму, Британия остается великой державой.
В первые месяцы после заключения мирного договора Пальмерстон отправил дополнительные силы флота в Китай, Западную Африку, Средиземноморье, Центральную Америку и Вест-Индию. Сэр Чарльз Вуд крайне ответственно отнесся к вопросу о распределении необходимых сил. В сентябре 1856 года флот имел на 4000 человек больше, чем предусматривалось – хотя и предусмотренная цифра на 5000 человек превышала довоенный уровень. В следующем марте во флоте все еще служило на 8500 человек больше, чем в 1853 году, и Вуд попал в тиски между Министерством иностранных дел и Казначейством. В апреле его вынудили принять хоть какие-то меры в отношении экономии флотом отпущенных ему средств. Первенствовала именно финансовая сторона вопроса: как Вуд писал Дандасу в январе 1857 года, с политической точки зрения невозможно удерживать подоходный налог на прежнем уровне, и, следовательно, количество военных моряков необходимо уменьшить. Конечно, премьер-министр не благоволил этому решению. В глазах Пальмерстона военная мощь государства должна была определяться его политикой – а не наоборот. Он прокомментировал это в том смысле, что Вуд полагал, будто численность флота должна быть постоянной – а на самом деле она должна была меняться в соответствии с требованиями дипломатии. Однако кабинет поддержал Вуда, и были предприняты меры по сокращению числа кораблей, находящихся в строю.{14}
Несмотря на намеки Пальмерстона, ни уменьшение, ни увеличение числа кораблей в строю не было простым делом. Мир слишком быстро менялся, чтобы количество моряков в военном флоте можно было легко изменить. Британские военные моряки больше не были временными рабочими, нанимаемыми при необходимости – а затем выбрасываемыми вон. Большая их часть служила в течение продолжительного времени, их навыки были не слишком-то применимы вне военного флота, и они предпочитали прослужить долгие годы и уйти на покой, только обеспечив себе пенсию. Но дело было не только в этом – благодаря тому, что в середине века методы наведения дисциплины стали менее варварскими, а жалованье и кормежка улучшились, многие предпочитали службу в военном флоте работе на гражданских судах. Вуд столкнулся с проблемами при сокращении числа моряков. В апреле 1857 он пожаловался, что он может вывести корабль из состава флота – но его экипаж откажется уходить. «Если я распущу команду в 800 человек, то я не освобожусь (пусть морские боги простят мне такое выражение в отношении моряков) и от 100 – а у меня и так на 8500 человек больше, чем предусмотрено». Потребовались решительные меры – и в вышедшем 13 мая циркуляре Адмиралтейства Вуд предложил освободить сверхсрочно служащих от их обязанности служить установленный срок – если те пожелают немедленно оставить флот.{15} Тем самым Вуд отказался от прежней политике концентрации во флоте столь ценного личного состава: поступив так, он не только избавился от 2994 хороших матросов, но также и создал впечатление, что флот не выполняет свои обещания, и что служба на военном корабле – не такой уж надежный способ заработать на жизнь. Кризис в Китае и восстание в Индии привели к тому, что через два месяца после выхода циркуляра пришлось прочесывать порты в поисках тех людей, кому недавно было разрешено оставить службу. В июле было выделено средств на 2000 человек больше, чем в апреле.
Когда же в 1858 году кризис из-за дела Орсини вынудил Адмиралтейство быстро сформировать Флот Канала, циркуляр Вуда был сочтен весьма неблагоразумным. Каждому добровольцу была предложена премия в 10 фунтов – и, тем не менее, с комплектованием экипажей возникли значительные трудности. Сэр Джон Пэкингтон, Первый Лорд при втором правительстве Дерби (1858-59), скорбел о потерянных для флота благодаря циркуляру опытных матросах, и неблагоприятном впечатлении, созданном им у моряков в отношении службы Короне. В апреле 1858 года он заявил в Палате Общин что «никакие сожаления о курсе, проводимом моим достопочтенным товарищем в прошлом году, не могут считаться чрезмерными». Он соглашался с тем, что в 1857 году были весьма сильны требования экономии, но желал «чтобы достопочтенный баронет (Вуд) имел бы достаточно непреклонности и решительности, дабы заявить, что не следует вредить национальным интересам, и что страна не должна была быть лишена плодов столь важного улучшения в нашей морской административной системе (сверхсрочной службы)».{16}
Но Пэкингтон, возводя обвинения на Вуда, с другой стороны использовал выгоды от достижения своего предшественника – которое можно считать заметно более важным, чем потеря нескольких тысяч моряков, а именно – создания резерва на случай войны. В апреле 1858 года Пэкингтон решительно заявил, что в случае опасности будет укомплектовано командами и развернуто в канале не менее двадцати линейных кораблей. С точки зрения техники это заявление было несколько опрометчивым. Тем же, что оно – с точки зрения комплектования экипажами – имело под собой хоть какую-то основу, Пэкингтон был обязан Вуду. Пэкингтон рассчитывал на три источника человеческих ресурсов. Возможно, он полагал, что в случае войны во флот придет много патриотически настроенных добровольцев. Но имелись и более надежные резервы. Первым были сухопутные казармы морской пехоты. В июле 1858 года их было 6000 – из которых 4000 считались находящимися в резерве. К сожалению, эти морские пехотинцы прекрасно подходили для выполнения многих задач – но не были моряками, и в этом отношении могли считаться неким аналогом французских conscrits. Два других резерва состояли из моряков, и первым из них был Naval Coast Volunteers – в тот момент находившийся в лучшем состоянии, чем в 1854. В марте 1858 года в нем числилось 5754 человека: 3901 из них получил подготовку по ведению стрельбы из артиллерии и ручного оружия, и еще 441 только тренировались. Более того, некоторые морские офицеры высоко оценивали уровень и надежность этих людей. Вдобавок, хотя они по-прежнему обязались служить не далее, чем в 300 милях от берега, ими можно было комплектовать экипажи Флота Канала.
