От Илья Вершинин Ответить на сообщение
К Илья Вершинин Ответить по почте
Дата 06.12.2004 23:39:56 Найти в дереве
Рубрики Персоналии; Версия для печати

2-я часть книги. ЗАЩИЩАЯ ЗАВОЕВАНИЯ ОКТЯБРЯ (Годы Гражданской войны 1918-20 гг.)

ЗАЩИЩАЯ ЗАВОЕВАНИЯ ОКТЯБРЯ...

На Восточном фронте



(К. Ару в годы Гражданской войны. 1920.)
С отъездом на фронт пришлось расстаться с последними родственниками. Начиналась другая, тревожная и нелегкая жизнь.

Когда поезд, постукивая на стыках рельс, уносил нас вдаль, всех волновал вопрос: куда мы направляемся? Мнения были самые разные. Одни утверждали, что едем подавлять мятеж чехословаков. Другие толковали, что царю Николаю удалось бежать, сколотить большую армию, которая идет теперь против Советской власти, — ее-то, мол, и отправляемся громить. И еще говорили, что едем конфисковывать зерно у кулаков.

Так доехали до Перми. Здесь нас выгрузили и разместили в казармах. Сразу же был введен воинский распорядок и началась учеба.

Мы знакомились с материальной частью винтовки и с приемами обращения с оружием. Нарисованные на стене мишени помогли нам проникнуть в премудрости прицельной стрельбы. Словом, все говорило о том, что нас вскоре отправят на фронт.

Дважды я имел возможность посмотреть город. Пермь расположена по обоим берегам Камы. Здесь отбывали ссылку Герцен, Короленко и другие прогрессивные деятели прошлого.

Я побывал и в цирке, прочтя на афишах знакомые имена борцов: Лурих, Аберг, Поддубный... Борьбой я интересовался еще в Таллине.

В Перми мы задержались ненадолго. Примерно через неделю мы снова сели в вагоны и двинулись на восток.

Наконец эшелон остановился на станции Красноуфимск. Построившись на площади перед вокзалом, мы зашагали в город. Остановились у здания, где находились начальник гарнизона и комендант города. Кругом сновали военные и вооруженные гражданские люди. Их лица выражали напряженность и тревогу. Некто с парабеллумом на боку сказал, что на юге уезда есть очаги кулацко-белогвардейского восстания, которым руководят монархисты, меньшевики, кадеты и эсеры. Угроза нависла и над городом Красноуфимском.

К нам подбежал взводный. Наскоро построил людей и приказал:

— У кого нет оружия, три шага вперед!

Оружия не имела почти половина из нас. Примерно через четверть часа всех вооружили.

Мы выступили. Одеты были очень пестро. Лишь некоторые носили солдатскую, царского времени форму без погон. Остальные ходили в своей обычной одежде. Оружие тоже было у кого русское, а у кого английское или японское.

Вскоре вышли из города и через несколько километров зашагали вдоль подножия высоты к видневшейся справа деревне.

Внезапно раздались ружейные выстрелы. Многие из нас слышали их впервые. Поэтому не могли сообразить, откуда стреляют. Движение продолжалось. Затем застрочил пулемет. Кое-кто вскрикнул и упал.

Мы залегли. Теперь поняли — стреляют из деревни. Мне повезло. Я очутился в глубокой меже. Когда из комьев земли соорудил упор для винтовки, как нас учили, то получилось что-то похожее на окопчик.

Стрельба не утихала. Пули со свистом пролетали над головами или падали на землю слева и справа от нас. Мы старались определить место, где засел противник. В какой-то момент закралось сомнение — а вдруг это свои? В то время бои нередко вели небольшие красноармейские или местные отряды (не более 50—60 человек в каждом). Их действия не отличались от действий партизанских отрядов.

Вновь застрочил пулемет. Ответный огонь открыли и наши бойцы. Значит, в деревне засел все-таки враг. Мы стали стрелять по стоявшей на высотке мельнице — там поднялись одно за другим маленькие пыльные облачка. Когда выстрелы со стороны противника стали реже, мы дали несколько залпов по стогам сена на окраине деревни и другим местам, могущим служить укрытием врагу.

Перестрелка длилась около часа. Вдруг вражеские пули стали ложиться у нас за спиной. Когда я оглянулся, то увидел, что по откосу бегут наверх наши товарищи. Некоторые достигли уже самого гребня. Что происходит? Что делать? Подполз к своему соседу справа и потряс его за плечо. Он был уже холодный. Пуля попала прямо в голову... Товарищ, который лежал поодаль, сказал, что многие бойцы из нашего отряда погибли и ранены, ничего другого не остается, как отступить за высоту, иначе нас всех перебьют. Немного погодя, передали и приказ начальника колонны: перебежками по одному
отходить за высоту, там собраться всем вместе и ждать дальнейших приказаний.

Когда на левом фланге подтвердили получение приказа об отходе, побежал и я вместе с ближайшими соседями. Сперва перебегали скачками метров по 50—60 и ложились только тогда, когда пули стали свистеть. Пришлось делать более короткие перебежки.

На другом склоне высоты мы прождали до сумерек. Затем пришел командир, собрал нас и отвел в деревню, где находился штаб какой-то воинской части. На поле боя приказали подобрать убитых и раненых.

Рано утром нас подняли. Сообщили, кто куда получил назначение. Представители соответствующих частей проводили нас на место. Отныне мы уже входили в организованную часть Красной Армии.

Снова начались занятия. Многие плохо знали материальную часть винтовки и еще хуже стреляли. Серьезная работа легла на плечи старых солдат, прошедших первую мировую войну. В роли инструкторов и учителей приходилось выступать также участникам русско-японской войны. Все свободное время, даже в окопах, во время затишья между боями, уходило на то, чтобы учиться военной премудрости.

Многое из красноармейской жизни того времени забылось. В памяти остались отдельные эпизоды. Помню, однажды в потемках мы окапывались на опушке леса. Перед нами лежала равнина, а в лесу, как полагали, притаился противник. Приближавшаяся осень давала о себе знать — постепенно похолодало и начал одолевать сон. Костры разводить не разрешали, курить тоже приходилось осторожно, «в рукав». Чтобы мы не уснули, командир периодически командовал: «Передай, не спать!» Но мы его перехитрили: передавали приказ через одного. Так половина людей смогла подремать. Когда стало светать и лес больше не казался таким таинственным, командир выслал разведку. Спустя примерно час один из разведчиков вернулся прямиком через равнину. Значит, противника в лесу нет. Но ночью он там все-таки был, о чем говорили свежевыкопанные окопы, а к утру исчез. Преследуя врага, мы прошли через лес и увидели в лучах восходящего солнца деревенские избы. В утренней прохладе из труб поднимались к небу дымки.

Мы заняли позиции в нескольких сотнях метров от деревни по обе стороны дороги. В деревне хозяева встретили нас приветливо и сожалели, что не могут ничем угостить. Белые, уходя на рассвете, забрали с собой все съестное. Здесь размещался их штаб.

Медленно тянулось время. Когда солнце поднялось выше, наблюдатель что-то прокричал и показал рукой вперед.

На горизонте показались всадники.

Командир приказал всем занять свои места в окопах и, изготовившись к бою, ждать. В отдалении у кромки леса по дороге к нам приближались трое всадников. Через несколько минут они скрылись в перелеске на берегу реки. Нам приказали хорошо укрыться в окопах, быть начеку и когда последует команда, — стрелять только по коням. Сам же ротный командир перешел в окоп на другой стороне дороги.

Минут через десять всадники вновь показались из перелеска. Дорога вела через пастбище, все ближе и ближе к нам. Уже слышался громкий разговор. Впереди скакал какой-то штатский, с карабином на спине, а в метрах десяти за ним — двое военных.

По цепочке передали приказ командира:
— Пропустить, не стрелять!

Всадники подъехали совсем близко. Из военных один оказался офицером, другой — рядовым, с шашкой и карабином. Они были почти у самых окопов, как конь под офицером испугался, отпрянул и чуть было не сбросил своего седока. Офицер разразился бранью, а насторожившийся рядовой заметил одного из наших бойцов и заорал во все горло:

— Красные!

Он почти поднял коня на дыбы, намереваясь развернуться и ускакать прочь. Поздно! Раздались два выстрела ... Кони под обоими всадниками упали. Пешим остался и человек в штатском.

Мы выскочили на бруствер и крикнули:

— Руки вверх!

Офицер нехотя бросил револьвер и поднял руки. Рядовой стонал около своего коня, не в силах вытащить из-под него ногу.

Подошел наш командир роты. Вместе со взводным они допросили пленных. Капитан оказался офицером связи, ехал из штаба дивизии в штаб полка, который прошлым вечером еще находился в этой деревне.

Пленных отправили в штаб. Наши бойцы ворчали и считали, что их следовало расстрелять, ведь наших беляки сразу ставят к стенке.

Затем пришел приказ о наступлении. Собрали вместе разбросанные по разным местам подразделения. Наш отряд вошел во 2-й Красноуфимский полк.

Боевое крещение полк получил в районе села Ачинск. На фланге нашего боевого участка сражался латышский полк. Настали горячие дни. Против нас действовали части Иркутской и пластунской дивизий, а также чехословацкого корпуса, башкиры и местные кулаки. Противник повсюду сильно укрепился. Но все-таки победу одержали только-что сформированные, еще плохо вооруженные части Красной Армии. Врага выбили из Ачинска, затем из Афанасьевского и из многих других населенных пунктов. Наступление шло в общем направлении на Екатеринбург (ныне Свердловск).

Однажды пятеро наших конных разведчиков вступили в бой с вражеским подразделением и взяли восемь пленных. Помогли хитрость и отчаянная смелость. А дело происходило так. Противник взорвал железнодорожный мост и создал за ним линию обороны, чтобы помешать дальнейшему продвижению наших войск. Разведчики получили задание выявить систему обороны и силы противника.

Часа через два в ночной темноте со стороны моста послышались выстрелы. Что произошло? Решили, что случилось самое худшее. Но вскоре разведчики вернулись целыми и невредимыми и привели с собой пленных. В лесу у костра из рассказа пленных выяснился весь ход этого скоротечного боя. Охраняло мост пехотное подразделение с двумя тяжелыми и тремя легкими пулеметами.

— Вечером, около одиннадцати часов, — рассказывали пленные, — послышался перестук копыт на дороге. Открыли огонь. Ответного огня нет. Перестук все ближе. Затем в темноте раздались команды, точно на нас идет крупная часть с пушками. Когда же во тьме грянуло «Ура-а!», а на железнодорожной насыпи стали рваться гранаты и прогремело громкое «сдавайтесь!», мы решили, что окружены и сложили оружие. Часть людей в панике разбежалась...

Героизм в те дни был делом обычным. Особенно запомнился мне комиссар нашего полка. У него не было одной ноги до бедра и он носил протез. Но как он ездил верхом и бил белогвардейцев! Комиссар учил нас до глубины души ненавидеть врагов трудового народа, быть преданным пролетарской революции. Сам он был именно таким бойцом большевистской партии.

