Эндрю Дж. Басевич. Совершенствуя умопомешательство. Интеллектуал, как слуга государства
Политические интеллектуалы – яйцеголовые, которые должны наставлять простых смертных, реально баллотирующихся на пост – просто паразиты на теле республики. Подобно некоторым вездесущим молекулам, они наводнили нынешний Вашингтон, где их присутствие подавляет здравый смысл, и поставило на грань исчезновения простую способность воспринимать реальность. Феномен приятной наружности – модно одетые типажи, свидетельствующие перед Конгрессом, вещающие в прессе и на телевидении и даже занимающие ключевые посты в исполнительной ветви власти – затушёвывает их вредное влияние. Они похожи на азиатского карпа, вырвавшегося на просторы Великих Озёр.
А начиналось всё вполне невинно. Ещё в 1933-м, когда страна переживала приступ Великой Депрессии, президент Франклин Делано Рузвельт первым завёз горстку энергичных учёных-схоластов, дабы пополнить ряды сторонников его Нового Курса. Беспрецедентный экономический кризис требовал свежего мышления и новых подходов, как полагал ФДР. То ли этот «мозговой трест» внёс положительный вклад в дело экономического восстановления, то ли был причиной его задержки, (то ли попросту переливал из пустого в порожнее) – остаётся предметом споров и по сей день. Однако всё же появление Адольфа Бёрли, Раймонда Моли, Рексфорда Тагвелла и других разбавило картинные «бурбон и сигары» вашингтонского общества. Как подлинные представители интеллигенции, отчасти они несли на себе отблеск её высокой репутации.
Затем началась Вторая Мировая война, вслед за которой последовала война холодная. Эти события привели в Вашингтон вторую волну глубоких мыслителей, и теперь их программа сконцентрировалась на «национальной безопасности». Эта весьма эластичная концепция – вернее её назвать концепцией «национальной небезопасности» – включала всё, что – как было заявлено – жизненно важно для выживания страны. Национальная безопасность для мира политики стала и остаётся сегодня эквивалентом подарка, который не перестаёт радовать.
Первопроходцы на этой стезе ещё в 1950-е коллекционировали платёжные чеки как от «мозговых трестов» вроде прототипичной RAND Corporation, так и от традиционных академических институтов. В их рядах были столь страшные фигуры, как Герман Кан, который гордился «мыслями о немыслимом», и Альберт Вольштеттер, который наставлял Вашингтон относительно сложности установления «деликатного баланса страха»…
В предшествующие полтора столетия Соединённые Штаты вели войны по многим причинам, в числе которых – жадность, страх, паника, праведный гнев и законная самозащита. В разных случаях, по отдельности или вместе, эти причины подталкивали американцев к войне. Вьетнам стал первым случаем, когда США начали войну, в значительной степени в ответ на горстку действительно дурацких идей, выдвинутых, по-видимому, умными людьми, занимавшими высокие посты. Ещё более удивительно, что «специалисты по непосредственным операциям» упорствовали в ведении той войны, давно перейдя ту точку, когда даже членам Конгресса стало очевидным, что повод был порождён ошибочными действиями, и всё обречено на провал.
В недавно вышедшей великолепно написанной книге «Американская расплата: Вьетнамская война и наша национальная идентичность» историк Кристиан Эппи, преподающий в Массачусетском университете, напоминает нам о том, насколько эти идеи были бессмысленны. В качестве первого образчика профессор Эппи представляет МакДжоржа Банди, первого советника по национальной безопасности президента Джона Ф. Кеннеди, а затем Линдона Джонсона. Банди, творение Гротона и Йеля, был известен тем, что стал первым самым молодым деканом факультета гуманитарных и математических наук Гарвардского университета (FAS), который вступил в должность, даже не потрудившись получить диплом о высшем образовании… Что у них общего, помимо сомнительного образования, полученного в Нью-Хейвене, так это стойкая приверженность господствующим постулатам холодной войны.
В первую очередь эти постулаты таковы: монолит под названием Коммунизм, контролируемый небольшой группой фанатиков от идеологии, скрытыми за стенами Кремля, представляет угрозу самому существованию не только Америки и её союзникам, но самой идее свободы… Эппи описывает профессора Хантингтона, как ещё одного «специалиста по непосредственным операциям» с неизменной способностью видеть положительные стороны катастрофы.
Пересмотренные десятилетия спустя, эти утверждения, однажды с невозмутимым видом сделанные людьми, подобными Банди, Ростоу и Хантингтону, – первоклассными «специалистами по операциям» – кажутся нелепыми, выходящими за все рамки. Они оскорбляют наш разум, заставляя поражаться, как подобные суждения или людей, которые их продвигают, можно принимать всерьёз. Как так получилось, что во время Вьетнама дурные идеи оказали столь губительное влияние? Почему эти идеи столь невосприимчивы к вызовам? Короче говоря, почему американцам было так трудно понять, что это была за дрянь?
Эти вопросы представляют отнюдь не простой исторический интерес. Они не менее значимы, когда применяются к «рукоделию» политических интеллектуалов в версии двадцать первого века, специализирующихся в национальной безопасности, чей бред собачий поддерживает политику, едва ли более логичную, чем использованную в оправдание и проведение Вьетнамской войны.