Наконец, была еще береговая охрана – лучший из имевшихся резервов – вдобавок, незадолго до того перегруппированный и улучшенный. Основную роль в этом сыграл Вуд. В конце 1856 года он заявил, что требуется создать лучший резерв на случай войны – отказавшись притом не только от рабочих верфей, но и от Coast Volunteers – недостаточно многочисленных и надежных. Береговая же охрана за два года недавней войны предоставила 2200 человек, и – как верил Вуд – в будущем могла бы дать еще больше. Корпус в любом случае требовал увеличения – так как, по словам Вуда около 1900 миль английского берега (из 7633) оставался незащищенным от контрабандистов, а ирландское побережье ночью не патрулировалось вовсе. Он полагал, что дополнительных 2000 человек – (в этом случае численность корпуса достигла бы 6700) было бы достаточно для исправления ситуации, и что этот рост численности – и реорганизация корпуса – могут быть использованы во благо Royal Navy. Во-первых, это бы облегчило вербовку, и позволило отдавать предпочтение бывшим морякам. Во-вторых, Департамент налогов и сборов передал контроль над береговой охраной Адмиралтейству. Эти перемены отражали возросшее военное значение корпуса, и поставили его подразделения вровень с таковыми у Coast Volunteers, так что люди из обеих организаций могли проходить подготовку в использовании тяжелой артиллерии на плавучих базах в своих районах.{17}
План Вуда был осуществлен. Как он и хотел, в корпус отбирали только лучших – так что за первый год его численность увеличилась менее чем на 1000 человек. Помимо этого появились и более мощные учебные суда. В 1857 году парусники были заменены девятью блокшивами – поскольку в качестве самоходных плавучих батарей прибрежного действия их теперь сменили винтовые линейные корабли. Теперь в каждой из девяти зон, за которые отвечал корпус – северном побережье Ирландии, Портландском рейде, Лейте, Гриноке, заливе Хамбер, Ливерпуле, южном побережье Ирландии, Гарвиче и Фалмуте имелось по тихоходному, но мощно вооруженному винтовому линейному кораблю. Ожидалось, что в случае войны эти корабли будут быстро укомплектованы моряками из береговой охраны и Coast Volunteers, и Пэкингтон рассчитывал, что они составят почти половину обещанных им в апреле 1858 года двадцати кораблей Флота Канала. Однако это было еще не все, что должна была обеспечить береговая охрана. При переходе к выполнению новых обязанностей к каждому блокшиву прикрепили – в качестве тендера – одну из «крымских» канонерок. Эти малые, но эффективные корабли, при поддержке малых пароходов, с 1852 года заменивших традиционные парусные таможенные крейсеры, могли бы сыгратьв отражении попытки вражеского вторжения важную роль. Паровая флотилия могла, пользуясь своей малой осадкой и отличным знанием экипажами местных условий, стать идеальным инструментом для вмешательства в высадку вражеских войск в наиболее удобный для этого момент – когда войсковые транспорты разгружались бы у берега.
Несмотря на все улучшения, кризис 1858 года показал, что одной береговой охраны будет недостаточно. Оставалось ясно, что, благодаря недостаткам прежней схемы вербовки, Royal Navy не располагает резервом, отвечающим требованиям войны с первоклассной морской державой. Действующий флот – регулярный флот, как можно его назвать – рос, и в 1860 году в нем насчитывалось (включая матросов, юнг, и морских пехотинцев) – более 70000 человек: но даже эта цифра была вдвое меньше того, что требовалось для войны с Францией. Задача создания пригодной системы резерва оставалась нерешенной. К счастью, в 1858 году была учреждена Королевская комиссия по исследованию вопроса комплектования флота личным составом: попытки решить его предпринимались и раньше: пришла пора с ним разобраться.
Члены комиссии (по крайней мере – большинство: один возражал) согласовали целый ряд нововведений в вербовке в мирное и военное время. Нововведения мирного времени касались в основном усовершенствований в системе сверхсрочной службы. Вместо одного учебного суда для мальчишек комиссия затребовала пять, на которых могла бы обучаться большая часть рекрутов флота. Таким образом, флот не просто должен был комплектоваться в мирное время сверхсрочниками: они должны были чуть ли не с отрочества готовиться к службе. Более того, служба была сделана более привлекательной – благодаря улучшению питания, свободной выдаче постельных принадлежностей и посуды для подписавших контракт на десять лет, и новым поощрения для тех, кто был ядром экипажа – старшин и уоррент-офицеров. Все эти предложения были приняты – кабинетом Дерби или пришедшим ему на смену правительством Пальмерстона.