В середине сентября настали тяжелые дни. Под натиском превосходящих сил противника мы вынуждены были отступить. Командиры объясняли это плохим вооружением наших войск, недостаточной подготовкой и слабым знанием военного искусства, а также изменой некоторых офицеров старой армии. Много плохого говорили тогда о стоявшем во главе аппарата управления армией Троцком, который не разбирался в военном деле.

Ко всему прочему до нас дошли гнетущие вести из Москвы. Эсеры пытались убить Ленина, когда он выходил после митинга с завода Михельсона, тяжело ранив его двумя отравленными пулями. В Петрограде эсерами убиты В. Володарский и М. Урицкий...

Эти чудовищные злодеяния вызвали повсюду бурю гнева. Наши войска перешли в решительное наступление. Мне лично и многим другим эстонцам не довелось участвовать в разгроме армии адмирала Колчака. В декабре 1918 года меня отозвали в распоряжение Совета Эстляндской Трудовой Коммуны.

В боях за освобождение родных мест

Получив документы и простившись с боевыми друзьями, я отправился в нелегкий путь. Добрался до железной дороги, затем шел по шпалам, пока не удалось сесть на поезд. В Вятке (ныне Киров) сделал остановку. Хотелось увидеться с тетей и с ее семьей. Но, как оказалось, большинство эвакуировавшихся сюда эстонцев отбыло в распоряжение Совета Эстляндской Трудовой Коммуны.

Снова пустился в трудный путь к Петрограду. Повсюду подстерегал еще один враг — голод. Плодородные районы — Украина, Дон, Северный Кавказ, Сибирь — захватили белогвардейцы. Наряду с вооруженной интервенцией империалисты надеялись поставить молодую Страну Советов на колени костлявой рукой голода.

В Петрограде я узнал, что Совет Эстляндской Трудовой Коммуны находится в Нарве.

Была у меня возможность посмотреть и город. Население голодало сильнее прежнего. Теперь осьмушку хлеба выдавали на два дня. Многие заводы стояли — не хватало сырья и топлива. Страна была отрезана как от основных продовольственных, так и от сырьевых и топливных баз. Кроме того, империалисты перерезали все морские пути и другие дороги, связывавшие страну с внешним миром. Не хватало медикаментов, военного снаряжения.

В Нарву прибыли поздно вечером. Мучил голод. Столовую нашли не сразу. Дверь ее оказалась на цепочке. После долгих упрашиваний девушка-буфетчица все же впустила нас, но предупредила, что кроме холодных щей ничего нет. Вместо хлеба предложила какую-то твердую копченую колбасу. Когда поблагодарили за все и стали прощаться, девушка сказала, что колбаса из конины. Ну что ж, главное, было вкусно!

Несмотря на позднее время, мы явились к председателю Совета Эстляндской Трудовой Коммуны Я. Анвельту. Я получил назначение в революционный полк охраны.

Попросил разрешения на сутки задержаться в городе, чтобы разыскать семью Юрманов. Разрешение получил.

Встретились с большой радостью. Кто мог тогда предположить, что с тетей и ее дочерью Карин я встречусь вновь лишь через 24 года, а Юри, учившего меня классовой сознательности, и маленькую Марту не увижу больше никогда...

На следующее утро я приступил к службе во втором батальоне.

Итак, в Нарве вновь существовала Советская власть, и Нарва являлась столицей Эстонской Советской Республики. Части Красной Армии начали бои за освобождение Нарвы 22 ноября 1918 года и сражавшиеся в ее рядах полки эстонских красных стрелков в результате жарких боев 28 ноября очистили Нарву от германских оккупантов и их приспешников — эстонских буржуазных националистов. Здесь, в городской ратуше 29 ноября была провозглашена Эстляндская Трудовая Коммуна. Председателем Совета (правительства) Коммуны избрали Я. Анвельта. Первоочередной задачей стало освобождение Эстонии от немецких оккупационных войск.

Несмотря на крайне тяжелое положение, правительство Советской России и партия большевиков уделяли большое внимание революционным событиям в Эстонии. Признав независимость Советской Эстонии, Совнарком РСФСР обязал военные и гражданские власти помогать правительству Советской Эстонии и ее армии в деле освобождения страны и ее народа от оккупантов.

Наступление велось так стремительно, что уже к концу декабря наши войска находились в тридцати километрах от Таллина. Временное буржуазное правительство Эстонии, поставленное у власти с помощью немецких штыков, забило тревогу. Империалисты Англии, Америки и других стран поспешили на выручку. Они обильно снабдили белоэстонцев оружием и снаряжением. Прибыли и завербованные на средства империалистов «добровольцы» из Финляндии, Швеции и Дании. Белоэстонцев поддержала находившаяся в Таллинском заливе английская военная эскадра.

Международная контрреволюция бросила против нас превосходящие силы.. Я прибыл под Тапа как раз в дни ожесточенных боев. Упорно сопротивляясь, мы шаг за шагом отходили. Наш импровизированный бронепоезд, состоявший из товарных вагонов и платформ, где за мешками с песком сидели пулеметчики и стрелки, наносил ощутимые удары по противнику.

Наконец, 9 января 1919 года врагу удалось прорвать наш фронт, и мы вынуждены были оставить Taпa, a десять дней спустя и Нарву.

Бои продолжались. Наш второй батальон и другие подразделения революционного полка охраны передали для комплектования 3-го Эстонского коммунистического стрелкового полка, который создавал в Выру Адольф Мянникокс. Но под напором врага 1 февраля пришлось оставить город. Формирование полка было завершено в Мариенбурге (Алуксне). Из нашего батальона к месту формирования прибыло 165, из третьего — 95 и из четвертого — 7 человек. Теперь я числился в первом батальоне, которым командовал Ю. Эверт.

И опять ощущалась нехватка оружия и снаряжения. Полк в основном состоял из молодежи. Но были и те, кому пятьдесят и больше.

Еще не успели заняться как следует боевой подготовкой, как пришел приказ отправиться на передовую. За день покрыли 30 километров и вечером заняли позиции вдоль шоссе Псков — Рига. Наш батальон оказался почти напротив мызы Миссо.

Перед нами раскинулся лес, за которым стояли деревни. Они были либо заняты противником, либо находились под его контролем.

Предстояло разведать силы врага. В разведгруппу включили и меня. Осторожно прошли лес. Севернее увидели одну деревню, к западу — другую. Туда и взяли курс. По пути встретили разведчиков третьего батальона. Договорились с ними о районах действия и двинулись дальше.

В деревне тускло светились окна в некоторых домах. То там, то тут слышался лай собак. Мы решили проверить дом на краю деревни, где хозяева еще не спали. Старший группы разведчиков вошел во двор, остальные молча притаились за углом. Чуть погодя, старший возвратился с известием, что деревня называется Преэкса и противника тут нет. По словам хозяина дома, враг находился будто бы в деревне Тсийстре. А вчера, дескать, приезжали со стороны деревни Пынни четверо на санях, остановились у сарая и, наскоро оглядевшись, повернули обратно. Это все, что удалось узнать.

Двинулись дальше. За деревней находилось озеро. Когда показались первые дома Пынни, залаяли собаки. Затем послышались одиночные выстрелы и перестук копыт. Старший разведгруппы собрал нас за ближайшим кустом. Он решил, что кто-то один пойдет предупредить оставленный на опушке леса полевой караул, а остальные устроят в придорожных кустах засаду. Если врагов окажется меньше пяти — взять в плен, если больше — пропустить до караула.

Идти старший приказал мне. Горел, конечно, желанием остаться, но приказ есть приказ. В тот момент, когда часовой задержал меня на опушке и потребовал пароль, позади раздались выстрелы и крепкая эстонская брань. Едва я успел все объяснить начальнику караула, как послышался приближавшийся топот копыт. Вскоре на фоне белого снега можно было различить двое саней, на которых шестерка наших разведчиков везла пленных — четверых вражеских разведчиков, все сыпавших ругательствами.

Пленных мы сначала доставили в штаб батальона. Но командир приказал вести их дальше, в штаб полка в мызу Миссо.

Три дня спустя, т. е. 10—11 февраля, развернулись серьезные боевые действия. Началось с того, что на участке нашего первого батальона на опушке леса появилась небольшая вражеская группа, явно разведчики. Ее обратили в бегство. Преследуя противника, наш батальон продвинулся вперед на 5—6 километров. Мы вновь побывали в деревне Преэкса. В наступление перешли и другие батальоны. Было освобождено несколько деревень.

Перед нами предстали следы зверств белогвардейщины. Белые убили многих людей, близкие которых сражались в рядах Красной Армии, а также тех, у кого кто-либо из семьи эвакуировался в Советскую Россию. Ненависть наших бойцов к белогвардейцам возросла еще больше.

В результате наступления наш батальон к 20 февраля вышел к подножию Мунамяги. Я обратился с просьбой к командиру назначить меня и моего молодого боевого товарища, нарвского парня, в разведку, чтобы одновременно разглядеть поближе самую высокую гору в Прибалтике. Командир согласился, но напомнил об осторожности, так как частично Мунамяги все еще владел неприятель. Мы должны были двигаться в сторону Вана-Казаритса.

Но, к сожалению, из этого ничего не вышло. Едва мы прошли пару километров, как нашу разведгруппу отозвали обратно в роту. Началось общее отступление. Что произошло? Мы же одерживали до сих пор победу за победой! Стало ходить много тревожных слухов, даже предполагалось предательство.

Мы не остановились и у Миссо. Только под Мариенбургом узнали, что наши соседи сдали этот город белым. Чтобы не оказаться в кольце окружения, нам пришлось отступить.

К 1 марта наши войска вновь овладели Мариенбургом. В атаке участвовал и наш полк. Примерно через неделю мы снова вышли на шоссе Псков — Рига и ворвались в Хаанья. Но теперь пришлось вести ожесточенные бои за знакомые деревни Тика, Пынни, Тсийстре и другие. Некоторые деревни неоднократно переходили из рук в руки. В середине марта стало известно, что другие полки эстонских красных стрелков освободили Печоры. Вырусцы надеялись вскоре войти освободителями в свой родной город. Все горели желанием окончательно разбить врага и вернуться к своим семьям, к мирному труду.

В результате мартовских боев 1919 года мы опять вышли в район Мунамяги, на этот раз чуть правее прежнего участка. Нашему батальону приходилось вести бои и самостоятельно. Нередко нас посылали на разные участки фронта ликвидировать прорыв.

Солдатская жизнь была тяжелой и изматывающей. Выкапывали в снегу углубления, чтобы укрыться от пронизывающего ветра. С наступлением весны приходилось брести через болота и грязь, нередко промокнув до нитки. Изредка можно было разводить костер, чтобы хоть немного обсушиться и обогреться. Терзали паразиты, мучил голод. Часто приходилось довольствоваться только кусочком хлеба. Когда становилось совсем невмоготу, у командиров находилось для нас ободряющее слово. Не забудутся наш первый командир роты Рудольф Кухи,- его помощник Александр Пало, взводные Иоханнес Арон, Александр Тедер, братья Эрмель, молодой командир Александр Якобсон и другие. Всеобщим уважением пользовались командир полка Адольф Мянникокс, комиссар Михаил Кульбах и наш батальонный командир Юхан Эверт.

Полк впоследствии приумножил свою боевую славу на Южном фронте под командованием одного из первых организаторов эстонских воинских частей Карла Кангера и пронес свои боевые знамена до берегов Азовского и Черного морей.