Ободрив таким образом профессиональных военных моряков, комиссия решила также изменить общее отношение связанных с морем британцев к Royal Navy. Служба на борту военного корабля, надеялись они, впредь будет считаться весьма желанной, традиционная нелюбовь моряков торгового флота к военному флоту сойдет на нет. Это изменение отношения было столь важно потому, что члены комиссии рассчитывали, что резерв на случай войны будет состоять из моряков торгового флота, и предусматривали создание добровольческого Royal Naval Reserve (королевского военно-морского резерва) в 20000 человек. Эта часть должна была набираться из лучших моряков торгового флота; они должны были регулярно проходить подготовку по обращению с тяжелыми пушками; и их должны были призывать на службу (но не на тренировки) только в случае международного кризиса. Более того – в отличие от Coast Volunteers не предусматривалось никаких географических ограничений. И это предложение также было принято правительством. Но RNR не стал панацеей. Моряки, подозрительно отнесшиеся к нему, отказывались присоединяться. Но благодаря волне патриотизма, порожденной кризисом в отношениях с Вашингтоном в 1861-62 годах (речь идет о деле Трента), количество добровольцев выросло – до 16500 человек к 1865 году. Хотя потом оно немного сократилось, до конца десятилетия оно все же составляло примерно 15000 человек.
С учреждением и ростом RNR два других резерва – Coast Volunteers и береговая охрана – пришли в упадок. Экономия обкорнала последнюю в конце 1860-х годов, а на первый негативно повлияло решение отказаться от ограничения зоны службы 300 милями от британского берега. (В 1871 году в его списках осталось лишь около 2000 человек). Мощным источником обученных моряков являлись вышедшие на пенсию сверхсрочно служащие. В 1871 году их было около 6000 человек – и, по введенному Грэхемом в 1853 году правилу, все они могли быть призваны в случае необходимости. Тем не менее, даже считая их, к 1871 году численность резерва упала до 26000 человек – на 4000 меньше, чем в 1866, и лишь на 10000 больше, чем в середине 1858 года: итог усилий Королевской комиссии и введения RNR не слишком впечатлял. Но разочаровывающе малый рост численности сопровождался значительным ростом уровня – к концу рассматриваемого периода резерв состоял в большинстве из ушедших со службы моряков, получивших опыт дальних плаваний: один источник утверждает, что по коммерческим стандартам 20000 резервистов относились к классу AB. Более того – все резервисты имели опыт обращения с пушками.{18}
В то же время было осуществлено еще одно важное улучшение. Вопреки надеждам, сверхсрочная служба не смогла улучшить репутацию военного флота среди британских моряков. Сверхсрочная служба и подготовка военных моряков с юного возраста сделали границу между службой на военном и торговом флотах более четкой, чем раньше. Но, тем не менее, в 1860-х годах ушли в прошлое по крайней наиболее пугающие представления о жизни на кораблях Royal Navy – за что следовало благодарить два обстоятельства. Первым было учреждение RNR – давшее возможность многим гражданским морякам познакомиться с современной службой и подготовкой. Вторым стал постепенный сход со сцены «кошки-девятихвостки». Впрочем, сверхсрочников вряд ли можно было назвать мягкими и послушными людьми: среди этих более подготовленных и опытных, чем прежде, матросов на удивление широко были распространены дезертирство и пьянство; серия мелких бунтов в 1859-60 годах продемонстрировала, что на их дисциплинированность нельзя было вполне полагаться. Но самые жесткие наказания теперь все же вышли из употребления. Уже в 1850-х, подстегнутое общественными сомнениями в необходимости жестокой порки, Адмиралтейство намекало офицерам на желательность сокращения использования «девятихвостки». В следующее десятилетие продолжившееся давление привело к запрету порки как меры наказания. Конец эпохи разрешенного законом использования «девятихвостки» стал одной из причин изменения отношения к Royal Navy.
Однако, что дали многочисленные изменения в системе комплектации экипажей Royal Navy в сравнении с la Royale? Ответ, конечно, зависел от мер, предпринятых обеими сторонами: пока Адмиралтейство было занято созданием системы резерва, французы, конечно же, не сидели сложа руки. И так располагая хорошей системой мобилизации в случае войны, Морское министерство сделало основным предметом совей заботы улучшение подготовки и готовности сил мирного времени. Целью было повышение профессионализма французских военных моряков.
В предыдущей главе уже упоминался один результат – создание в 1856 году fusiliers marins. Но это была лишь часть мер по усилению специализации. Совершенствование кораблей и оружия сделали более важным разделение обязанностей, и это было видно из коренного изменения организации inscription maritime.