Осколок снаряда и соломенная крыша

30 июля 1919 года я был ранен в бою за город Остров Псковской губернии. Утром командир роты приказал мне помочь ротному писарю. Но когда я услышал, что собираются выслать разведку, захотелось пойти вместе с разведчиками. После оборонительных боев все рвались в наступление. Таким образом, я и пристроился к разведчикам вопреки приказу ротного.

Вышли в путь затемно. Пройдя с километр, разбились на маленькие группы и продвигались дальше перебежками от дерева к дереву, от камня к камню. Достигнув опушки леса, на расстоянии примерно пятисот метров увидели деревню. По имевшимся сведениям, она вчера находилась в руках белогвардейцев. Нам предстояло выяснить, какая обстановка там сейчас.

Мы поползли к деревне. Где-то бухнуло орудие. Снаряд разорвался довольно близко. Подняв головы, увидели между домами трех всадников. Кто такие? Убедились, что враг стрелял именно по ним, следовательно, должны быть наши. Как потом и оказалось, это была артиллерийская разведка, пытавшаяся выявить огневые позиции белых. Вражеская артиллерия выпустила еще несколько снарядов, разорвавшихся неподалеку. Один из них осыпал нас комьями земли и картофелем.

В первом доме хозяева подтвердили, что белогвардейцев в деревне нет, они якобы в километре отсюда. Там окопы, пулеметы, пушки. Порой сюда заходят их патрули. Сегодня поутру двое солдат приходили, хвастались, что через пару дней начнут красных бить. Больше всех знал маленький сын хозяев дома. Он с жаром рассказывал, где находятся вражеские окопы, сколько у беляков пулеметов и орудий и где они расположены.

Подали сигнал командиру, что врага нет, а сами на другом краю деревни установили наблюдение за неприятелем. Прибывший командир уточнил нашу задачу. Вскоре из леса вышел батальон. Началась подготовка к наступлению.

Мне приказали влезть на крышу амбара и вести наблюдение. Отсюда сверху все хорошо просматривалось. Сразу же заметил на стороне врага двуколку, запряженную серой лошадью. Она двигалась вдоль окопов и сидевший в двуколке человек сваливал время от времени на землю какие-то ящики. Солдаты подбирали их и волокли в окопы. Ясно — боеприпасы!

Сообщил обо всем увиденном командиру.

В то же мгновение поблизости бухнуло орудие. От прямого попадания двуколка разлетелась в щепки, только лошадь чудом осталась цела и понеслась в сторону деревни. Наши артиллеристы этим не ограничились. В окопы врага посыпался град снарядов. Белогвардейцы в панике заметались.

Заговорили вражеские орудия, стараясь нащупать наши огневые позиции. И тогда... рвануло где-то очень близко. Почувствовал сильный удар в бок.

Быстро осмотрел себя. Ничего особенного не заметил. Снова схватил бинокль и продолжал наблюдение. Неожиданно бинокль выпал из рук, по телу разлилась какая-то слабость, в боку будто сверло поворачивали. И теперь я увидел, что из правого бока над бедром торчит зазубренный кусок металла. Осколок, пробив насквозь ремень и одежду, вонзился в тело.

Мне приказали спуститься с крыши. Прибежал ротный фельдшер Карл Эрмель. Он оказал мне первую помощь, и меня эвакуировали с поля боя. Боевые товарищи пожелали скорого выздоровления и возвращения в полк.

Но сложилось так, что после лечения я больше не встретился со своими однополчанами.

До полкового лазарета было километров 10—12. В дороге сильно трясло и это причиняло мне нестерпимую боль. Поэтому я время от времени просил останавливать повозку. Наконец все же добрались до места.

В лазарете, на глинобитном полу, было куда терпимей лежать. Еще лучше стало, когда врач разрезал бинты. Живот изрядно припух, а врезавшаяся в тело повязка усиливала боль.

На третий или четвертый день меня отправили дальше — в латышский поезд-госпиталь. Спустя неделю я уже лежал в ржевской больнице. Врачи очень удивлялись, когда ежедневно извлекали из раны кусочки соломинок. Осколок снаряда пробил соломенную крышу амбара и занес стебельки соломы в рану. Потому она долго и не заживала.

Через два месяца меня выписали из больницы. Вместе с другими выздоравливающими мой путь лежал в Кострому. Поселились мы в казарме и выполняли различные работы. Хорошо запомнился первый обед. На нескольких человек выдали одну миску картофельного пюре. Я тоже запустил деревянную солдатскую ложку в пюре, но в рот положить не смог — было слишком горячее. Пока дул на ложку, миска уже опустела. Надо быть активнее, учили товарищи. Примерно через неделю я привык глотать обжигающую пищу.

В общем питались мы очень плохо, но почти никто не роптал. Понимали, что страна в тяжелом положении, и хотели как можно быстрее уехать на фронт бить врага.

Среди лихих конников

Однажды, во время возки дров, я встретил земляка из 1-го Эстонского красного кавалерийского полка. Так как его вскоре должны были выписать, решил и я добиваться разрешения направиться вместе с ним в кавалерийский полк. Вначале командование отказало, так как рана моя еще как следует не зажила, но после долгих упрашиваний дало согласие.

Документы оформлены, и мы пустились в путь. В штабе полка после беседы с его начальником меня проводили к командиру полка А. Сорксеппу.

— Товарищ командир полка, прошу вашего разрешения принять меня на службу во вверенный вам полк, — доложил я.

— Как звать?

— Ару, Карл.

— Откуда прибыл и где служил?

— В настоящее время возвращаюсь из госпиталя, где находился на лечении. Раньше служил в 5-м Выруском стрелковом полку (Бывший 3-й Эстонский коммунистический стрелковый полк. Прим. авт.).

— Ездить верхом умеешь? Где учился езде? В деревне, наверное?

— И в деревне, и в армии. Служил в Вятке в конной разведке.

— Лошадей любишь?

— Очень!

Сорксепп одобрительно кивнул и задумался. Я тем временем пытался припомнить все, что слышал об этом доблестном и смелом командире. Вдруг он быстро встал, подошел совсем близко и спросил:

— А ты воровать умеешь?

Я оторопел. Щеки запылали. Он, по-видимому, заметил это, повернулся и отошел к окну. Наступило минутное молчание. Затем он снова спросил:

— Ну так как?

Мне между тем вспомнился разговор с тем кавалеристом по дороге в полк. Честно говоря, я не принял его всерьез. А теперь убедился, что это вовсе не шутка. Суть вопроса заключалась в том, что во время рейдов по тылам врага полевые кухни являлись для полка обузой. Кавалеристы должны были сами добывать пропитание. В случае, если крестьяне не угощали, приходилось волей-неволей брать самим. Брать, конечно, только у кулаков, которые так или иначе прятали зерно в ямах, где оно попросту гнило...

Ответил:

— Товарищ командир, с голоду не умру!

— Молодец. На первых порах пойдешь в запасной эскадрон, привыкнешь, а уж дальше видно будет. Все. Можешь идти!

Служить в кавалерии мне нравилось. С лошадьми я возился еще на мызных полях, а будучи пастушком пытался гарцевать даже на бычке и баране. В эскадроне мне разрешили выбрать одну из двух лошадей. Это поставило меня в затруднительное положение. У всех лошадей есть свои достоинства и недостатки, свои штучки-дрючки. Которая из двух лучше? Я остановился на темногнедой кобыле. Она была не очень рослой, с отметиной на лбу, стройными ногами, на передних — белые «чулки». Умный взгляд, иногда с хитринкой, горячий норов. Очень любила сахар: это помогло мне быстро завоевать ее доверие и дружбу. Большую часть свободного времени и посвящал ей: мыл, чистил, кормил или просто поглаживал и тихонько с ней разговаривал. Забавно прядя ушами, она внимала мне и иногда как бы в одобрение кивала головой. В перерывах между боями или на привалах я часто спал рядом с лошадью, прижавшись спиной к ее теплому животу...

Конечно, сперва пришлось многому учиться, прежде чем стать настоящим кавалеристом. В группе новобранцев, куда меня зачислили, мы проходили пешими все приемы кавалерийской атаки. Представляя себя верхом на скакуне, мы должны были рубить саблей и защищаться от ударов «противника». Учились стрелять из карабина, пулемета, револьвера. Приходилось туго, но по вечерам, уставшие, мы вспоминали старую золотую истину: «Тяжело в ученье — легко в бою».

В один из дней почти весь наш запасной эскадрон распределили по строевым эскадронам. Начались дни серьезных боев на Северо-Западном фронте. О нашем полку хорошо знали и в стане врага. Его появление на каком-нибудь участке фронта вызывало у белых панику. Как шквал налетали наши эскадроны на вражескую цепь, изрубали ее или обращали в поспешное бегство. С особым героизмом полк сражался за освобождение Гдова. Так мы снова оказались у порога родного края.

2 февраля 1920 года в Тарту был заключен мирный договор между буржуазной Эстонией и Советской Россией. Военные действия на этом фронте прекратились. Наш 1-й Эстонский красный кавалерийский полк еще до перемирия направился на Южный фронт, куда уже раньше отбыли другие части дивизии эстонских красных стрелков.

Еще один враг — эпидемия

На улице трещал мороз, но в вагоне было уютно и тепло. Все оживленно обменивались мыслями о минувших боях.

Наш эшелон спешил на юг. Повсюду виднелись следы тяжелого военного времени. Но на истощенных и суровых лицах населения проглядывала все же твердая решимость выдержать и победить. Немало добрых пожеланий слышали мы от людей, с которыми приходилось встречаться на станциях. «Желаем удачи!», «Утопите врангелевцев в Черном море!», «Отправьте ко всем чертям проклятых царских генералов и других бандитских главарей!» Иногда пробирался поближе какой-нибудь мужичонка в тулупе, прислушивался к разговору, криво усмехался и принимался балаболить, что-де на Россию идут все крупнейшие державы мира, которые вернут обратно старый порядок. Мужичонку освистывали и прогоняли.

Однажды утром почувствовал острую боль в боку. У окна снял повязку и с изумлением заметил, что из раны торчит кончик косточки. Осторожно взялся за него, чтобы она не ускользнула обратно в рану и... резко дернул. Достал! Оказалось, что осколок снаряда отколол кусочек от тазовой кости. Поэтому рана так долго и не заживала. После извлечения этого обломка зажила за несколько дней.

В дороге нас подстерегала новая опасность. Свирепствовал тиф. С каждым днем росло количество заболевших. Их быстро эвакуировали в больницы городов и селений, расположенных вдоль железной дороги. Самую многочисленную группу, в которую входил и я, сняли с поезда и отправили в Белгород.

Под больницы были заняты школы и многие учреждения города, но все равно мест не хватало. Больные лежали в коридорах и на лестницах. Меня тоже поместили в коридоре. Питание было скудное, медикаментов недоставало. Смерть собирала обильный урожай.

Через пару недель меня перевели в палату, положили на кровать. Состояние мое было критическим. Часто терял сознание...

Приближалась весна. Многих товарищей по палате уже вынесли вперед ногами. Те счастливчики, кто выдержал, начали медленно выздоравливать. Когда я уже встал на ноги, лежачие стали уговаривать: сходил бы в город и уладил кое-какие дела. Обратились к главврачу с коллективной просьбой выдать мне городской пропуск. Записав на бумажке просьбы-поручения товарищей, я вышел на улицу, но вскоре ощутил на себе пристальные взгляды прохожих. Чувствовал себя неловко. Может, я так похудел, что и вид человеческий потерял? Или кажусь шпионом? Хотел уже обратно повернуть. Но ребятишки внесли ясность. Окружили меня и спрашивают:

— Дяденька, вы из какой армии, из английской, да?

Вот где оказывается собака зарыта — моя форма!

Эстонские части Красной Армии носили в то время форму, отличавшуюся от обычной. Она состояла из бледнозеленых бриджей, форменной блузы с открытым воротом, дождевика (накидки) и панамообразного головного убора. Кавалеристы, не говоря уже о том, что бриджи у них имели лампасы, носили ботфорты. Стало быть, красные лампасы да странный головной убор и привлекали больше всего внимание.

Между тем вокруг нас собралось много народу. Объяснил, что такую форму носят эстонские национальные части и что в Красной Армии есть и другие национальные части, которые плечом к плечу с русскими и украинцами защищают Советскую власть. Все это мне пришлось еще несколько раз повторить на улицах города и на рынке ...

Весна уже окончательно вступила в свои права. Наша палата стала пустеть.

За время моего пребывания в больнице фронт отодвинулся далеко на юг. Больших трудов стоило узнать, где находится наша часть. На поезде мы добрались до небольшой станции за железнодорожным узлом Синельниково. Оттуда надо было пройти пешком около 30—35 километров. По дороге нас нагнал крестьянин на подводе и подсадил. В разговоре выяснилось, что от села, куда он едет, наш эскадрон находится всего в 8— 10 километрах.

Время за разговором пролетело быстро. Не заметили даже, как два десятка километров остались позади. Въехали во двор крестьянина. Соскочили с подводы, поблагодарили и хотели уже идти дальше, но он предложил остаться отдохнуть и переночевать, поскольку надвигалась ночь. И крикнул хозяйке:

— Принимай гостей!

— Большое спасибо! Небольшой отдых и впрямь не помешает.

— Куда вам торопиться, — сказала хозяйка, — вид у вас больно хворый. Ночь проспите, к утру силы прибавятся.

— Верно, — поддержал хозяин. — Еще успеете повоевать.

Пока хозяин распрягал лошадь, хозяйка уже успела собрать на стол. Нам предложили поесть.

Вымыли руки и вошли в просторную горницу. Я уже и не помнил, когда последний раз сидел за таким богато накрытым столом. Мы отведали украинской домашней колбасы, ватрушек и другой вкусной снеди. Хозяйка все усерднее заставляла нас есть.

В довершение всего мне пришлась бы кстати кружка простокваши.

Хозяйка, услышав эту просьбу, всплеснула руками:

— Сыночки, боже сохрани после жирного пить молоко!

Вмешался хозяин и рассудил, что, пожалуй, все-таки можно дать — солдатский желудок переваривает якобы даже древесную кору...

Хозяйка принесла горшок с простоквашей.

С наслаждением выпил кружку. Молоко было вкусным, таким, как когда-то дома мать подавала на стол.

Сытые по горло, тяжело поднимаясь из-за стола, мы от всего сердца поблагодарили хозяйку.

Вышли во двор. Хозяин предложил нам погулять, пока он напоит лошадей, а потом покажет, где нам лечь. На дворе мне стало худо, в животе будто огнем жгло. Заметил, что и моему спутнику было не легче. Сгущавшаяся ночная темнота словно придавливала нас к земле. Мы слышали зов хозяйки, но ответить не могли. Она окликала неоднократно. Наконец, у кого-то из нас хватило силы крикнуть в ответ.

Хозяйка обнаружила нас за стогом соломы скорчившимися на земле.

Наше мимолетное счастье закончилось коротким финалом — все трое оказались в полевом госпитале 13-й армии. Диагноз: брюшной тиф.

Становлюсь артиллеристом

Время в больнице шло быстро. Эстонца, моего товарища по несчастью, уже выписывали. Вернувшись с документами из канцелярии, он принес неприятную новость:

— Валялись в больнице и не ведали, что наши национальные части расформировали.

— Как так? Куда мы теперь пойдем? — испуганно спросил я.

— Что тебя ждет, я не знаю, а меня направляют в 46-ю стрелковую дивизию. Там есть
якобы целый полк эстонцев.

— Тогда хорошо. А что стало с нашим кавалерийским полком? Ведь не в пехоту же людей послали!

Я не стал дожидаться, когда меня выпишут, а постарался тут же разузнать о судьбе нашего кавалерийского полка. Выяснилось, что действительно в соответствии с Тартуским мирным договором Эстонская дивизия, как самостоятельное войсковое соединение, расформирована. Ее бойцы продолжают сражаться за Советскую власть в других частях Красной Армии. Но о судьбе своего полка мне не удалось узнать ничего определенного. Одни говорили, что полк слился якобы с Конной армией Буденного, другие утверждали, что присоединен к красным казакам, третьи — что передан в состав 8-й кавдивизии. Последнее казалось наиболее правдоподобным.

Временами я испытывал чувство одиночества, впадая в тоску, ночью не мог уснуть. Мое душевное состояние бросилось в глаза и товарищам по больнице. Однажды один русский боец подошел ко мне:

— Почему ты должен обязательно в свой полк возвращаться? — начал он разговор. — Разве не все равно, где служить и бить врага!

— Я все-таки привык к своим.

— А мы разве чужие? Иди к нам. Станешь артиллеристом. Самая лучшая специальность!

— Но так ведь нельзя! Я числюсь в списках своего полка — там будут искать, объявят дезертиром.

— Это не совсем так. Существует такой порядок, что отправленного в больницу исключают из списков, — успокоил он. — Наши артиллеристы дружные и хорошие парни. Поедем к ним!

— Разве это так просто? — Я все еще колебался. — Я ведь не разбираюсь в пушках. А как у вас с лошадьми?

— Ну, что касается лошадей, то в батарее их больше, чем у вас в эскадроне. К тому же, ты говорил, что твою лошадь убили в одном из последних боев. У нас получишь новую, станешь конным разведчиком.

— Если только дезертиром не сочтут, И вообще надо все хорошенько обдумать.

— Помнишь, сам говорил, что после ранения ушел из пехоты?

— Да, это так. Но я ведь остался в той же Эстонской дивизии.

— Ничего, все будет в порядке. Думаю, мы договорились. Коли вместе отсюда уйдем, то о приеме в батарею не беспокойся — уж я об этом позабочусь.

Позже я все тщательно еще раз взвесил. Участие русского товарища, младшего командира, его логичные аргументы убедили меня и впрямь так поступить. Жизнь подтвердила, что впоследствии мне ни разу не пришлось раскаиваться в принятом решении.

Меня выписали. К сожалению, мой добрый советчик должен был еще на пару недель задержаться в больнице. Он сходил вместе со мной в канцелярию и помог оформить документы. Затем описал мне, где я мог бы найти батарею, охарактеризовал ее командиров и бойцов, рассказал еще о многом другом, что, по его мнению, может мне пригодиться. Когда я уезжал, мне казалось, что еду словно бы в давно знакомую семью.

Батарею нашел лишь после трехдневных поисков. В ходе боевых действий она оказалась совсем в ином месте — близ одного из хуторов в районе Сиваша. Попал прямо на наблюдательный пункт, где в тот момент находился командир батареи.
Заметив меня, один из артиллеристов спросил:

— Что вам нужно, товарищ?

— Я пришел к командиру батареи.

От группы сразу отделился среднего роста военный и стал медленно приближаться ко мне. Пока я раздумывал, идти мне ему навстречу или нет, он уже стоял передо мной и сказал:

— Слушаю вас. Я — командир батареи.

— Товарищ командир батареи. Прошу вашего разрешения о зачислении меня для прохождения дальнейшей службы во вверенную вам батарею, — выпалил я, почти не переводя духа, и протянул документы.

Командир рассматривал их и одновременно вглядывался в меня.

— Значит, эстонец?

— Так точно.

— Давно служишь в армии и где сражался?

— Начал воевать в 1918 году на Восточном фронте, а с конца декабря служил в Эстонской дивизии.

— В бою бывал?

— Все время, товарищ командир батареи. За исключением того времени, когда был ранен и болел.

— Верхом ездить, конечно, умеешь? Ну, ладно, Карл Яанович или Иванович, — как будет правильнее-то? Яанович. Добро! Посмотрим теперь, как у нас дела идут.

Подойдя к группе, он остановился, вернул мне документы и сказал:

— Этот товарищ пришел к нам и хочет служить в батарее. — Комбатр помолчал, словно что-то прикидывая в уме, и добавил:

— Так вот, я полагаю, о себе новый товарищ расскажет сам, — и обратился ко мне: — Подойди поближе, садись и коротко расскажи о себе, чтобы потом не рассказывать каждому в отдельности.

Пока я говорил, пришли два артиллериста с ведрами, принесли обед. Тут и мой рассказ подошел к концу.

— Ну как, ребята, сделаем из него артиллериста? — обратился комбатр к батарейцам.

Все хором ответили:

— Сделаем, товарищ комбатр!

Один из артиллеристов вскочил. Он был почти одного со мной роста, черные как смоль волосы, фуражка, из-под которой торчал чуб, лихо сдвинута на бок. На правой руке у него болталась нагайка, которой он все время легонько похлопывал по голенищу сапога. Подождав, пока все смолкнут, он сказал:

— Товарищ командир батареи, новый товарищ — наш сосед, мы тоже ведь из мест неподалеку от его родных краев!

— Можешь считать себя артиллеристом, Карл Яанович. У нас неплохие товарищи, они могут быть такими же друзьями, как раньше были эстонцы. Ну, а сейчас поешь с нами, — закончил комбатр.

— Спасибо, товарищ командир батареи! Буду честно служить! — ответил я, вскакивая.

Во время обеда мне задавали много вопросов.

— Где научился ездить верхом? — поинтересовался комбатр.

— Без седла дома в деревне, а в седле — в армии, на Восточном фронте, товарищ командир батареи.

— Интересно бы посмотреть, как ты в седле сидишь, должно быть на эстонский манер?

— Думаю, что нет, товарищ командир батареи. Научился в Красной Армии и посадка должна бы быть советской!

Все разразились смехом. Я ответил еще на многие вопросы артиллеристов. Под конец многие рассказали и о себе. Выяснилось, что в большинстве своем личный состав батареи действительно родом из довольно близкой к Эстонии Витебской губернии.

Выходивший в промежутке комбатр вернулся и назидательно произнес:

— Хватит на сегодня, человек из больницы вышел, устал, а вы, знай, расспрашиваете. Там у стога соломы найдешь старшину батареи Терентия Васильевича Пыльского. Доложи, чтоб он тебя зачислил в разведку батареи. И еще — пусть оставит тебя там на пару дней и кормит как полагается. Видать, в больнице тебя едой не особенно баловали. Ясно?

— Ясно! Разрешите идти?