С 1824 года моряки разделялись – по крайней мере, номинально – на equipages (экипажи), которые дополнительно подразделялись на compagnies (роты), состоявшие из определенного числа опытных артиллеристов, марсовых, и так далее. Определенная часть compagnies всегда оставалась на берегу – в казармах при арсеналах, так что при вводе корабля в строй под рукой были люди, из которых можно было бы составить костяк его экипажа. Корабль получал несколько compagnies – в зависимости от своего ранга (например, корабль первого ранга – шесть с половиной), остальная же часть набиралась из доступных в тот момент людей – возможно, совсем еще зеленых inscrits. Система была хороша в теории – но на практике работала не слишком удачно. Во второй половине 40-х годов сочли, что держать на берегу compagnies в ожидании ввода корабля в строй слишком накладно: когда в них возникала потребность, их быстро организовывали из людей, поставляемых inscription. Результатом стало недовольство офицеров чрезвычайно неровным уровнем поступающих к ним людей.{19}
Декретом от 5 июня 1856 года equipages de ligne (линейные экипажи) были заменены equipages de la flotte. Это подразумевало большее, чем просто изменение названия. Новые equipages были организованы в соответствии с новым принципом l’unite individu (единых или неделимых формирований). Базовые формирования состояли из опытных моряков, и соединялись в compagnies de specialites (специализированные роты) четырех типов. В роты первого типа включались gabiers (марсовые), timoniers (рулевые и сигнальщики), плотники, парусные мастера и конопатчики; второго – артиллеристы, третьего – fusiliers marins. Четвертый тип включал тех, кто не входил в прежние equipage de ligne – механиков, кочегаров и машинистов. Теперь стало возможно контролировать состав и качество экипажей гораздо лучше, чем раньше.{20}
Необходимым дополнением к compagnies de specialites были училища, способные превратить зеленого inscrit или conscrit в знающего свое дело специалиста. Среди наиболее важных умений всегда оставалось умение обращаться с пушками – и в составе французского флота долго находился учебный корабль – однако в 1850-х стало ясно, что количество подготовленных артиллеристов не соответствует потребностям – и не только из-за нехватки физически сильных новобранцев. Royal Navy вошел в это десятилетие, располагая двумя учебно-артиллерийскими линейными кораблями: «Экселлентом» в Портсмуте, и «Кембриджем» (Cambridge) в Девонпорте. Французский же флот по-прежнему имел один fregate-ecole; вскоре ситуация изменилась. Сперва в учебный был превращен линейный корабль второго ранга, а в 1860 его место занял большой и тихоходный «Монтебелло», базировавшийся в Тулоне. В 1863 году появился еще один учебный корабль – базирующийся в Бресте «Луи XIV» (Louis XIV). К сожалению, сокращение бюджета вскоре вынудило министра избавиться от одного из них – «Монтебелло» был выведен из состава флота в ноябре 1865 года, и «Луи XIV» занял его место в Тулоне.{21} Аналогичным образом решалась ситуация и с другими специалистами. Ecole des fusiliers (стрелковое училище) было учреждено в 1865. В 1860 было создано училище для timoniers – первое время размещавшееся вместе с артиллерийским училищем на «Монтебелло», а затем – на «Луи XIV». В 1862 году было создано два ecoles des mecaniciens (училища механиков) – одно в Бресте, другое в Тулоне, а четырьмя годами позже – училище для подготовки gabiers.
Стало возможным лучше готовить не только взрослых, но и юношей, и даже мальчиков. Последние – в возрасте от 13 до 16 лет – и так обучались в двух ecoles des mousses, но в 1860-х годах были учреждены еще два училища – довершивших систему подготовки юных моряков, которые теперь могли проходить в них обучение с того момента, когда они покидали детский сад – в семь лет, и до 18 лет – когда они уже могли поступить во флот. Первым из двух училищ, открытым императрицей Евгенией 15 ноября 1862 года, стала брестская Pupilles de la marines (Питомцы флота). Этот приют-школа-детский сад флота был открыт для сирот из морских семей: мальчики могли поступить в него в возрасте от семи лет, и пребывали в pupilles до 13 лет, когда они могли перейти в ближайшую ecole de mousses. Достигнув же 16 лет они могли поступить во второе из новых училищ – ecole flottante des novices (плавучее училище для молодых матросов), учрежденное в 1863 году на борту хоть и большого, но к сожалению устаревшего линейного корабля «Бретань». Обучение на нем длилось два года, пока, наконец, его воспитанники не достигали необходимого для флота возраста 18 лет.{22}
Организация equipages и меры, предпринятые для улучшения подготовки моряков и юношей, имели значительные последствия для inscription maritime. Необходимость полностью использовать специалистов, подготовка которых так недешево обходилась флоту, подразумевала увеличение срока службы для лучших из них. Это значило, что требовалось либо получить от Военного министерства большее количество служивших по семь лет conscrits, либо привлечь большее количество добровольцев, либо увеличить сроки службы по levee permanentes в сравнении с обычными двумя-тремя годами. Первый вариант для Морского министерства был не слишком приятен – в силу ограниченности conscrits. И в любом случае, Военное министерство вряд ли захотело бы увеличить число призываемых на службу ради блага другого министерства: отношение в стране к appel (призыву) – даже без увеличения числа призываемых – и без того было не слишком благоприятным. Таким образом, флоту оставались два последних варианта. За то время, пока министром был Шаслу-Лоба, внимание уделялось в основном увеличению числа добровольцев – и деликатной задаче реорганизации inscription maritime. Деликатность была обусловлена тем, что в начале 1860-х работа системы нарушалась как внутренними, так и внешними возмущениями. Первые проистекали от самих inscrits, возмущенных ростом – благодаря войнам и заграничным экспедициям Второй империи, потребности флота призывать их на службу, вторые же – от судовладельцев, недовольных тем, что их суда оставались без команд. Шаслу-Лоба должен был выработать политику, позволявшую утихомирить недовольных и повысить профессионализм военных моряков.