Он разрешил, но тут же повернулся к артиллеристу с шашкой и нагайкой, по всей вероятности, разведчику и сказал:

— Товарищ Иванов! Вы слышали, что я ему приказал?

— Так точно! Слышал!

— Идите с ним и доложите обо всем Пыльскому! Мы ушли. По дороге я с удовлетворением думал о том, как сердечно меня приняли. Прежде всего, радовало то, что я принят в батарею и, как мне казалось, в очень сплоченную семью. Люди были родом по преимуществу из одних мест, кроме того, работа артиллеристов более коллективная, чем в других родах войск.

— Сколько тебе лет? — прервал мои раздумья Иванов.

— В конце мая исполнилось восемнадцать.

— Меня зовут Иваном Петровичем, — сказал мой провожатый, — а ты зови просто Ваней. Я родом из Себежского уезда Витебской губернии. Крестьянский парень.

— Вокруг не видно ни одного орудия, где они?

— На огневых позициях. Приказы туда передают по телефону. В нашей батарее орудия небольшого калибра, трехдюймовые. Зато зовемся мы гордо: первая батарея третьего артдивизиона 3-й Казанской стрелковой дивизии.

— Вы здесь уже давно стоите? — задал я еще вопрос. — И почему так тихо кругом?

— Второй день тихо. Вчера немного постреляли. У нас не так — захотели и открыли огонь. Батарея поддерживает пехоту в атаке. Скоро начнем наступление на Перекоп. Придется крепко поработать. Сейчас готовимся. Бой предстоит жаркий, нужно будет пробиться через перешеек — вода и слева, и справа...

На этом наша беседа прервалась. Мы подошли к стогам соломы. Там находилась хозчасть батареи.

— Привет, ребята! — поздоровался Иванов со всеми, кто находился поблизости. — А где старшина?

Указали за стог. Но он уже сам оттуда вышел. Одет аккуратно; галифе зеленого сукна, сапоги, туго подпоясанная гимнастерка.

Иванов доложил.

— Как звать? — обратился ко мне старшина.

— Карл Ару.

— Казак? От Буденного или откуда к нам?

Я так и знал, что он об этом спросит. И, чтобы предупредить дальнейшие вопросы, выложил все сразу.

— Нет, товарищ старшина. Я служил в Эстонском кавалерийском полку. Там была такая форма. Эстонские части расформировали и все служат теперь в других частях Красной Армии.

— Эстонец, значит. Меня зовут Терентий Васильевич Пыльский, — и подал мне руку. — Ну что ж, будем служить. Первым делом, конечно, надо слегка перекусить.

— Спасибо, товарищ старшина, я уже поел.

— Это неправда, Терентий Васильевич, — перебил Иванов. — Мы предлагали ему, но он отказался. Стеснялся, наверное.

— Ага, тем более нужно как следует поесть. А что ж комбатр о выделении ему лошади ничего не сказал?

— Не сказал, Терентий Васильевич, — доложил Иванов. — Приказал дать ему дня два-три отдохнуть, тогда скажет, как дальше быть.

Старшина ушел распорядиться насчет обеда.

— Ну как он? — подмигнул мне Иванов.

— Добрый и приветливый.

— Еще бы! Тоже из Витебска! У нас все славные ребята!

Дальше Иванов начал знакомить меня с артиллерийским делом.

— Проводишь занятие по артиллерийской науке? — вмешался возвратившийся старшина.

— Карлуша всем интересуется.

— Это неплохо. Поучится и станет отличным артиллеристом.

Появившийся из-за стога соломы повар принес обед — перловый суп и жареную картошку.

Иванов ушел, пожелав быстрее набираться сил. Старшина тоже куда-то удалился, приказав мне устроиться здесь же у стога соломы.

День стал клониться к вечеру. Я чувствовал себя уставшим. В последние дни пришлось много понервничать! Вырыл в стогу подходящее углубление, завернулся в шинель и мгновенно уснул.

Проснулся с утренним солнцем. Кругом тишина. Ни души. Встал, умылся неподалеку от кухни. Повар, увидев меня, позвал завтракать. Налил миску густого, с большими кусками мяса, перлового супа. Эта мощная порция заставила меня снова лечь. Проснувшись, услышал отдаленные одиночные орудийные выстрелы. Под вечер появился старшина, справился о здоровье и снова ушел.

На следующее утро, не успел я еще толком проснуться, как из-за стога донесся зычный голос:

— Кто здесь Ару?

Выскочил из своего «гнезда» и поспешил за стог.

— Кто меня спрашивает? Я — Ару.

Подъехал красноармеец на лошади.

— Старшина приказал дать вам эту оседланную лошадь и чтобы вы тотчас поехали на наблюдательный пункт! Только распишитесь тут.

Это был список конского снаряжения.

Собрав свои вещи в сумку, с некоторым опасением вскочил в седло. Все обошлось — я был уже достаточно крепок. Сообщил на кухне об уходе и ускакал.

На наблюдательном пункте доложил командиру о прибытии.

— Как себя чувствуешь? Сюда приехал верхом?

— Самочувствие хорошее, товарищ командир. Приехал верхом.

— Сам поднялся в седло или кто-нибудь помог? Счел это за шутку.

— Никто не помогал, вскочил в седло даже без помощи стремян.

— Хорошо. А теперь поступишь в распоряжение командира взвода управления. Он там наверху, в траншее. У него получишь указания. Желаю успехов в службе!

Так и начался мой боевой путь в артиллерии, которую я по-настоящему полюбил и которой посвятил всю свою дальнейшую службу в Советской Армии.

На Южном фронте

Орудийные выстрелы, то отдаленные, то близкие, слышались только по утрам.

В полдень командира батареи Луппо вызвали в штаб. Мы сразу предположили, что теперь скоро начнем «громыхать».

Комбатр прибыл под вечер и сообщил, что предстоит переход на новую позицию.

— Послезавтра начнется наступление, которое должно завершиться окончательным разгромом Врангеля. Будем действовать на перекопском направлении. Телефонист!

— Телефонист слушает!

— Вызовите Лознера к телефону.

Лознер был помощником командира батареи и одновременно старшим на огневой позиции. Взвод управления построился и двинулся вслед за командиром. Ехали по двое в ряд. Я скакал рядом с разведчиком Степаном Чернооком. Когда приблизились к огневой позиции, нас нагнал командир батареи.

Огневой взвод уже снялся с позиции и заканчивал построение. Лознер доложил комбатру, что взвод готов выступить. Он пристроился к нам. Уже стало темнеть, когда подошел хозяйственный взвод батареи во главе со старшиной Т. Пыльским.

Мы двинулись. Часто приходилось останавливаться. По той же дороге шли большие колонны пехоты. К утру подъехали к селу Константиновка. До Перекопа оставалось около 12 километров. Когда входили в село, появились вражеские самолеты и начали бомбить. Мы укрылись под деревьями и крышами, а позднее заняли позиции на окраине села.

Что-то не ладилось впереди нас. Все чаще со стороны фронта появлялись то отдельные пехотинцы, то целые группы. Брели, понурив головы, с трудом волоча винтовки. На вопросы не отвечали.

Наконец удалось от двух проходивших бойцов услышать одно-единственное слово: танки...

Командир батареи приказал Лознеру занять с двумя орудиями второго огневого взвода позицию справа от села. Но не успели те еще исполнить приказание, как до нас донесся гул вражеских танков.

В то время танки видели не часто. Их появление вызывало непреодолимое желание сделаться невидимым. Из уст в уста передавался слух, что танки могут проходить через леса и болота, моря и даже океаны (в этом была доля правды — доставляли же их иностранные империалисты морским путем Врангелю в Крым), и против них невозможно воевать.

Через некоторое время последние пехотинцы скрылись за нашей спиной, и батарейцы остались один на один с наступавшими танками. Вдруг справа громыхнул залп из двух орудий, затем второй, третий. Заговорили орудия и слева. Как потом выяснилось, оттуда вела огонь батарея А. Н. Бобрика. Открыли огонь и мы.

Вражеские танки остановились. Некоторые из них горели.

Это подняло боевой дух. Но затем поступило приказание отойти — неприятель обходил нас с флангов и появилась угроза быть отрезанными от своих.

Вышли за село. Вокруг на открытой местности все просматривалось как на ладони. Повсюду, куда ни кинь взгляд, можно было заметить колонны отходивших войск. Катились назад повозки с боеприпасами и снаряжением, артиллерийские батареи и пулеметные тачанки, отходили конница и пехота. Погода стояла солнечная, но самого солнца не было видно. Его заслоняли огромные тучи поднятой пыли. Поэтому стрекотавший в небе вражеский самолет не мог причинить своими бомбами сколько-нибудь значительного вреда.

Смеркалось, когда батарея прибыла в Асканию-Нова. Толстый слой пыли покрывал лицо и тело. Лошади, орудия и снаряжение тоже выглядели не лучше. Под древними деревьями парка мы стали спешно приводить все в порядок и пока очищались от пыли, время подошло к ужину.

Вокруг расстилалась степь. Повсюду виднелись войска и обозы, которые трудно укрыть в степи.

Со слов комиссара батареи стало ясно, что сейчас происходят решающие бои на Западном фронте с войсками напавшей на нашу страну панской Польши. Там сосредоточены главные силы Красной Армии. Очередные ударные кулаки империализма — армия буржуазной Польши на Западе и армия барона Врангеля в Крыму — точно две руки пытались задушить Советскую республику. Когда покончат с белополяками, разобьют и Врангеля. До сих пор наша задача состояла в том, чтобы сдерживать барона в Крыму. Но случилось так, что Врангель собрал большие силы и вооружил их с помощью империалистов США, Англии и Франции. Перевес был на его стороне, и он вторгся в степи Таврии, намереваясь прорваться в освобожденный Красной Армией Донецкий бассейн.

Нас все сильнее беспокоила судьба Лознера и его людей, оставивших свои позиции позже нас. Они все еще не дали о себе знать. Успокаивали себя тем, что в большом потоке отступавших войск они могли отклониться куда-нибудь в сторону. Это предположение подтверждалось и тем, что кругом беспрестанно двигались верховые, выкрикивая номера подразделений и имена командиров, одним словом, искали отбившиеся от своих частей подразделения. Поэтому мы тоже надеялись, что к утру появится и наш второй взвод.

Разбудила нас команда дежурного командира:

— Оседлать и запрягать лошадей!

Светало. Быстро оседлав лошадей, построились перед батареей. Лознер со своими людьми все еще не появлялся. Ждали командира и комиссара батареи, которые находились в штабе. Над горизонтом появился красный диск солнца.

Подходивший командир батареи на ходу скомандовал:

— По коням! Шагом ма-арш!

Выведя батарею на дорогу, он приказал нашему взводу продолжать движение. Сам остановился в стороне и сообщил, что батарею придают для усиления кавалерийскому полку, который ведет бой примерно в 8—12 километрах отсюда.

— Поеду вперед к командиру полка за боевым заданием. Со мной поедут командир взвода управления и два разведчика. За меня остается командир огневого взвода.

Мы двинулись дальше. Кругом тянулась унылая равнина. Ни единого дерева, куста или дома. Однообразный пейзаж и тишина нагоняли сон. Казалось, что даже кони дремлют на ходу. Внезапно, метрах в двухстах позади нас, разорвался снаряд, взметнув к небу высокий столб земли.

Значит, враг нас заметил! Но где он? Насколько хватало глаз, никого нигде не видно.

Немного погодя опять послышался отдаленный выстрел, затем свист и... металлический звук разрыва. Столб земли вырос почти в том же месте.

Кто-то крикнул:

— Глядите! Верховой мчится по дороге!

— Это же наш Колька Голубев! — узнал Кургашов приближавшегося всадника.

Комиссар указал рукой влево:

— Там виднеется дом и какой-то сарай. Разведчик Голубев поровнялся с нами.

— Товарищ, командир взвода! — доложил он. — Командир батареи приказал быстро занять огневые позиции там, за тем домом. Обнаружена неприятельская батарея. Взгляните, — показал он, — за правым углом сарая — курган.

— Вижу, — ответил командир огневого взвода.

— Оттуда противник управляет огнем.

Над нами пролетел третий снаряд. Командир свернул батарею с дороги и показал направление куда двигаться.

— Товарищ командир взвода! — продолжал докладывать Голубев. — Командир батареи приказал еще взять с собой двух разведчиков на наблюдательный пункт.

— Берите. Но как со связью, кто ее наладит?

— Я могу показать, куда тянуть связь.

— Товарищ Беляев! — приказал взводный. — Двуколку и связистов галопом к сараю и тяните оттуда связь на НП. Голубев покажет дорогу.

Прибыв на место, мы увидели, что постройка, принятая нами за сарай, не что иное, как навес для сушки кирпичей. Там стояло еще одно строение. Тут два наших орудия и заняли позицию.

Как только была налажена связь, стали поступать команды командира:

— Батарея к бою!

— По белякам!

— Бризантными!

— Угломер 53-00! Наводить в триангуляционную вышку слева сзади!

— Уровень 30-00!

— Прицел 115!

— Батареей огонь!

Орудия выстрелили. Через несколько мгновений с НП поступили поправки:

— Левее 0-16!

— Прицел 125!

— Огонь!

Почти одновременно с нашими выстрелами над нами просвистел вражеский снаряд и разорвался далеко в тылу.

Опять команды командира батарей:

— Правее 0-03!

— Прицел 120!

— Два снаряда беглый огонь!

В тот момент, когда батарея готовилась выстрелить во второй раз, в землю у левого угла строения врезался вражеский снаряд. К счастью, он не разорвался. Только легкая синяя дымка повисла в воздухе.

— Это камуфлет, — пояснил укрывшийся за снарядным ящиком Федя Иванов.

— Что это значит?

— Снаряд так глубоко входит в почву, что взрыв не может выкинуть верхний слой земли и затухает. Впрочем, кажется, враг взял нас в вилку.

— Что такое вилка? — интересовался я.

— Это когда часть снарядов перелетает, а часть не долетает, цель же посредине. Как сейчас с нами. Ежели противник разделит эту вилку надвое, нам жарко придется.

Как бы в подтверждение слов Иванова послышался голос взводного:

— Телефонист! Передать на НП: противник взял огневую позицию в вилку.

— Товарищ командир взвода, — ответил телефонист, — командир батареи приказывает: «Огонь!»

Снова громыхнули наши орудия. Противник ответил тем же. Над углом постройки просвистел новый снаряд и опять нам повезло — он не разорвался. Но двух лошадей ранило. Конь Г. Кургашова отпрянул, сорвался с привязи и понесся в сторону Аскания-Нова. Кургашов побежал за ним. Вновь рвануло неподалеку от нас. Затем мы услышали голос Кургашова, звавший фельдшера, и увидели, что одной рукой Кургашов держит в поводу коня, а другая прижата к груди. Он был ранен.

Наша батарея работала с полной нагрузкой. Но и противник в долгу не оставался. Из расчетов некоторые бойцы уже выбыли. Снаряд попал в щит первого орудия, повредив панораму; убило двух лошадей.

Командир взвода приказал унести раненых. Вновь раздался хриплый голос телефониста Корнеева:

— Левее 0-05!

— Прицел 123!

— Три снаряда беглый огонь!

Разведчики и те, кто был свободен, бросились к орудиям и заменили раненых. Опять загремели выстрелы.

Наконец наступило затишье. В атаку пошла конница. И снова раздался голос телефониста:

— Левее 0-40!

— Прицел 140!

— Батарея огонь!

Короткая пауза.

— Два снаряда беглый огонь!

Спустя несколько минут послышалась команда:

— Стой! Отбой!

— Передки на батарею! Командира взвода к телефону!

Когда батарея изготовилась к движению и раненые были устроены, взводный подал команду:

— Батарея за мной! Шагом ма-арш!

Двинулись в обратном направлении к Аскания-Нова. Немного погодя, нас нагнал командир батареи со своими людьми. Те восклицали:

— Вот это была дуэль! Беляки едва ли так скоро забудут!

Мы же говорили безо всякой радости:

— У нас восемь человек ранило, некоторые возможно и не выживут. Много лошадей выведено из строя. Орудие повреждено...

— А там целая батарея разбита в пух и прах. Почти все лошади наповал. Двадцать беляков убито или тяжело ранено. Оставшиеся в живых даже не успели убрать их, когда наша конница туда ворвалась. Мы с комбатром как раз оттуда.

— Товарищ командир батареи! — раздался неожиданно сильный голос Федора-Иванова.

— Слушаю.

— Разрешите нам съездить на огневую позицию белых. Поучительно взглянуть.

Командир батареи повернулся к комиссару, видно, посоветоваться. Потом сказал:

— Кто хочет посмотреть на огневую позицию врага, пусть пристроится к комиссару, он поведет туда. Возьмите с собой командира огневого взвода.

Прискакав на огневую позицию вражеской батареи, перед моими глазами впервые предстала страшная картина. Два разбитых орудия имели лишь по одному колесу. По-видимому, было прямое попадание в снарядный ящик, валялись раскиданные телефонные аппараты и катушки кабеля. Все вокруг изрыто снарядами.

Да, здорово поработали наши артиллеристы!

Наблюдательный пункт нашего командира располагался справа от дороги на склоне балки, поблизости от вражеской огневой позиции. Батарея врангелевцев была видна как на ладони. На той же возвышенности, на расстоянии около километра от НП нашего командира, находился наблюдательный пункт белых. Оба командира имели превосходную возможность наблюдать за результатами стрельбы. Победителями из этой дуэли вышли мы, хотя враг выставил против двух наших орудий четыре своих.

Вернулись в Асканию-Нова под вечер. Начались обычные солдатские заботы: накормить боевых коней, почистить оружие и самим тоже что-нибудь перекусить. Но вместе с тем нас по-прежнему тревожила судьба взвода Лознера. О нем мы все еще ничего не знали.

Радость победы оказалась недолгой: со следующего утра мы опять стали отходить. На этот раз отступление проходило более организованно. За каждое село, за каждую высоту велись упорные бои. Такие села, как Агайман, Серогозы, Малая Белозерка, Михайловка и другие, по нескольку раз переходили из рук в руки. На какое-то время фронт стабилизировался на участке, где действовала наша батарея — между селами Янчек-рак и Васильевкой. Они находились в 35—45 километрах к югу от Александровска (ныне Запорожье), почти у железной дороги. Военные действия происходили левее ее, а правее простиралось заболоченное пространство, так называемые плавни.

Наша батарея чаще всего поддерживала 9-й стрелковый полк 3-й Казанской дивизии. Бои шли с переменным успехом. Обычно Янчекрак находился в наших руках, а Васильевка — у врангелевцев. Не раз мы вытесняли врага, кроме Васильевки, еще из Чукрака, Михайловки и других сел. Но иногда и нам приходилось отходить до Александровска.

Много неприятностей доставлял вражеский бронепоезд. Наш бронепоезд не пропускал его к нам в тыл, но все же приходилось все время быть начеку. Нередко мы помогали своему бронепоезду и затрудняли действия вражеского. Еще нам докучал вражеский аэростат, или, как называли его бойцы, «колбаса». Оттуда, сверху противник мог эффективно корректировать огонь своей артиллерии. Мы пытались его сбить. Стреляли шрапнелью по гондоле, потом гранатами, но успеха так и не добились.

У артиллеристов бельмом на глазу была и мельница на окраине Васильевки. Враг приспособил ее для наблюдения и корректировки огня. Поэтому наш командир иногда по утрам стал по ней стрелять. Остряки подтрунивали:

— Поторапливайтесь с завтраком. Скоро раздастся команда: «По кумполу!»

Дело в том, что от мельницы сохранился только круглый каменный остов с куполообразной крышей.

События одного дня стали поворотными в моей судьбе артиллериста. Уже с раннего утра создалась какая-то тревожная атмосфера. Сновали ординарцы, с неприятельской стороны доносилось конское ржание, в небо взлетали одиночные ракеты. Но когда рассвело, ничего особенного никто не заметил.

На рассвете до того похолодало, что мы решили развести небольшой костер. Едва успели разжечь ворох сена и соломы, как летевший с чудовищным воем вражеский снаряд разорвался в нескольких десятках метров правее нашего наблюдательного пункта. По приказу командира батареи мы быстро заняли свои места. Я в то время уже был старшим наблюдателем, которого называли правой рукой командира батареи. На НП его обязанность состояла в том, чтобы не спускать глаз с противника, выявлять в его расположении объекты для обстрела и, следя за стрельбой, помогать командиру в наблюдении. Я сразу побежал в окоп и занял место рядом с командиром батареи, который уже отдавал команды. После второго выстрела комбатр вдруг пошатнулся и упал на дно окопа рядом с телефонистом. Я сразу же спросил, что случилось. Вместо ответа он крикнул:

— Продолжать огонь, пулеметное гнездо правее мельницы с двумя крыльями 0-30!

Такая команда прозвучала для меня неожиданно. Собрался с духом и занял опять свое место.

— Видел последний разрыв? — спросил командир.

— Видел, на линии дома с белой трубой.

— Сколько от цели?

Я вытянул правую руку вперед, загнул пальцы верх и, зажмурив затем левый глаз, увидел, что между целью и местом разрыва помещаются два пальца.

— Товарищ командир батареи! Снаряд разорвался от пулемета вправо 0-50!

— Коэффициент 0,6, выводи снаряд на линию наблюдения!

Я знал, вернее, видел, как это делал комбатр. 50 умножил на 0,6 и получился результат.

— Левее 0-30, огонь! — скомандовал я.

Раздался выстрел. Вытянул опять руку вперед и стал ждать разрыва снаряда.

— Измеряй теперь спичечным коробком. Следующие снаряды лягут ближе к цели и для стрельбы нужна большая точность, — наставлял командир батареи.

Взглянул на разведчика Ваню Иванова, который находился поблизости. Заметив мой вопросительный взгляд, он тотчас же подошел со спичечным коробком в руках. Протянул его на ладони и сказал:

— Гляди, Карлуша, этот край поуже 0-30, следующий 0-60 и самый широкий — 0-90.

— Что вы там шепчетесь? Почему нет огня? — сердился раненый командир батареи.

— Последний снаряд разорвался на линии наблюдения, но немного по эту сторону, — доложил я.

— Тогда хорошо, значит коэффициент правильный. Теперь добавь десять делений прицела и возьми левее 0-16.