Конечно, в общем эта задача была невыполнима. Французских судовладельцев полностью мог удовлетворить лишь отказ от inscription. Они и так долго возражали против того, что их ежегодно лишают лучших людей – на весьма неудобный срок. С началом же войны их возмущение резко возрастало.{23} Призыв в Крымскую войну довел их до исступления, и, безусловно, о тяжести положения с комплектованием экипажей можно было судить по стонам armateurs (судовладельцев), лишенных своих моряков: в 1854 году лишь Исландская и Ньюфаунлендская тресковые флотилии не были массово затронуты inscription.{24} Война с Австрией в 1859-60 годах привела к возобновлению рост протестов; дальнейшая политика империи, не раз ставившая страну на грань войны, раз за разом вызывала их недовольство. То, что растущая морская торговля – за исключением каботажной, по закону проводившейся лишь французскими судами – экономически процветавшей страны осуществлялась в основном иностранными судами, делало inscription для судовладельцев еще более нестерпимым. Французское торговое судоходство росло медленно, и, хотя упадок торгового флота США во время Гражданской войны и подстегнул его, но в конце 1860-х годов экономический либерализм сделал конкуренцию более острой – и создал благоприятный для возмущения судовладельцев климат.{25}
Но флот не имел возможности отказаться от inscription даже в мирное время. Эквивалент чисто добровольной британской системы был бы слишком дорог – так как заставил бы военный и торговый флоты ввязаться в соревнование по увеличению жалования. Требовалось найти способ заставить inscrits служить дольше, причем не только умировторить armateurs, но и не вызвать чрезмерного недовольства моряков. Причем Морское министерство более заботилось о втором, нежели о первом. Судовладельцы остались бы не удовлетворены в любом случае, и можно полагать, что Министерство меньше было обеспокоено их мнением, нежели тем обстоятельством, что в 1850-х и начале 1860-х годов обычно покорная масса inscrits проявляла опасные признаки недовольства.
Французским морякам приходилось нести тяжкую ношу. Один обозреватель заявлял, что inscription – несмотря на свои выгоды (в том числе – и небольшой размер пенсий) более обременительна для французских моряков, чем конскрипция для остальной части населения.{26} Возможно – даже вероятно – он был прав: и, безусловно, многие французы были с ним согласны. Французские моряки – особенно попавшие во флот по levee extraordinaires – часто полагали, что с ними поступили не вполне справедливо. Во время Крымской и Австрийской войн моряки рассчитывали не только на жалкое государственное пособие, но и на частную и общественную благотворительность; но и она не примирила французское морское сообщество с призывом, а точнее – с регулярностью вызывавших его возрастаний напряженности в международных отношениях. Случайные кризисы могли быть восприняты спокойно – но при Второй империи эти кризисы – и дополнительные призывы – шли друг за другом слишком часто. Как моряки, так и судовладельцы постоянно сталкивались с обратной стороной имперской воинственности: и те и другие могли сказать, что «Империя – это меч» (L’Empire c’est l’epee – ср. с высказыванием Наполеона III – L’empire c’est le paix – «Империя – это мир» – Прим. пер). Обязанности становились чрезмерными, и постепенно на смену обычному недовольству (моряков с большим основанием, чем солдат любых родов войск, можно было назвать grognards – ворчунами), все большее количество inscrits предпринимали меры, чтобы избежать службы.
Если не считать старости и смерти, имелось две возможности. Первой был отказ от морской карьеры. Если в течение 12 месяцев после отказа не начиналась война, то молодой человек считался свободным от inscription. У этого варианта было два недостатка. Во-первых, зарабатывать впредь связанным с морем трудом он не мог. Это препятствие было практически непреодолимо для бретонцев – поскольку условия жизни в их провинции либо вынуждали их зарабатывать на хлеб в море, либо уезжать в другие места. Во-вторых, ускользнувший от inscription мог теперь угодить под призыв, и молодой бывший моряк вполне мог «выиграть» в национальной лотерее семь лет армейской службы. Легким утешением была возможность заплатить определенную сумму за заместителя – что для inscrit было невозможно – до декрета 22 октября 1863 года. Но так как он вполне мог не располагать необходимой для этого суммой (500 или даже больше франков) {27}, то наиболее вероятный вариант дальнейшего развития событий был таков: он попадал в армию на семь лет, как бывший моряк – поступал в распоряжение Морского министерства, и оказывался на службе, которой надеялся избежать.
Другим способом сбежать от inscription была эмиграция, вероятно – на борту иностранного судна. Хотя это и было незаконно, остановить утечку моряков за рубеж было очень трудно. В 1853 году, по докладу, поданному сэру Джеймсу Грэхему, около 12000 inscrits служили за границей.{28} Выходило, что то ли временно, то ли постоянно (благо морякам, привыкшим присматривать за признаками надивгающегося шторма, было не так и сложно уловить признаки приближающейся мобилизации) – но со второй половины 50-х годов количество эмигрирующих французских моряков росло. Показателем может служить количество дезертиров с французских торговых судов – в 1860 году (наибольшая цифра) оно достигло 1017 человек – в сравнении с 612 в 1851. Количество тех, кто избежал inscription путем отказа от профессии, в указанный период также выросло. В 1858-59 году эта цифра колебалась около 200 в квартал – но в 1859 резко выросла: в третьем квартале с морем попрощались 1156 моряков.{29} Результатом стало сокращение числа inscrits, имевшихся в распоряжении государства – которое до того – с 1815 года – непрерывно росло. В августе 1859 их было 202705 – а тремя годами позже – лишь 190692.{30}
Таким образом, реформа системы комплектования личным составом становилась важным делом. Одно изменение было сделано в последние недели министерства Гамелена: декретом 30 сентября 1860 года объявлялось, что любой inscrit, отслуживший шесть лет, может быть призван на службу только императорским указом – что подразумевало весьма серьезную причину. Но основная реформа была проведена при Шаслу-Лоба. Он понимал, что атака на inscription обязательно должна быть отбита. За время его пребывания на посту levee extraordinaires происходил лишь дважды, и министр счел, что будоражить все приморские районы и вызывать потоки жалоб ради 1000 человек вряд ли разумно.{31} Его реформы также позволили получить более профессиональные кадры для корабельных экипажей. Министерские декреты – от 25 июня 1861 года и – более важный – от 22 октября 1863 года – были направлены на достижение нескольких целей. Они поощряли добровольцев и вновь призванных предложением дополнительной оплаты (наибольшую получали люди из specialites – жалованье которых и так было больше, чем у обычных матросов). Далее, хотя те, кто служил по levee permanentes, и могли призываться на срок до шести лет, по прошествии трех лет они получали prime (премию), и, закончив службу, уже не могли призываться во флот кроме как по императорскому указу.{32} Таким образом, лучшее жалованье сделало флот более привлекательным, добровольцы и призывники стали служить в среднем более долгий срок (что позволило увеличить число одновременно служащих matelots de choix – лучших матросов), а наиболее недовольные из всех – levee extraordinaires – призывались только в случае войны. Улучшения коснулись и системы резерва – так как те inscrits, что не отслужили еще шести лет, за определенную плату должны были служить только на cabotage, bornage и petit peche (каботажных судах, судах прибрежного – не далее 100 миль от порта приписки – плавания и малых рыболовецких судах) – и могли быть призваны во флот практически немедленно после начала кризиса.
Реформы дали результат – в некоторых отношениях даже чрезмерный. Прими флот всех добровольцев и сверхсрочников – и бюджету был бы нанесен сильный урон; во избежание этого в 1865 году были внесены определенные изменения. Оставление на сверхсрочную службу и prime после первых трех лет перестало быть правом для всех – теперь оно было доступно лишь лучшим матросам, а выплаты резервистам были сочтены слишком накладными. Однако основная часть реформ была принята без изменений. Потребность в резервистах была удовлетворена, компромисс с населением приморских провинций найден. Даже armateurs были до некоторой степени довольны реформой – хотя, конечно, наивно было бы переоценивать степень этого довольства: в конце десятилетия они постарались добиться парламентского расследования в отношении inscription. Но Шаслу-Лоба добился успеха: благодаря его действиям inscription смогла выжить не только в период его пребывания у власти, но и существования самой Второй империи.
Как же отразились предпринятые после Крымской войны реформы в области комплектования личным составом на мощи и эффективности соперничающих флотов? Мы уже выказывали предположение, что обе системы стали более схожи. В немалой степени причина тому – необходимость руководства флотов решать одни и те же проблемы – в первую очередь повышать профессионализм моряков. Надо отметить, что имела место и определенная склонность к подражанию, которую мы подробнее рассмотрим в восьмой главе. Примером может служить Pupilles de la marine¬ – во многих отношениях сильно напоминавшая основанную много раньше Greenwich Hospital School (Гринвичскую благотворительную школу).{33}
Но, конечно же, оставались и серьезные различия. Возьмем, например, настроения среди матросов. Трения между людьми, возникающие в любой организации, и которые во флоте должны были преобразованы esprit de corps, в последовавшее за 1856 годом десятилетие приобрели на кораблях обоих флотов формы, различные более чем того можно было ожидать – даже учитывая национальные отличия – будь то привычки, верования, или даже еда.
Так как inscription пришлось пройти через трудный период, можно предположить, что настроение французских моряков время от времени становилось беспокойным, неопределенным. Возможно, например – старшие по возрасту inscrits, взятые повторно во флот по levee extraordinaires, и чувствовавшие определенное недовольство, могли бы взять на себя традиционную для старших и более опытных военных роль своеобразных «центров стабильности» не так охотно, как хотелось бы. Более вероятно, что они были скорее центрами беспокойства, если не разложения; и состав матросов во французском флоте был менее однородным, чем во флоте-сопернике. Изначально шло разделение на inscrits и conscrits – но этим дело не ограничивалось. Несмотря на соблазн prime, inscrits – по крайней мере, в последовавшее за 1856 году десятилетие неохотно – в сравнении с добровольцами – интересовались подготовкой по одной из специальностей. Отношения между обычными inscrits и теми, кто хотел стать hommes d'elites (элитой) были довольно деликатными – во всяком случае, пока compagnies de specialites считались нововведением. Но и conscrits также не представляли собой единое целое. Большинство из них должны были стать или fusiliers marins, или canonniers: но положение стрелков и артиллеристов не было одинаковым. Тренировки с тяжелыми пушками были намного утомительнее, чем упражнения стрелков. Помимо прочего, это поспособствовало относительному росту популярности fusiliers marins – что, впрочем, соответствовало политике Морского министерства, стремившегося ускорить развитие нового корпуса путем комплектования его лучшими людьми: еще одним ее результатом стало то, что стрелки начали свысока смотреть на артиллеристов.