— Десять целений прицела будет много, товарищ командир батареи, — осмелился возразить я. — Надо только немножко прибавить. И левее не стоит, так как сейчас снаряд разорвался на одной линии с пулеметом.

— В артиллерии не существует никакого «немножко», есть только «плюс» или «минус».
А левее надо взять потому, что когда прибавишь прицел, то снаряд отклонится вправо от линии наблюдения. Мы же со своим НП правее и впереди батареи.

Как усердно ни наблюдал я за комбатром во время стрельбы, но этой тонкости не уловил!

Между тем Ваня Иванов нарисовал на листе бумаги очень крупно места расположения наблюдательного пункта батареи и цели. Жирная черта обозначала линию наблюдения. Я наглядно увидел, куда снаряд отклонится если добавить прицел и не взять левее. Ясно!

— Левее 0-16, прицел восемь — ноль, огонь!

Опять вытянул вперед руку, теперь уже со спичечным коробком, и стал ждать разрыва.

— Рано, рука устанет, ведь выстрела же еще не было, — наставлял Ваня Иванов.

Через несколько минут раздался голос телефониста:

— Выстрел!

— Теперь приготовься, — произнес Ваня.

— Вправо пять плюс, — передал я результаты наблюдения.

— Что ты теперь должен делать? — спросил комбатр.

— Уменьшу прицел, разделю пополам широкую вилку.

— Верно. А что еще?

Взглянул на Ванину схему и сразу понял: теперь надо взять правее. Сообщил о своем решении командиру батареи.

— Молодец! Сам сообразил или Иванов подсказал?

Ваня промолчал.

— Теперь смотри, предыдущий снаряд был вправо пять. Как быть?

— Понятно, товарищ командир батареи.

— Командуй! Телефонист, не передавать.

— Правее 0-05, прицел семь-пять, два снаряда беглый огонь.

— Телефонист, передать! — приказал командир батареи.

— Верно, плюс, вправо два, верно, — передавал я результаты стрельбы.

— Стреляй дальше!

— Правее 0-03, прицел семь-два, огонь!

Командир батареи кивнул головой и сказал:

— Полагаю, теперь сам справишься и разделаешься с этим пулеметом. Я схожу к фельдшеру.

Уяснив, как в зависимости от изменения прицела надо менять и направление, я стрелял до прямого попадания и уничтожил пулемет.

Теперь, когда на огневую позицию была передана команда «Стой!», я смог вытереть пот с лица. Но над головами снова просвистел вражеский снаряд и мгновение спустя раздался взрыв где-то в расположении нашей батареи. В окоп спрыгнул комбатр.

— Где-то близ мельницы наблюдательный пункт противника! Попытайтесь его обнаружить.

Над нами пролетел второй снаряд. Ясно — противник засек нашу батарею во время стрельбы и теперь долбит ее.

Комбатра позвали к телефону. Заняв вновь свое место, он торопливо сообщил:

— Говорил сейчас с командиром пехотного полка. Они обнаружили наблюдательный пункт неприятеля. Взгляните на небольшой холм от мельницы влево 60. Нашли? Еще влево десять и позади холма второй холм, побольше, с чернеющей полосой. Видите? Вот там-то и сидит вражеский наблюдатель. Надо подавить.

Последние слова комбатра были обращены ко мне. Заметив мое колебание, он добавил:

— Действуй, Карл Яанович!

Я взял в руки спичечный коробок и стал измерять угол между местом, где разорвался последний снаряд, и новой целью. Угол был приблизительно 0-90 плюс еще 0-15, итого 1-05. Умножив на коэффициент, я доложил о готовности. Получив разрешение открыть огонь, подал команду.

— По наблюдательному пункту, гранатой, левее 0-60, уровень 30-00, прицел семь—пять, правому орудию один снаряд, огонь!

Командир батареи молча наблюдал за моими действиями. Задание я выполнил, израсходовав 16 снарядов. Многовато! Но ведь это было моим боевым крещением в артиллерии, в которой служил всего несколько месяцев. Будь у меня усы, они встали бы торчком от важности!

Я для того вспомнил об этом так длинно и подробно, чтобы читатель получил хотя бы какое-то представление о примитивных методах стрельбы артиллерии того времени. Кулак, палец, спичечный коробок, мундштук и прочие предметы, находившиеся в кармане и предварительно вымеренные, служили основными измерительными приборами. Коэффициент и угломер вычисляли по результатам стрельбы. Но было немало таких артиллеристов, кто, управляя огнем, даже не умел математически вычислить данные для стрельбы. И все-таки первый снаряд мог значительно отклониться в сторону, зато второй уже наверняка ложился на линии наблюдения.

Так мы воевали против интервентов и белогвардейцев, имевших хорошую боевую подготовку и в изобилии снабженных иностранными империалистами современной военной техникой. К тому же нам толком не во что было одеться, обуться, не говоря о нормальном питании. Случалось и так, что в суматохе боя терялась полевая кухня вместе со всем хозяйственным взводом. Тогда мы не имели ни крошки хлеба, ни щепотки табака.

Когда ночи стали холоднее, приходилось придумывать как хоть немного согреться и отдохнуть. Из снеговых щитов, притащенных с железной дороги, сооружали шалаши и покрывали их прошлогодней травой. В них спали. При отсутствии снеговых щитов мы просто выкапывали яму и в ней жгли бурьян, траву — все, что попадалось под руку. Когда стены ямы достаточно нагревались, мы ложились в нее и отдыхали как кильки в банке. В течение ночи приходилось не раз вставать от холода и снова обогревать «постели».

Населению тоже жилось нелегко. В районе боевых действий села часто переходили из рук в руки, огонь войны много раз проносился над ними. Да и то, что еще уцелело, грабили бандитские шайки. Люди уходили за десятки километров, чтобы раздобыть продукты, но тем не менее они щедро делились с нами своей скудной едой, что им удавалось достать.

У всех нас была единая цель: разгромить врага, завоевать мир, чтобы строить новое социалистическое общество. Во имя этой высокой цели ни одна жертва не казалась тяжелой. Люди жили одной надеждой — поскорее разбить белополяков Пилсудского, покончить с Врангелем!

Желание как можно глубже вникнуть в артиллерийское дело заставляло меня в перерывах между боями отправляться на огневую позицию. Командир батареи разрешал мне это. Командир орудия Ф. Козлов и наводчик Л. Карнаушенко подробно отвечали на все мои вопросы. Вскоре наша трехдюймовая (76 мм) пушка стала для меня гораздо ближе. Даже такие сложные части, как угломер и прицел, приоткрыли мне свои тайны. С орудием я уже так освоился, что чувствовал себя бывалым артиллеристом.

Крым свободен!

Под напором превосходящих сил белых бои подходили все ближе к Александровску. 7 октября наша батарея стала на огневую позицию у понтонного моста в Кичкасе. В нашу задачу входило прикрывать отход войск на правый берег Днепра. Наша дивизия (как все части 13-й армии) оказывала врагу упорное сопротивление. Мы вели огонь по врангелевской пехоте и коннице, пытавшимся выйти к Днепру и захватить места переправы. Все же севернее Александровска кавалерия Врангеля прорвала фронт и вышла к железной дороге, соединяющей город с Синельниково. Этот прорыв поставил под угрозу окружения многие наши части. Поэтому все стремились как можно быстрее достичь моста и переправиться на правый берег Днепра. Из-за отсутствия единого руководства около моста скопилось много людей и техники. Сутолока увеличивалась еще больше при появлении вражеских самолетов. Такое же положение создалось и на подходе к мосту. Каждый стремился первым попасть на него. В этой снующей и шумной толкучке имелось немало орудий и пулеметов. Если бы их сразу расположили на огневых позициях, это значительно изменило бы положение. К счастью, ни один вражеский пулеметчик не добрался до железнодорожной насыпи или какой-либо ближайшей высоты, чтобы оттуда вести свой губительный огонь.

НП нашей батареи находился за железной дорогой на небольшой возвышенности. Когда ехали в сторону своей батареи, то наткнулись на стоявший поезд со снаряжением. В вагонах были боеприпасы и теплая одежда. Поезду преградил дорогу разрушенный кичкасский железнодорожный мост. Чтобы снаряжение не досталось врагу, мы столкнули вагоны с разрушенного моста в Днепр.

Батарея непрерывно обстреливала атаковавшего противника. Так как он бросал вперед главным образом кавалерию, то мы стреляли шрапнелью. Оказавшись на другом берегу реки, артиллерия наносила врагу удар за ударом. Один лихой командир батареи залез со своим НП на уцелевшую часть кичкасского моста и управлял оттуда огнем. Только через полвека я установил, что это был эстонец Артур Ломбак, командовавший батареей в 46-й дивизии.

Наконец на мосту восстановили порядок и дисциплину, и воинские части стали организованно проходить через него. До позднего вечера мы держали под обстрелом железнодорожную насыпь. Пришел и наш черед переправляться через мост. С другого берега мы вновь начали обстреливать противника, чтобы обеспечить переправу последних наших частей.

Врагу удалось занять Александровск, Хортицу и ряд других населенных пунктов. Тем самым у него появился плацдарм на правом берегу Днепра. Но его отчаянные попытки захватить каховский плацдарм успеха не имели. Героическая оборона Каховки сыграла существенную роль в окончательном разгроме войск Врангеля.

В 30—40 километрах от Днепра советские войска остановили врангелевцев. Используя глубокие овраги и балки, они попытались выйти кое-где в тыл нашим войскам и окружить их. Но все их попытки были сорваны героическими действиями Красной Армии.

Однажды начальник артиллерии дивизии Чернов остановил в районе села Томаковка нашу батарею, двигавшуюся вместе с другими частями, приказав немедленно развернуть ее и «разнести» неприятельскую кавалерию, которая хочет отрезать нашу колонну. Он соскочил с коня и указал батарее направление. Надо заметить, что тогда наша батарея была уже снова в полном составе. Пропавший второй взвод, которым командовал Лознер, какой-то командир присоединил к своей части, и только вмешательство высшего командования помогло взводу вернуться обратно к нам.

Мы быстро сняли пушки с передков. Чернов сам встал за первое орудие и начал стрелять по вражеской кавалерии. Батарея действовала дружно, посылая на врага снаряд за снарядом. То тут, то там заговорили пушки других батарей. Лавина белогвардейской конницы отклонилась вправо, пытаясь ускользнуть из огненного ада. Тщетно! Ей некуда было деваться. Некоторое время она металась из стороны в сторону, наконец бросилась врассыпную и, понеся большие потери, повернула восвояси. Поговаривали, что это была одна из дивизий конного корпуса Кутепова.

Решительность и инициатива Чернова помогли нам избежать больших неприятностей, которые могли произойти, если бы врагу удалось осуществить свой план.

Несколько слов об этом толковом и смелом командире. Чернов, сорокалетний бородач небольшого роста, обычно передвигался на двуколке, за которой бежал рысцой вороной конь с кокетливой белой отметиной на лбу. Воевал Чернов вместе с женой. Зачастую случалось, что когда кто-либо из командиров звонил в штаб начальника артиллерии дивизии, то отвечала его жена. Она была компетентна во всех вопросах, могла дать обстоятельные сведения о противнике и при необходимости даже отругать от имени своего мужа.