Но каковы бы ни были трения и начинающееся соперничество внутри французского флота, в британском флоте положение было не лучше, если не хуже – по крайней мере, если судить по внешним признакам. Если считать мерилом недовольства количество дезертиров, то моряки Royal Navy в конце 50-х – начале 60-х годов были много больше недовольны службой, чем их коллеги на другом берегу Канала. В 1860 из Royal Navy за месяц дезертировало больше моряков, чем из французского флота за весь год – цифра совершенно исключительная в ряду прочих, показывающих соотношение сил соперников. Но она оставалась лишь цифрой – говорящей не так уж о многом: британские моряки имели гораздо больше возможностей для дезертирства и гораздо больше искушений. Корабли Royal Navy не были сосредоточены в своих территориальных водах, а плавали по всему миру, посещая огромное количество стран и портов, в том числе – и районы, охваченные столь распространенной в девятнадцатом веке золотой лихорадкой. Кроме того, британцам не препятствовал лингвистический барьер – территории, на которых понимали английский, были намного обширнее тех, на которых понимали французский. Правильнее будет сравнить количество дезертировавших из британского флота не с французскими цифрами – а с британскими же – но более ранними: количество дезертиров за первые девять месяцев 1860 года вдвое превысило таковое за весь 1858.{34} Можно заключить, что мораль британских моряков в конце десятилетия быстро деградировала.
Свидетельством тому была и длинная серия небольших бунтов, произошедших в 1859-60 годах. Корабль за кораблем становились жертвами проблем с экипажами: «Лиффи» (Liffey), «Цезарь» (Caesar), «Хиро» (Hero), «Нептун» (Neptune), «Орион» (Orion), «Форт» (Forte), «Джеймс Уатт», «Калипсо» (Calypso), «Эдгар» (Edgar), «Марс» (Mars), «Донегол» (Donegal), «Линкс» (Lynx), «Принцесс Ройал» (Princess Royal) и огромный 131-пушечный флагман Средиземноморского флота «Мальборо» (Marlborough). Временами дело было в нарушении дисциплины – наподобие традиционной забавы с rolling shot on deck (катание ядер по палубе), целью которой было застать врасплох невнимательных офицеров; но было несколько вполне спокойных забастовок – наподобие отказа морских пехотинцев «Эдгара» выполнять матросскую работу.{35}
Одной из возможных причин этих инцидентов и упадка морали было рекрутирование во время кризиса 1858 года второсортного личного состава – как моряков, так сухопутных жителей. Эти новые матросы оказали разлагающее влияние на экипажи и увеличили число смутьянов и кляузников.{36} Но у возникших проблем были и более глубокие корни. Корабль являлся небольшим государством, которое, подобно своим большим братьям, было наиболее уязвимо перед беспорядками тогда, когда условия улучшались – особенно, когда изменения затрагивали власти и дисциплину. Утверждение Адмиралтейством изменения системы наказаний, гордость и надежды сверхсрочнослужащих были новыми элементами системы, плохо сочетавшимися с разделяемыми многими офицерами идеалами строгой дисциплины, их подозрительностью в отношении с матросами, и привычками, восходившими к традициям (а в случае со старшими офицерами – и к воспоминаниям) времен Наполеоновских войн. Любопытно, что французский флот находился в лучших условиях: основные изменения в этой области были осуществлены либо не в 1850-х, либо не были осуществлены вообще. Inscription, как мы видели, изменилась в 1860-х; от наиболее дурных способов обеспечения дисциплины французы избавились несколько раньше. Макание в воду с грота рея (la petit cale¬ – слегка смягченная, но все еще опасная форма протягивания под килем) было отменено в 1836, последний задокументированный случай прогона через строй относится к 1847 году, порка была запрещена Национальной Ассамблеей в апреле 1848 года.{37}
Но как же все это отражалось на профессионализме матросов обоих флотов? Даже если степень недовольства матросов одного флота была выше – это еще не дает возможности говорить о чьем либо превосходстве в случае войны. Как можно было видеть в Наполеоновские войны, недовольство своими офицерами могло быть быстро превращено в ненависть к врагу. Вновь на ум приходит аналогия между кораблем и государством: внешний враг отвлекает внимание от внутренних проблем. Любой спор о сравнительной эффективности систем комплектования личным составом обоих флотов в случае войны между Британией и Францией в середине девятнадцатого века должен вестись в терминах количества и качества поставляемого им человеческого материала – а не степени его недовольства.
В смысле количества французская система предоставляла краткосрочное преимущество – хотя и не такое большое, как опасались британцы. Общее число inscrits отнюдь не было равно числу моряков, могущих реально быть призванными на службу. Взяв за основу цифру 1854 года – 160000 человек, мы должны вычесть из нее слишком старых, негодных по здоровью, офицеров торгового флота, новичков, мальчиков, портовых и речных лоцманов, рабочих и подмастерьев верфей, тех, кто на самом деле ушел на берег и тех, кто скрылся от призыва. В конце мы получим примерно 60 тысяч матросов и незанятых офицеров, и это – включая тех, кто уже служил во флоте. Эта цифра не слишком сильно менялась в 1840-60-х годах. Она также была ненамного выше потребного для ведения первоклассной морской войны количества моряков. По ордонансу 22 ноября 1846 года для полной комплектации экипажей флоту требовалось 59921 матросов и офицеров – и едва ли это количество сократилось в следующее десятилетие. Таким образом, даже учитывая inscrits «второго сорта» и conscrits (которых, по закону, в экипаже не могло быть более трети), можно говорить, что полная мобилизация французского флота практически исчерпала бы резерв пригодных для службы моряков. Вдобавок, мобилизация – по крайней мере, ее окончание – могла быть проведена лишь постепенно, так как примерно 20000 inscrits на начало войны могли находиться в дальних рейсах – рыбацких или торговых. Кроме того, некоторые из них не смогли бы вернуться до окончания войны. Было высказано предположение, что Royal Navy удалось бы захватить в открытой стадии конфликта до 5000-6000 моряков.{38}
Тем не менее, завися в основном от тех моряков каботажных судов и рыбацких суденышек прибрежного плавания, французский флот был в большей степени способен укомплектовать экипажами свои корабли в первые несколько месяцев войны – что и подтвердил опыт Крымской войны. Да, с комплектованием Балтийского флота у французов были задержки – но дело было в том, что к маю 1854 года усилия по набору людей уже были на спаде; принятые же раньше меры были вполне успешными. За первые четыре месяца года Морское министерство набрало 15000 человек – чуть меньше общего число моряков, завербованных Адмиралтейством за весь год.
Именно возможностью столь быстрого старта и объяснялись опасения британцев в отношении inscription maritime. Но насколько значительного превосходства могли бы добиться французы? Можно ли полагать, что первые несколько месяцев войны с Британией стали бы для французов удобным моментом? Ответ, скорее всего таков – «окно возможностей» было бы открыто – ненадолго. Чтобы рассмотреть наихудшую с точки зрения Адмиралтейства ситуацию, сделаем три допущения: во-первых, британское правительство не рискнуло бы прибегнуть к насильственной вербовке, во-вторых – Морское министерство продемонстрировало бы эффективность не меньшую, чем в январе-апреле 1854 года, и, в-третьих – британские моряки проявили бы желания вступать во флот не больше, чем в 1854 году. Даже так получается, что французы смогли бы набрать в первые несколько месяцев на 10000 человек больше, чем британцы. В условиях 1840-х годов это дало бы французам временное превосходство – так как численность личного состава Royal Navy в то десятилетие была лишь на несколько тысяч больше, чем у соперника. С 1849 года и абсолютное, и относительное превосходство британцев в численности личного состава начало расти, и в это время французы могли бы благодаря этим 10000 человек добиться только временного равенства.
С 1858 года даже достижение равенства выглядело маловероятным – благодаря береговой охране и Naval Coast Volunteers. Не то, чтобы британская система была хороша: для обеспечения такого положения Royal Navy требовалось находиться в лучших условиях, чем la Royale. Требовалось изначальное численное превосходство. Требовался солидный резерв подготовленных моряков – а не тех жалких обитателей суши, которыми часто пополнялись экипажи кораблей в 1854 и 1858 годах. Необходимость постоянно иметь нужных людей под рукой – пусть и ценой больших трат – привела к дальнейшему развитию «постоянного флота». В 1860 году Royal Navy располагал 70000 юнг, матросов и морских пехотинцев – против 48000 у французов. (Из соображений экономии это число к концу следующего десятилетия сократилось вдвое – но соотношение осталось прежним). Вторым средством стало дальнейшее развитие резерва: свидетельством тому стало создание RNR.
Таким образом, как в отношении количества, так и подготовки матросов позиции Royal Navy в 1860-х годах значительно улучшились. Конечно, и сами французы – особенно в отношении организации сверхсрочной службы – сделали очень много. Но британцы шли впереди. В 1858 году две трети моряков Royal Navy были сверхсрочниками, в 1865 – девять десятых, шестью годами позже – почти все моряки были либо сверхсрочниками, либо воспитанниками учебных кораблей. Французы такой расточительности позволить себе не могли. Училище юнг в Бресте готовило maistrance – а не только простых матросов. Более того, пропорция добровольцев в экипажах была невелика: в действующем флоте в 1869 году из 5716 специалистов призывниками были не менее 3443 человек. Inscription оставалась жизненно важной для флота и в военное, и в мирное время – а сокращение бюджета в конце 1860-х годов привело к сокращению сроков службы inscrits. Например, весной 1870 года многие матросы были отпущены домой после всего лишь двадцати месяцев службы, и только отчаянные протесты командиров кораблей escadre d’evolutions позволили им удержать своих inscrits на три года.{39}
Теперь мы можем обоснованно представить несколько заключений относительно возможного развития событий в случае, если бы в период 1840-70 годов Британия и Франция начали бы войну. Разразись война в первое десятилетие – и без взрыва замешанного на франкофобии патриотизма среди моряков торгового флота и задействования насильственной вербовки Royal Navy в течение несколько месяцев уступал бы сопернику по числу моряков. Не обязательно это имело бы решающее значение. Рассматривая ситуацию в более широком контексте, надо помнить – в это время Royal Navy лидировал в области технологий. Но, даже ограничившись рассмотрением ситуации исключительно с точки зрения личного состава, отметим – преимущество французов не было бы значительным, и в известной степени – если не полностью – нивелировалось превосходством британских матросов в физической силе. После 1848 года с увеличением разрыва между британским «постоянным флотом» и его соперником, и введением сверхсрочной службы, преимущество французов в численности сократилось. В 1850-х, с усилением Coast Volunteers и дальше – береговой охраны, оно и вовсе сошло на нет. К 1858 году, не учитывая возможности военной хитрости, французы едва ли могли рассчитывать, что смогут мобилизовать превосходящие силы в европейских водах даже временно. В других морях положение было менее определенным, но за несколько лет возможное преимущество французов исчезло и там. По крайней мере, с 1862 года – когда RNR стал значимой силой – Royal Navy мог твердо рассчитывать на удержание как качественного, так и численного превосходства своих матросов над французскими с самого начала войны – во всех водах, где находились его корабли. Таким образом, в 1860-х годах inscription maritime более не обесценивала превосходство британцев в общем числе моряков. Немалой ценой, по прошествии слишком многих лет, Адмиралтейство, наконец, нашло ответ на французскую систему комплектации экипажей.