Ликвидировав угрозу окружения, наша дивизия со своими соседями остановила продвижение врага. Наступила некоторая передышка в боях. Стояла вторая половина октября. Становилось холоднее, особенно по ночам. В те дни нас посетил какой-то комиссар из вышестоящего штаба. Он сообщил собравшимся бойцам хорошие новости. Они примерно звучали так:

— Товарищ Ленин назначил командующим нашим Южным фронтом Михаила Васильевича Фрунзе. Он руководил разгромом войск Колчака и теперь имеет приказ разбить наголову барона Врангеля, последнего ставленника империалистов в нашей Советской стране. Скоро начнем наступление, чтобы очистить Родину от врагов. Ожидается Конная армия Буденного. Наш фронт сейчас главный. Вся Советская Россия смотрит на нас с надеждой. Народ наш устал, измотан, голоден и потому нужно быстрее покончить с Врангелем, чтобы каждый смог поехать домой восстанавливать разрушенное хозяйство и спокойно трудиться. Скоро наступит зима. Кому охота опять прозябать целую зиму в окопах? Довольно, товарищи! Вперед на Крым!

Из всего следовало, что предстоят большие события. Нашего командира и комиссара часто вызывали в штаб. Подвезли боеприпасы. По дорогам вереницей тянулись новые части. Прибыло много курсантов и комсомольцев. Проводились совещания комсостава и партийные собрания. Мы получили подробный обзор положения на фронте и боевые задачи на ближайшее время.

Наша батарея все чаще меняла позиции. В конце октября мы прибыли в район Никополя, где находилось много кавалерии. Как выяснилось впоследствии, здесь вела подготовку к наступлению 2-я Конная армия. День ото дня все ощутимее чувствовалось, что готовится сильный удар по врагу. Особенно большую радость в эти дни доставило сообщение о прибытии 1-й Конной армии Буденного. Рассказы о легендарных подвигах буденновцев на польском фронте передавались из уст в уста и еще сильнее укрепляли уверенность в окончательной победе. Говорили, что войскам Врангеля никогда больше Крыма не видать — наши кавалеристы перережут им путь отступления у перешейка.

Наконец пробил долгожданный час. Все пришло в движение. Это была словно буря, сметавшая все на своем пути. Вражеский фронт трещал по всем швам и врангелевцы беспорядочно откатывались обратно на юг. Поэтому нашей батарее не довелось толком пострелять. Преследуя врага, мы проходили по 25—30 километров в сутки. Вновь отбили у врага уже знакомые села. Снова нас приветствовали жители Большой Белозерки, Серогоз, Ивановки, Агаймана и других населенных пунктов. В канун третьей годовщины Великой Октябрьской социалистической революции мы заняли позиции уже у Чонгарского моста, точнее, против того места, где он когда-то стоял.

Началась подготовка к прорыву чонгарских укреплений белых. Дни стали заметно холоднее. Временами доходило до 15 градусов ниже нуля. Как бы сейчас пригодилось снаряжение, которое пришлось тогда столкнуть с разрушенного кичкасского моста в Днепр! Согреться негде и нечем — поблизости ни жилья, ни леса. Даже пресной воды не было.

Так наступила третья годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Праздник пришел с воодушевляющей радостной вестью. Поздно вечером 7 ноября наша 6-я армия, которой командовал Август Корк, начала штурм сильно укрепленного Перекопского перешейка. Группа войск армии под руководством командира 15-й дивизии Иоханнеса Раудметса перешла вброд Сиваш во время отлива и внезапно для врага вышла к нему в тыл на Литовском полуострове. Завязался яростный бой. Но уже донесся шум битвы и со стороны укреплений Турецкого вала. Там пошла в атаку вместе с другими частями 51-я дивизия под командованием В. Блюхера.

Перекопский вал, возведенный французскими военными инженерами по последнему слову фортификационной науки, не выдержал ударов наших войск. Врага стали теснить в Крым.

Прорыв чонгарских укреплений входил в боевую задачу 30-й дивизии 4-й армии. Наша батарея должна была поддерживать части этой дивизии. Очень трудно оказалось восстановить мост. Лес приходилось доставлять за десятки километров. Саперы и их помощники работали по грудь в холодной воде, к тому же под непрерывным огнем белых. Когда мост возвели, на него стали падать вражеские снаряды — надо было снова лезть в воду и восстанавливать разрушенное. Врангелевцы подвезли по железной дороге тяжелое орудие и установили его на платформе для обороны железнодорожного моста и для борьбы с нашими бронепоездами. Это орудие они использовали и для того, чтобы мешать нашим мостостроительным работам. Как только мост приводили в порядок, враг начинал стрелять по нему. Поэтому нам приходилось несколько раз чинить его.

Наши войска пошли в наступление ночью 11 ноября. Завязался жестокий бой, в ходе которого удалось создать небольшой плацдарм на противоположном берегу пролива. Туда сразу же переправили и одно наше орудие для поддержки пехоты. В то время, как пехотинцы преодолевали одно проволочное заграждение за другим и теснили врага, вся наша батарея переправилась на другой берег.

Врангелевцев выбили с позиций. Их огромная пушка, еще не так давно причинявшая нам столько неприятностей, стояла в полном порядке на огневой позиции. Удар наших войск был столь внезапным, стремительным и мощным, что противник не смог увезти свое тяжелое орудие или хотя бы испортить его. Поскольку и снаряды лежали тут же, наши ребята развернули орудие и под руководством одного артиллериста, знакомого с крепостной артиллерией, открыли стрельбу по врагу.

Наши войска продолжали преследовать отступавших врангелевцев в направлении Джанкоя. На рассвете я получил приказание найти старшину батареи и указать ему место, куда направить кухню. Я, разумеется, не мог не побывать на месте прорыва. Зрелище было ужасным. Я скакал точно по громадному кладбищу. В окопах валялось множество трупов вражеских солдат. Очевидно, командование белых бросало в первую траншею цепь за цепью — там все они и остались. В некоторых местах со дна окопов доносились стоны: раненые не могли выбраться из-под груды мертвых тел. У проволочных заграждений земля тоже была густо устлана трупами.

По дороге к берегу мне встретились санитарные взводы, подбиравшие раненых. А через мост в Крым шли все новые и новые наши части.

Выполнив приказ, я поскакал назад. Наши бойцы стремительно продвигались вперед. Только на подступах к Джанкою нашей батарее пришлось преодолеть сопротивление небольших групп врангелевцев. Когда до Джанкоя оставалось десять километров, меня послали с донесением в штаб артиллерии дивизии. К моему возвращению батарея находилась уже в Джанкое.

Стало темнеть. Разыскивая своих разведчиков, я попал в какой-то большой двор. Кто-то высунулся из окна дома и закричал:

— Карлуша, живо! Мы тебя давно дожидаемся. Расседлывай коня. Праздничный стол ждет!

Вышел хозяин дома и взялся сам убирать моего коня. А мы со Степаном Чернооком поднялись на второй этаж. Я онемел от изумления: в центре просторной комнаты красовался богато накрытый стол! Расселись. Нас — восемь батарейцев и столько же членов хозяйской семьи. Хозяин наполнил бокалы и пригласил отдать честь питью и кушанью. Мы уплетали все так, что за ушами трещало. Когда нас потом уложили на мягкие постели, мы решили наверстать и многие бессонные ночи.

К сожалению, мне отоспаться не удалось. Через два часа дежурный растолкал меня:

— Вставай, Карлуша! Взводный приказал тебе через полчаса быть у командира стрелкового полка для связи. Полк скоро выступает.

Кое-как оделся. Полусонным прискакал в штаб полка. В три часа ночи мы двинулись в. путь.

Командиру полка с сопровождавшими, в число которых теперь входил и я, не удалось догнать вышедшие ранее взводы разведки. Разведчики, как и противник, шли в очень высоком темпе. Мы повстречали группу пленных человек в пятьдесят. Наш отряд остановился. Командир полка и. комиссар опросили пленных, и их повели дальше. Вдруг комиссар, обращаясь к пленным, крикнул:

— Стой! У кого есть табак и папиросы — выкладывай!
У пленных их оказалось достаточно. Только теперь для наших бойцов приобрел реальное значение лозунг, часто звучавший по адресу врангелевцев: «Даешь Крым с табаком!» Наши табакуры с невероятной быстротой повыбрасывали из своих кисетов разную дрянь, которая до сих пор заменяла курево, и набили их настоящим легким табаком фабрики «Стамболи». Вот где был поистине праздник для курильщиков!

После отправки пленных командир полка повернул в село, расположенное в нескольких сотнях метров от дороги. На краю села он скомандовал:

— Полчаса на завтрак, сбор тут же!

Я со своим спутником, разведчиком стрелкового полка, выбрал зажиточный на вид дом, с крытой железом крышей. Хозяйка только что вынула из печи белые караваи.

— Доброе утро, хозяйка! — произнесли мы, проглатывая слюну от свежего хлебного аромата.

— Доброе утро, сыночки! Куда так рано путь держите?

— Гонимся за беляками, но никак не поймаем.

— Поймали б уж поскорее! Все на свете позабирали.

— Вам, бабуля, видать, все нипочем, белый хлеб вон печете.

— Мука, голубчики, была у нас под землей схоронена. Третьего дня, как увидали, что белые уходят, — достали. Да что ж вы стоите? Садитесь к столу, отведайте свежего хлебца, я и молока сейчас принесу. Садитесь!

Поблагодарили хозяйку. Второй раз ей упрашивать нас не пришлось. Я и сейчас еще с умилением вспоминаю, как вкусен он был — теплый, душистый белый хлеб и холодное молоко!

Встали, еще раз поблагодарив, из-за стола. От предложенных денег хозяйка отказалась наотрез. Однако несколько кусочков сахара взяла охотно.

— Будете еще в наших краях, заходите смело, — сказала она на прощанье.

Советские войска продолжали преследование белых. В ночь на 14 ноября наша батарея остановилась в одном из сел и осталась здесь на ночевку. Вчетвером мы устроились в маленькой теплой комнате. Хозяйка угостила нас ужином.

Когда проснулся, кругом стояла тишина. Никого не видно. Только в углу лежало мое седло.

Хозяйка приоткрыла дверь:

— Наконец-то проснулись.

— Куда все пропали?

— Они в два часа ночи уехали.

— Почему меня не разбудили?

— Вас, милок, будили несколько человек разом, и даже на ноги ставили, а вы валились как сноп и не проснулись. Вам письмо оставили. Там, должно быть, сказано, куда ехать. Сказали, что будут двигаться вдоль железной дороги на Феодосию.

— Спасибо, хозяйка! До свидания!

Торопливо одевшись, поскакал вдоль железной дороги. Через четыре часа догнал батарею уже на огневой позиции.

Чем ближе мы подходили к Феодосии и морю, тем упорнее становилось сопротивление врага. Врангель пытался выиграть время, чтобы эвакуировать морем остатки своих войск. Но ничего не могло сдержать натиска наших войск. 15 ноября они освободили Феодосию и Севастополь, на следующий день — Керчь.

Крым был свободен!

Совместная агрессия мирового империализма и внутренних контрреволюционных сил против молодой Страны Советов завершилась крахом.